— Судя по тому, что я вижу, все в порядке, — говорит врач. Я облегченно выдыхаю – даже не чувствовал, что задержал дыхание. Как может что-то, о чем я никогда даже не думал, стать вдруг настолько важным? Как может это крошечное существо, совершенно мне незнакомое, стать самым главным в моей жизни? Я ничего не боюсь, но это меня пугает. Я сажусь на диван рядом с Уной, уперев локти в колени, и смотрю, как врач накладывает швы. Она такая тихая и спокойная. Даже слишком. Обычно даже во сне Уна беспокойна, ее преследуют кошмары, и она постоянно ожидает нападения. Чем дольше я наблюдаю за Уной, тем более безнадежной кажется эта ситуация. Разве можно удержать в клетке такую, как она? Дикую, смертоносную, безжалостную. Разве можно держать бабочку под стеклом, не погубив ее? Я хочу ее. Я хочу этого ребенка. Но она не хочет. Так что же нам остается? Неужели мне придется выбирать? Неужели для того, чтобы сохранить моего ребенка, придется отпустить ее? Проведя рукой по лицу, я встаю и начинаю мерить шагами комнату, пока доктор заканчивает накладывать повязку. — Не оставляйте ее без присмотра. Она должна проснуться примерно через час. Если проспит дольше, звоните мне. Глава 13 Уна О, Господи. Моя голова. Я со стоном приоткрываю глаза – даже моргать больно. Мозг как в тумане. Сознание обрывочно. В ужасе я пытаюсь сложить воедино куски воспоминаний. Неро стрелял в меня! Провожу рукой по груди, пытаясь нащупать повязку на пулевом отверстии, но … пусто. Ничего нет. Я сажусь, и комната вокруг меня начинает вращаться, а перед глазами мелькают разноцветные круги — Осторожно, — откуда-то из глубины комнаты звучит низкий голос Неро. Закрыв глаза, я крепко хватаюсь за спинку дивана и жду, когда комната перестанет кружиться, а круги перед глазами исчезнут. — Ты стрелял в меня, — с упреком говорю я. — Ты сбежала. Голова пульсирует от боли. Поднимаю руку, касаюсь повязки и со стоном закрываю ладонями лицо. — Неро, как ты не можешь понять? — Понять могу. А вот согласиться – нет. — Значит, ты собираешься держать меня здесь до тех пор, пока не останется никаких шансов? Ты хочешь, чтобы я родила этого ребенка. А что потом? Будешь держать его рядом с мафиозным троном? — фыркаю я. — Если, конечно, доживем до этого. И ты, и я – мы оба – прекрасно знаем, что у нас врагов больше, чем у гребаной Северной Кореи. — Вы оба будете под моей защитой. Горько усмехнувшись, я перевожу взгляд на Неро. Он сидит, упираясь локтями в колени широко расставленных ног. Его темные глаза встречаются с моими. В них столько решимости, что я понимаю – мне не переубедить его. — Это будет самый эгоистичный поступок в твоей жизни, Верди. Его взгляд темнеет, выражение лица становится непроницаемым. Неро встает с дивана, подходит, наклоняется, хватает меня за подбородок и притягивает ближе к себе. — Сейчас тебе лучше не провоцировать меня, Уна, — говорит он сквозь стиснутые зубы. — Вряд ли тебе понравится правда, Неро, но это не одна из твоих игр во власть. И не работа. Это ребенок. Мой ребенок. Наш ребенок. Я чувствую дрожь его пальцев, впившихся в мои щеки. — Нехорошо лишать ребенка родителей и бросать его, даже не дав ему по-настоящему узнать их. Morte, на что ты сама готова была пойти, лишь бы остаться с родителями? — резко выплевывает он каждое слово. Я стряхиваю его руку со своего лица, и Неро, выпрямившись, поворачивается ко мне спиной. Он задел меня за живое, но и для него самого это больной вопрос. — Мои родители были хорошими людьми! — выкрикиваю я ему в спину. — И они умерли! Как ты думаешь, Неро, а сколько семей разлучили мы с тобой? Скольких детей мы оставили без родителей? Во всей этой истории настоящие чудовища – это мы. И за это мы не заслуживаем счастья. Он поворачивается ко мне лицом. — Даже чудовища размножаются, любовь моя, — глаза его блестят звериным блеском, в голосе звучит насмешка. — Я не позволю тебе сделать это просто ради удовлетворения твоего мужского самолюбия. — И я не позволю тебе уйти просто потому, что ребенок не вписывается в твои планы, — говорит Неро. Скрипнув зубами, я стискиваю кулаки. — Если ты захочешь уйти после того, как ребенок родится, я не буду тебя останавливать, — он так сильно сжимает челюсти, что я вижу играющие под кожей желваки. Уйти? А я смогу уйти? Если это будет единственный шанс для меня… Если единственный шанс для ребенка – это оставить его с Неро, то… да. Я смогу уйти. Николай никогда не должен узнать о существовании ребенка, иначе он всегда будет стремиться заполучить его себе. Как видим, выбор у меня невелик. Почему все так резко усложнилось? Идеальным раскладом было бы, если ребенок не будет иметь к нам отношения, но в обратном случае… У Неро есть враги, но он может постоять за себя. Мои враги несоизмеримо могущественнее. — Мне придется сделать это, — шепчу я. Он отрицательно качает головой. — Неужели работа для тебя важнее? Я смотрю ему прямо в глаза. Под маской гнева и возмущения просвечивает боль, которую никто, кроме меня, никогда в нем не заметит. Только я могу «читать» Неро. Как и он меня. Возможно, сейчас так будет лучше: пусть думает, что я предпочту ему работу. Мне лучше, чем кому бы то ни было, известно: перед лицом опасности и непреодолимых обстоятельств так легко верится в то, что все можно исправить, что есть выход. Неро не привык проигрывать и, с его точки зрения, способен обыграть Николая. Но он не сможет. Я могла бы популярно объяснить, что выбор здесь стоит между мной и ребенком. Но не буду. Потому что хочу, чтобы он выбрал ребенка. Это докажет мне, что Неро достоин быть отцом. Он будет защищать свое потомство ценой собственной жизни, а защита Неро жестока и не вызывает сомнений. А я тем временем могу вернуться к русским, и Николай будет доволен, ведь я снова у него. О существовании ребенка он даже не узнает. Поэтому я говорю Неро именно то, что он должен услышать: — Я уже говорила, что не могу себе позволить избавиться от него. Но я такая, какая есть. Я не хочу быть матерью. Отчасти это правда. В другой жизни, в другое время, может, я и смогла бы стать матерью. Но в моем мире это просто невозможно. Мы идем по предначертанному пути, но иногда вынуждены свернуть. Мы можем хотеть что-то изменить, но все равно вынуждены принимать то, что есть. Жесткий взгляд Неро почти прожег меня насквозь. Я физически ощущала его отвращение и ненависть. — Джио! — крикнул он. В комнате появляется Джио и привычно замирает в ожидании. — Проводи Уну в подвал. Не выпускать ее. Если попытается выйти, разрешаю усыпить ее. Джио подходит и намеревается взять меня за руку. — Не надо, — я поднимаю ладонь, и Джио останавливается. Я поднимаюсь на ноги. Голова кружится под действием успокоительных, которые, судя по всему, еще не вывелись из организма. Еще раз взглянув в глаза Неро, поворачиваюсь к нему спиной и выхожу из кабинета. Я обманула его доверие. Я добавила боли к его старой ране. Когда придет время, он без возражений отпустит меня к Николаю. *** Терпение никогда не входило в число моих добродетелей. Прошло всего два дня моего заточения в этой комнате, а я уже на грани помешательства. Дверь открывается, но я, не обращая внимания на того, кто вошел, продолжаю отжиматься от пола. Семьдесят два … Семьдесят три … Семьдесят четыре … — Уверена, что беременным это нужно? Я поднимаю глаза. Криво ухмыляясь, Томми присаживается на край кровати. Я продолжаю отжиматься, а он терпеливо ждет, когда я закончу. Досчитав до ста, я сажусь на полу, прислонясь спиной к стене и вытянув перед собой ноги. Грудь вздымается от частого дыхания, а кожа блестит от пота. — Тони, я беременная, а не инвалид. Усмехнувшись, он проводит рукой по своим каштановым волосам и бросает мне бумажный пакет. Заглянув внутрь, я обнаруживаю сэндвич – естественно, покупной. — Спасибо, — я откусываю кусочек и ловлю летящую в мою сторону бутылку с водой. Кто-то скребется в дверь, и Томми, приоткрыв ее на несколько дюймов, закатывает глаза. В образовавшуюся щель проскальзывает Джордж и прыгает на меня, извиваясь всем телом и взволнованно поскуливая. — О, здравствуй, — я улыбаюсь и глажу его. — Эта псина одержима тобой, — слова Томми звучат с легким ирландским акцентом, и это вызывает у меня улыбку. Томми никогда не вписывался в мафию, но Неро привязан к нему, поэтому защищает парня там, где остальные итальянцы уже убили бы его просто за то, что он полукровка.