Рита приобняла ее, и повела к выходу. — Пошли, — сказала она улыбчиво, — глянем на наш «букетик»! Хихикая от переполненности жизнью, они на цыпочках прокрались в соседний номер. Вася с Юлей сидели за столом и резались в шахматы. Мальчик, лобастый и губастый, хмурился, оглядывая доску в мучительном поиске. Наконец, он взялся за пешку. Помедлил секунду-другую, и опустил фигуру с мягким стуком. Девочка торжествующе улыбнулась, и тут же походила слоном. — Шах! И мат! — торжествующе прозвенела она, и высунула розовый язычок, дразнясь: — Бе-бе-бе! Инна с Ритой тихонько вышли, аккуратно прикрыв дверь за собой. Тот же день, позже Гавана, Мирамар Этот район Гаваны возлежит рядом с Ведадо, сразу за речкой Альмендарес. Мирамар — это кубинская авеню Фош или Белгравиа, здесь скучились самые фешенебельные особняки, зачастую помнящие корсаров и прочую колониальную экзотику. «Асьенда-дель-Пинос» выглядела настоящим замком. Ее высокие каменные стены были увенчаны кичливыми альменас — зубцами, право на которые имели лишь знатные идальго. А внутри стен прятался чудный внутренний дворик, куда выходили галереи обоих этажей. Красная жилочка градусника подбиралась к плюс тридцати, но пара фонтанов рассеивала духоту и цвела радугами, брызгая на пышную, глянцевитую зелень. А за частыми колоннами, в глубине покоев держалась прохлада, первейшее благо для знойной сиесты. Правда, в день съемок по двору гулял многоголосый гомон. Осветители таскали и перетаскивали громоздкие «юпитеры». Гримеры, прячась в тень галерей, наводили еще пущую красоту на хорошенькие личики актрис, или подмалевывали мужественные лица актеров. Рита сделала глубокий вдох, и медленно выдохнула. Вдохну-у-ула, плавно вскидывая руки, впуская в себя неуловимую, но, по слухам, бодрящую «ци», и сбросила халатик. Придирчиво оглядела свое тело в большом зеркале, заключенном в богатую раму, хоть позолота и облупилась местами. Чуть за тридцать — и такая талия… И как она западает, круто и резко округляя бедра… А грудь, а ноги… Складочка, залегшая было между бровей, разгладилась. «Какая я…» Оттянув резинку белых трусиков, Рита покачала головой. «Нет уж. Обойдутся!» — и вышла из-за резной ширмы. Общий вздох приятно щекотнул слух. Девушка улыбнулась, и спокойно продефилировала к роскошному ложу — даже настоящий балдахин на витых колонках висел над ним, приспуская сквозистую занавеску, тонкую, как вуаль. Олег тоже был в плавках. Он лежал на подушках, свесив ноги на пол, на узорчатый ковер — и медленно сел, завидев свою партнершу. Актер молчал, но всё не высказанное легко читалось на его лице — вожделение, восторг, робость и даже печаль. — Риточка! — крикнул Гайдай, мгновенно развеивая атмосферу почти храмового благоговения. — Помните: вам страшновато и стыдно, вы прикрываетесь руками, да и ваш партнер сильно стесняется, но постепенно в вас пробуждается женщина, и даже не Ева, а Лилит. Должно быть немножко смешно и немножко серьезно! — Я поняла, Леонид Иович, — кивнула Рита, кладя руки на грудь. Она уловила горящий взгляд Боярского, стойко выдержала жар карего огня, и отвела глаза на Харатьяна — Димон зарделся, как китайский фонарик. — Внима-ание! Свет! Приготовились! Мото-ор… — Есть мотор. — Сцена девять, «Сиеста». Кадр один, дубль один! — Камера! — Есть… — Начали! Клацнула «хлопушка», и Рита пугливо, как полагалось по сценарию, взглянула на Видова. Тот бочком придвинулся, бормоча: — Ли… Лита… Мужская ладонь легла Рите на плечо, и она уставилась на нее, как будто недоумевая, но гладкие девичьи руки доверчиво опустились, томно приоткрылись губы… Ахи, охи и мерное скрипенье кровати наложат потом, при озвучке. Этот игривый скрип будет часто нестись с экрана, подразумевая известное действо. А зритель пускай уж как-нибудь сам домысливает… — Снято! Вадим, что там с пленкой? — Совсем мало осталось, Леонид Иович. — Заряжайте новую. «Кодак» есть еще? Вот ее. Так, внимание! Перерыв десять минут! Съемочная группа зашумела, задвигалась, расходясь. Видов прилег на спину и закинул руки за голову. — Ты еще больше похорошела, Рита, — улыбнулся он. — Хотя куда уж больше! Раскраснелась… Глаза сияют… Девушка шутливо погрозила ему пальчиком, но мужчина замотал головой и рассмеялся. — Нет-нет, любуюсь просто! — А Инна? — косо глянула Рита. — Ты ее больше не любишь? — Не знаю даже… — Олег впал в задумчивость. — Понимаешь… Ну, может я сам себя обманываю, но все же… У меня было много женщин, и… Знаешь, я все чаще ловлю себя на том, что мне милее не преходящие минуты вулканического пыла, а долгие дни спокойного, ласкового тепла. Но… Не получается! Никак… Куда легче и проще гореть, чем греть! Чем греться… Изогнув стан, девушка оперлась одной рукой о тугую подушку с кисточками, а пальцами другой поправила выбившиеся пряди. Перевела взгляд на незадачливого «Владлена Тимошкина», и ласково улыбнулась — Видов уставился в расписной потолок, и шарил глазами по сплетавшимся нимфам, словно ища ответы на незаданные вопросы. Там же, позже Мне повезло с такси. Хоть и сиеста, но старенькая «Волга» нашлась. Седой мулат, куривший толстенную сигару, подвез меня всего за пару песо. Я добавил сверху — за скорость. После облупленных домов Старой Гаваны, «Асьенда-дель-Пинос» выглядела дворцом. Рощица эспаньольских сосен придавала усадьбе стародавний уют. Меня, впрочем, больше поразило здание посольства, схожее с инопланетной башней. Шустрый консул, заразившись карибским темпераментом, бойко жестикулировал, втолковывая, где искать Риту. А тут же, в Мирамаре! «Везет!» — подумал я. Никогда у меня не выходило сюрприз Ритке подготовить — терпения не хватало. Может, хоть сегодня удастся? На углу асьенды я неуверенно заоглядывался, и решил попытать пышную негритянку в платье-балахоне, тут ли проживает сеньорита Гарина. — Puedes decirme que la Rita vive aqui? — Lita? — обрадовалась капитальная кубинка. — Si, si! O-o! — она блаженно закатила белые буркала. — Tienen tanto amor, tanto amor! — и деловито указала толстой, как окорок, рукой: — Izquierda, primera puerta y derecha[7]. — Gracias… — растерянно промямлил я, ежась в душе. А в ужаленном сознании крутился, как заезженная пластинка, издевательский перевод: «Така любов, така любов!» Кака така любов? Войдя во дворик-патио, свернул и вошел в первую дверь, выталкивая из себя негромкое: — Ритк, а Ритк… Шагая анфиладой богато обставленных комнат, я невольно ускорял поступь, пока не уперся в высокие запертые двери. Распахнул створки — и застыл на пороге. Мне открылась спальня, обширный и ярко освещенный будуар. Картины на стенах, покрытых шелковыми шпалерами, тяжелая мебель из массива эбенового дерева, сверкающая люстра — всё это расплывалось, как декорация. А на ложе под балдахином, на смятых простынях, сидела моя Рита. Она была чудо как хороша! Румяная, свежая, груди дерзко задираются, противясь земному притяжению… А рядом валяется розовая тушка Видова — моя жена нежно улыбалась этому донжуану задрипанному. И меня тут же приморозила давнишняя картинка — Инна вот также сидела рядом с этим… Олежей, и так же спело покачивался ее отменный бюст. Я замертвел. Вся эта «сцена из парижской жизни» длилась секунду или две. Рита подняла голову, узнала меня, ее улыбка на какой-то миг стала еще ослепительней — и тут же угасла. А я развернулся, и зашагал прочь. Ждал ли я женского окрика или торопливых шагов вдогонку? Наверное, нет. Рита — гордая, и дурацкий лепет, вроде: «Это вовсе не то, о чем ты подумал!», не для нее. Машинально я ощупал радиофон в кармане. Нет, не позвонит… На душе было мерзко и пусто. И больно. Теперь меня всё вокруг раздражало и бесило — эта чертова жара, эти идиотские пальмы, нелепые и никому не нужные перспективы, «Альфы» с «Бетами»… — Да пошли вы все к чертовой матери! — устало выругался я, и заметил давешнюю «Волгу». Мулат весело скалился из окна.