Луна, каньон Хэдли Рилл Павел насмотрелся на черную безбрежность космоса, налюбовался видами с орбит, но Луна вблизи, под ногами, на расстоянии руки — потрясала. Всякий опыт космонавта обнулялся на равнинах чужого мира, пусть даже спутника. Правда, скафандр «Кречет-М» являлся знакомой «одежкой». Ну, если не считать, что ее не надевали, а влезали через дверцу на спине. В «Кречете» можно было падать — и вставать, потеть — и не мокнуть; десять часов подряд бегать или долбить ломом породу, и не задохнуться — автономности хватало. И это было главным. Отшлюзовавшись, Почтарь вышел в негерметичный гараж, где помещались два тяжелых лунохода и два легких. «Автоколонна» сократилась ровно наполовину: один тягач с жилым вагончиком на прицепе увел Рукавишников, а легкий «ровер» потерялся вместе с Почкиным и Гарфилдом. Насупившись, Паха откатил пластметалловую штору — кинжальный огонь Солнца ударил почти ощутимо. Светило висело над близким горизонтом, одолев треть пути к зениту. За двухнедельную ночь лунный грунт вымерз, а теперь отогрелся — термометр показывал семьдесят градусов тепла. Кряхтя, Почтарь расселся на луноходе, смахивавшем на странный багги — решетчатая платформа на четырех автономных колесах. Особо гнуться в полужестком «Кречете» не получалось — кираса не пускала, но лунная «сила легкости» смазывала неудобства. Это на Земле Паха весил восемьдесят кило, а здесь и на двадцать пять не вытягивал! Запасной баллон с кислородом и пару заряженных аккумуляторов он погрузил в багажник — на всякий случай. Прикинул шансы — и сунул в ножной карман новенький «Грач», пистолет Ярыгина со спиленной спусковой скобой, иначе палец в перчатке не просунешь. «Лучше перебдеть, чем не добдеть, — подумалось Почтарю. — Поехали…» Жмем на красную кнопку… Давим на педаль… Низкое жужжание электромоторов передалось через жесткое сиденье — луноход резво выкатился «на улицу». В колее, наезженной вокруг базы, ровер почти не трясло, а дальше, в сторону каньона Хэдли, тянулись, переплетаясь, следы рубчатых колес. Первое время Павел вел напряженно, крепко сжимая рулевую дугу обеими руками в перчатках, но постепенно ослабил хватку — простая и надежная машина слушалась малейшего нажима. Миновав посадочную площадку, посреди которой растопырила коленчато-изогнутые опоры «элкашка», Почтарь направил луноход по трассе, отмеченной алюминиевыми вехами. Ночью вешки тлели рубиновыми набалдашниками, зато днем сверкали так, будто плавились — и не хочешь, а заметишь этот нестерпимый блеск. Павла слегка нервировали круглые черные ямы, испятнавшие лунный шлях — воронки мелких кратерков, до краю полные сгущенной тени. А еще дрожала в душе неуверенность на спусках и подъемах — тело не клонилось вперед или назад, ощущения оставались теми же, что и на равнине. Хотя, с другой стороны, огромные, желтовато-коричневые холмы, дыбившиеся вокруг, не поражали крутизной — их склоны, усыпанные пылью или скальником, вздымались и опадали полого. Порой темный фон возвышенностей разрывался белыми треугольниками осыпавшейся пемзы или застывшим потоком розоватого порфира. Почтарь съехал к разлому Хэдли Рилл в месте под названием Терраса, и сосредоточил свое внимание на освещенной Солнцем каменистой полосе между зоной тени и обрывом, иссеченным трещинами. Стрельбу выдали короткие сполохи, рвавшие бархатную тень. Первая пуля пробила мотор-колесо, луноход занесло и развернуло, спасая Павла от второй, более меткой. Почтарь оттолкнулся ногами, бросая тело на сыпучий грунт. Страха не было, зато Паху трясло от бешенства. Выхватив «Грач», он пальнул навскидку, метясь на огонь выстрела. Перекатился, и шлепнул рукой по кнопке на приборной доске. Ответная пуля срикошетировала, но уже вспыхнули фары, засвечивая глубокую впадину, прикрытую, как навесом, плитами древней лавы, искрящимися в лучах. Фигура в скафандре присела от испуга. Ослепленный стрелок пальнул дважды наугад, взял короткий разбег и мощно оттолкнулся, сразу выдавая незнайку — болтая руками и ногами, он описал дугу в восемь-десять метров, но планировал замедленно, будто во сне. «Как в тире…» Нехорошо улыбаясь, Почтарь оперся коленом о мотор-колесо, прицелился и выстрелил. Неизвестный в «Кречете» сильно вздрогнул, его болтавшиеся конечности повисли. Скафандр мягко зарылся в пыль, подскочил невысоко, будто сдутый мяч, и покатился с отлогой кручи каньона. «Так тебе и надо!» Бурно дыша, Павел поднялся, с третьего раза попадая стволом в карман — толстые перчатки скрывали сильный тремор. Фу-у… Первым движением было погасить фары, чтобы зря не расходовать заряд аккумуляторов — хорошая привычка экономить и беречь, на Луне возводилась в суровый закон. Унимая дыхание, Почтарь присмотрелся. А впадина-то с секретом! Это была протока в древней лаве — миллиард лет назад она плюхала здесь, оставив по себе круглый туннель, перекрытый пластами базальта и туфа. «Всё чудесатее и чудесатее…» — мелькнуло в голове неграмотное, но верное определение Алисы. Фары Павел выключил, но фонарь прихватил — луч запрыгал по серым наплывам стен. Поворот влево… Поворот вправо… Впереди пробился слабый свет. «Неужели…» Нет, это обрушились плиты, складывавшие стены и потолок лавового туннеля, а сверху… Почтарь прогнулся назад, чтобы глянуть. А сверху — осыпи, расселины… И черное небо. «Это тот провал, что с краю Южного Кластера!» — догадался Паха, вспоминая карту. Споткнувшись, он упал, вытягивая руки. Колени мягко вдавились в нанесенный реголит, а ладони шлепнули о чужой скафандр. На расстоянии ладони перед Почтарем колко сверкал разбитый лицевой щиток, за которым страшно пучились глазные яблоки, натягивались небритые щеки и кривился рот в застывшей навеки гримасе. Шеврон НАСА и нашивка с именем «J. GARFIELD» не оставляли сомнений, с чьим трупом Павел встретился «лицом к лицу». — Чтоб ты сдох! — с чувством выразился он, хоть и без особого смысла. — Ага… Разглядев под свежей осыпью круглившийся белый бок отработавшей ступени «Сатурна-5», Почтарь больше не удивлялся. Встав, он разгреб текучий реголит, добравшись до огромного сопла. Третья ступень S-IV B. По невнятному докладу астронавтов с «Аполлона-12», ступень предполагалось вывести на гелиоцентрическую орбиту, однако, якобы из-за нештатной работы двигателей, она осталась на «квазистабильной геоцентрической орбите». А на самом деле ее мягко посадили… Прямо в этот провал. Почтарь испытал сильнейшее желание почесать в затылке. Надо полагать, засыпал ступень Гарфилд… Высмотреть ее с краю, в угольной тени, и без того нереально… Следовательно, слой грунта вовсе не для маскировки — это защита от холода и радиации… Если бы Павел мог, то побежал бы. Переваливаясь, он выбрался к плоскому торцу ступени — и застыл перед люком. Надежда была нестерпима, но и решимость на нуле. Лишь на пятый удар сердца Почтарь раскрутил штурвальчик. Из-за кромки слабо пыхнуло воздухом, и бортинженер протиснулся в маленькую шлюз-камеру, верхушкой скафандра задевая тускло калившуюся неонку. «Чтобы не разочаровываться, не очаровывайся, — припомнил Паха свое правило. — А что, у меня большой выбор?..» Неуклюже развернувшись, он закрыл внешний люк. Крышка внутреннего поддалась минуту спустя, когда сравнялось давление. Глухо донесся лязг запора, и Павел переступил высокий комингс. Ему открылось светлое помещение, вдвое шире обитаемого блока «Звезды». Надувная мебель. Баллоны с кислородом. Сборка топливных элементов. Бак с водой. Ящики с провизией. Пустой «Кречет». А на полусдутом матрасе лежал человек в комбезе, с забинтованной ногой, и направлял на Почтаря огнестрел. Ствол подрагивал. Павел медленно поднял руку, сдвигая лицевой щиток, и спокойно сказал: — Свои, Рома. Пятница, 10 марта. Вечер Ленинград, Васильевский остров Вечерело, когда «Бриз» испустил протяжный басистый гудок. Нас никто не провожал, на причале было пусто — мы покидали Ленинградскую гавань, как всякий залетный сухогруз. Наверное, поэтому в душе копился неуют. На берегу бурлила жизнь, да и соседние суда не отставали от суши — всё лязгало, гудело, краны ворочали стальными шеями, а бодрые «Вира! Майна!» глушились резкими криками чаек. Пока закончился таможенный досмотр, успело стемнеть. Дизель-электроход отчалил, медленно удаляясь по спокойной воде, а за кормой таяло зарево огромного города. Угасли огни Ломоносова, затем и Кронштадт растворился в зябкой, сырой черноте. Ночью прошли на траверзе Таллина — впотьмах белели косынки парусов. Только я этого не видел. Спал. Суббота, 11 марта. Вечер Балтийское море, борт д/э «Бриз» Весь день вокруг стыло море. Пасмурное небо окрашивало Балтику в холодный стальной цвет. К вечеру вышина очистилась от грязной рванины облаков, и яркое солнце размалевало воды и сушу во все оттенки закатной алости — от жеманного нежно-розового колера до царственного багреца. Из темных волн выплывал Копенгаген — скученные, слипшиеся боками дома ганзейских времен; черноствольные парки, сквозящие частой штриховкой ветвей; сытые белые домики под нахлобученной черепицей — и толстомясые «Боинги», с тяжеловесной грацией разлетавшиеся из Каструпа. А когда на пылающий небосклон наложился четкий, словно вырезанный из черной бумаги силуэт замка Кронборг, явил себя Ромуальдыч. В мятых парусиновых брюках, в тельняшке под наброшенной курткой, он сливался с образом корабля. — Что, товарищ боцман, — усмехнулся я, — некому палубу драить? — Етта… — прогудел Вайткус. — Совсем мышей не ловят. Забились по каютам, как по норкам, и сидят! — Оморячатся… Не отошли еще. Их сам генерал Лазаренко набирал, а это тот еще диверсант! Не хуже Судоплатова. Ничего, притремся… Наши как? — Да как… «Бублик» в сотый раз эмиттеры тестирует, а Киврин по палубе шляется и делает вид, что проверяет отражатели. Р-распустились! — Гоняйте их, товарищ боцман, чтобы не завяли… Затопали шаги, и в свете фонаря я узнал Ивана Третьего, пружинисто шагавшего по палубе. За ним тенью ступал Умар — Иванов по обычаю строил команду из тех, кто был по уши в наших секретах. — Говорят, в океан выходим? — блеснул зубами Юсупов. — Етта… — солидно рокотнул Вайткус. — В пролив Эресунн, салага.