Ерунда, всего лишь синяк. — Сначала избавимся от пули, — заявил в ответ священник, выпрямился и легонько покачнулся, но помогать ему удержать равновесие не пришлось. — Всё остальное потом. Он первым поднялся на крыльцо, уверенно отпер дверь и сказал: — Не разувайся, так на кухню проходи! — Сам же заглянул в какую-то кладовку и вышел оттуда с плоскогубцами, спросил: — Сгодятся вместо пинцета, как думаешь? Я бы мог взбрыкнуть и заявить, что о нападении следует немедленно сообщить в комендатуру, да и раной должен заняться дипломированный хирург, но решил не сотрясать впустую воздух и скомандовал: — Идёмте к мойке, а то всё здесь кровью зальём. Водка есть? — В буфете возьми. Открыв дверцу, я достал початый штоф, выдернул притёртую пробку и щедро плеснул на окровавленную ладонь отца Сергия, уже успевшего закатать рукав своего облачения. Того аж перекорёжило, но мне-то что с того? Сам в больницу ехать отказался, никто не неволил. Левой рукой я стиснул запястье священника, лёгким воздействием передавил жилы, чем до предела замедлил кровотечение, заодно попытался с помощью ясновидения ощутить отклик нервной системы пациента и неожиданно легко в этом преуспел — словно бы даже взялся пользовать опытного оператора с прекрасно развитой внутренней энергетикой. Да как так-то?! Наверное, проворчал этот вопрос себе под нос, поскольку побледневший отец Сергий выдавил из себя смешок и пояснил: — Это всё гордыня, сын мой. В отрочестве я полагал инициацию чем-то сродни тем испытаниям, коим подвергались святые отшельники. Верил, будто сумею не поддаться искушению, посрамлю нечистого…— Священник потянулся к бутылке, но я уже заблокировал его болевые ощущения, заодно полностью обездвижив раненую кисть, и он c облегчением перевёл дух, пить не стал. — А в итоге никто не покусился на мою бессмертную душу. Не было голосов в голове, не было заманчивых посулов. Изменилось тело. И, положа руку на сердце, не знаю, ближе операторы к образу Его или же наоборот… Последнее заявление прозвучало более чем странно, но мне было не до того, я вновь плеснул на рану водки, смыл выступившую из раны кровь и принялся изучать пулю, засевшую в мясистой ладони отца Сергия, но не прошедшую навылет. — Успели задействовать технику закрытой руки? — предположил я, примериваясь к лишённому оболочки кусочку свинца. — И слов таких не знаю даже, — усмехнулся в ответ священник. — Да неужели? — усомнился я в искренности пациента. Пусть даже пуля двадцать второго калибра и не отличается великой пробивной способностью, да и глушитель свою роль сыграл, но и так ладонь должно было прошить насквозь. — Не сомневайся, отрок, — через силу улыбнулся отец Сергий. — Я, видишь ли, подстройку на Эпицентр проходить не стал и сверхсилой оперировать не способен. — Тогда я уже ничего не понимаю, — признался я и, пока мой пациент собирался с мыслями, направленным воздействием потянул пулю наружу. — Слышал о закалке тела? — спросил священник и не договорил, охнул: — Да ты, Пётр, просто кудесник! — Ещё нет, только учусь, — возразил я. — И рану зашивать не возьмусь. Плохо у меня это дело выходит. — Об этом не беспокойся, найдётся кому зашить. — Сейчас будет больно, — предупредил я и начал бинтовать смоченным в водке бинтом ладонь, а затем отпустил запястье отца Сергия, и тот тяжело навалился на мойку, потом и вовсе опустился на пододвинутый мной табурет. И теперь уже не удержался, хлебнул беленькой. — В горбольницу вам надо! — заявил я, споласкивая руки под краном. — И чем раньше, тем лучше. — У нас своя лечебница при церкви, — возразил священник и попросил: — В гостиной телефонный аппарат, позвони Альберт Павловичу. Раз уж так рвался, пусть извозчиком поработает. Кучером, хе-хе… Я излишне тесное знакомство с куратором демонстрировать был не расположен, поэтому спросил: — А вы его домашний номер знаете? Едва ли он на работу вернулся. — Пытаться Альберта дома застать — пустое дело, — уверил меня отец Сергий и вновь выпил, на этот раз плеснув водки в стакан. — Альберт сейчас либо в клубе, либо со своей дамой сердца ужинает. Позвони в справочную института, там подскажут. Всегда так делаю. Совет был не лишён смысла, так я и поступил. Кому попало справки такого рода не давали, но мне, как сотруднику Бюро оперативного реагирования, посоветовали искать консультанта в ресторане «Западный луч», даже номер подсказали. Ответившего на звонок метрдотеля я попросил подозвать к телефону господина Кучера, а когда куратор буркнул в трубку раздражённое «алло», сказал о том, что жду его в доме отца Сергия, не став упоминать об инциденте по телефону. — Сейчас буду, — пообещал Альберт Павлович и отключился. Я оставил телефонный аппарат в покое и вернулся к своему пациенту, всё так же сидевшему на табурете. На повязке уже проступило алое пятно, но менять её пока ещё не было нужды. Отца Сергия мутило, и к разговорам он был не расположен, так что я попросил разрешения немного похозяйничать и со всех сторон обсыпал пистолет мукой, после чего лёгким воздействием смахнул её и ожидаемо не обнаружил ни малейшего намёка на отпечатки пальцев. Серийный номер оказался сбит. Когда на улице послышался сигнал автомобильного клаксона, я спешно выбежал во двор, запустил через калитку Альберта Павловича и в двух словах отчитался о случившемся. Куратор досадливо поморщился и скомандовал: — Открывай ворота! Я так и поступил, а после того, как во двор заехала машина, вновь сдвинул створки и заложил их брусом. Верх автомобиля по случаю прохладной погоды был поднят, поэтому Лизавету Наумовну заметил, лишь когда та выбралась с пассажирского сидения и улыбнулась. — Добрый вечер, Петя! — Добрый вечер, — ответил я слегка заторможенно, поскольку в моей голове как-то очень уж медленно соединялись в единое целое заявление священника о времяпрепровождении Альберта Павловича и вечернее платье Лизаветы Наумовны. Дама сердца? Вот это новости! Куратор моей озадаченности не заметил и досадливо посетовал: — Ни на минуту тебя без присмотра оставить нельзя! — После обратился к спутнице: — Дорогая, идём! Меня он с собой не позвал, и я двинулся следом по собственной инициативе, но разве что видом обтянутых узким платьем бёдер Лизаветы Наумовны полюбовался да брошенную на трюмо кепку забрал. На пороге кухни Альберт Павлович перехватил меня и вытолкал обратно в прихожую, там сунул в руки пистолет. — И что с ним делать? — уточнил я. — Избавься! — приказал куратор. — О случившемся никому ни слова, Городца я сам в известность поставлю. Всё, иди! Не нужно тебе больше необходимого в это дело влезать, лишнее это. Только гильзы на дворе собери и калитку захлопни! Мелькнула мысль, что сам Альберт Павлович и срежиссировал мизансцену и никакого покушения не было, но сразу вспомнился застреленный пёс, и я выкинул это подозрение из головы, сказал: — Там опера на перекрёстке! Если остановят? — Соври что-нибудь, не маленький! Меня выставили за дверь, я отыскал во дворе четыре гильзы, после чего в полном соответствии с приказом куратора отправился восвояси. Время было позднее, возвращаться на дежурство уже не имело никакого смысла, плюнул на всё и отправился домой. С беспечным видом прошествовал мимо так и стоявшего на перекрёстке автомобиля оперчасти, огляделся по сторонам и пошёл, пошёл, пошёл — затерялся на тёмных улочках городских кварталов. Слежки за собой не заметил, но в любом случае покрутил по району, применил на практике вызубренные на курсах методы избавления от наружного наблюдения. Сразу в квартиру проходить я не стал, вместо этого по шаткой скрипучей лесенке взобрался на чердак — тёмный, пыльный и с натянутыми меж стропил бельевыми верёвками. Выщелкнув клинок складного стилета, опустился на корточки и загнал остриё в неприметную щель, подцепил и приподнял одну из досок. В немудрёном тайнике лежала прямоугольная жестянка с кое-какими нажитыми неправедным путём сбережениями, туда же опустил завёрнутый в платок пистолет. Мелькнула мысль, что привычка игнорировать распоряжения Альберта Павловича касательно избавления от потенциальных улик в итоге может выйти боком, но ничего переигрывать не стал, опустил доску обратно, затёр отметину от ножа пылью и спустился с чердака. Дверь отпер своим ключом, но только переступил через порог, и с кухни выглянул Миша Попович. — О, Петя! Ты рано. Ужинать будешь? — Быка съесть готов, — признался я. — Без обеда сегодня. — Режим питания нарушать нельзя! — усмехнулся вполне себе упитанный Миша. — Да! Тебе письмо пришло! На тумбочке посмотри. Письмо оказалось из дома, помимо нескольких исписанных убористым почерком листов внутри конверта обнаружились ещё и фотокарточки. Я сразу проглядел их, а вот читать послание повременил, начал раздеваться. Когда вытянул сорочку из брюк, на пол упал кусочек мятого свинца. Поднял его, покрутил в пальцах, кинул в мусорную корзину. Повезло. С нормальным калибром простым синяком отделаться бы не вышло. Впрочем, и так гематома растеклась чуть ли не на полплеча, каждое движение отзывалось острой болью. Придётся самолечением заняться, но это уже после ужина. Переодевшись в домашнее, я глянул на сорочку и кинул её на стул, а пиджак прихватил с собой. — Милена! — обратился к подруге соседа, кашеварившей на кухне. — Я тут гвоздь зацепил, не заштопаешь? В ателье заскочить не успел, а если сам возьмусь, только хуже сделаю. Барышня вытерла руки о передник, оглядела прореху, пообещала: — Заштопаю, не переживай. — И тут же на меня прикрикнула: — А ну не суй нос в сковороду! Садись за стол, сама наложу. И вообще — ты руки мыл? Я протиснулся мимо неё к раковине, взял обмылок, открыл кран и, оперируя исключительно одним только входящим потоком, отрегулировал температуру воды. — Центральный водопровод — большое дело! — прокомментировал мои действия Миша Попович и отложил газету, освобождая место для тарелки. — Большинству населения страны о нём лишь мечтать приходится! — Большинству населения страны много о чём лишь мечтать приходится, — хмыкнул я, вытирая ладони полотенцем. — Ой, только не начинайте, мальчики! — потребовала Милена. — Не за ужином! — Когда я ем, я глух и нем! — вздохнул Миша. — На отстранённые темы — можно. А если опять о политике заспорите, еда десять раз остыть успеет! — Подогреем. — Сам в следующий раз готовить будешь! Этот аргумент любившему вкусно покушать Нигилисту крыть оказалось нечем, и о политике за столом мы говорить не стали. После ужина я составил пустые тарелки в мойку, поблагодарил Милену за отменный ужин и ушёл к себе. Прочитал письмо, лёг медитировать и вроде бы поначалу даже что-то из разряда самолечения изобразить попытался, но слишком уж увлёкся и уснул. В итоге утром иссиня-чёрный кровоподтёк нисколько в размерах не уменьшился, да и шевелить рукой было не слишком-то приятно. Впрочем, не страшно — до завтрашней тренировки точно оклемаюсь. Не впервой. Занятия ничем особенным не запомнились, разве что на большой перемене пришлось побегать по корпусам, дабы вернуть одолженные в субботу конспекты, да ещё наткнулся на стайку подружек Нины, и враз замолчавшие барышни проводили меня столь ледяными взглядами, словно с момента моего расставания с их товаркой прошло лишь несколько дней, а не год с хвостиком. Ох уж эта женская солидарность…