– Аж три. Только они всегда наособицу жили, как и не деревенские. Очень справные хозяева, – добавил он с неприкрытой завистью. Значит, я правильно догадался: неоткуда речной красавице взяться, кроме как с одного из этих хуторов. – А что там за девушка? – спросил я. – Красивая, волосы светлые, длинные, глаза зеленые? Что-то у него (да и у остальных) в лицах явственно изменилось, только я не понял, что. Настороженность какая-то, что ли? – Есть там такая, – после затянувшегося молчания сказал наконец Стах. – А вы что ж, ее на реке видели? – Где ж еще, – сказал я. – Я рыбачил, а она купалась. Я не стал уточнять, что купалась она голая – мал еще мой собеседник для таких уточнений. – Заговаривали вы с ней? – спросил Стах, как мне показалось, настороженно. – Да нет, – сказал я. – И она со мной не заговаривала. Я сидел себе над удочками, а она на том берегу в воду вошла и уплыла. Показалось мне или он в самом деле облегченно вздохнул? – Вы вот чего, дяденька Рыгор… – сказал он, словно бы взвешивая каждое слово. – Вы с ней не того… не особенно разговаривайте. Даже если сама заговорит… А заговорит, так лучше б вам уйти сразу… – Заинтриговал ты меня, – сказал я и, увидев по его лицу, что слова «заинтриговал» он не понял, нашел другое, попроще: – Интересные вещи рассказываешь, Стах… Что, и поговорить с ней нельзя? Сколько раз за два дня с вашими деревенскими девушками говорили, и никто ни разу не предупреждал, что этого нельзя… – Так то наши. А то она… – Что, батька у нее такой суровый? – шутливо спросил я. – Голову любому оторвет за одни разговоры? Стах молчал. – Да уж куда суровее… – вырвалось у незнакомого мне по имени пацана. – Вон немчук… Второй незнакомый сильно толкнул его локтем в бок, и он замолчал, будто спохватившись. Кое-какие предположения у меня стали помаленьку складываться – и тем сильнее девушка из темной реки заинтересовала. Есть тут что-то загадочное, а я такое люблю, грешен, пока до истины не докопаюсь, не успокоюсь… – Ну, мы и сами с усами, посуровее видели… – сказал я, выразительно похлопал по висевшему на плече «шмайсеру» и тут же мысленно выругал себя за этакое мальчишество. – Но все равно, спасибо, что предупредили. Суровый батька – это иногда так напряжет, хоть вам это и знать рано… – Да и сама Алеся… – вырвалось у того же пацана, что помянул загадочного «немчука». Тот же дружок снова пихнул его локтем в бок, и он снова умолк, прикусил язык. – Строгого нрава девушка, да? – понятливо спросил я. – Даже с пряниками к ней не подходи? На неумытой мордахе Стаха появилось какое-то странное выражение, а «болтун» сказал словно бы угрюмо, на сей раз не получив локтем в бок: – В огуле[5] к ней лучше не подходить, что без пряников, что с пряниками… – Да я и не собираюсь, – сказал я беззаботно. – Ну, прощевайте… Кивнул им и пошел себе дальше. Мысли неотвязно крутились вокруг речной красавицы – ну не любил я тогда оставлять за спиной нераскрытые загадки! До войны даже хотел стать милицейским сыщиком, как Путилин у Овалова – книги эти, говоря по-современному, были тогдашними детективными бестселлерами. Но не довелось, как многих, война затянула сразу после выпускного, а после войны повело по другим дорожкам. Надо же, прямо по Куприну – только не Олеся, а Алеся (белорусы вообще «акальщики» почище москвичей). Родившаяся у меня еще на рыбалке догадка формировалась в версию, как у Путилина, обрастала, так сказать, плотью и кровью. Батька ее, надо полагать, не просто местный кулак, а еще суров до чрезвычайности, прямо-таки зверообразен. И в два счета оторвет голову любому, кто не то что попытается доченьку-кровиночку охально изобидеть, а просто начнет возле нее вертеться. Этакие папаши везде не редкость, а уж здесь, в глухомани, при фактическом безвластии, у него и вовсе руки развязаны. Может, потому она и держится так вольно, голой купается, что знает: батька за нее любому душу вытрясет, и все это знают. А если… – Дяденька Рыгор! Дяденька Рыгор! – громко позвали сзади. Я встал и оглянулся. Меня догонял Стах, пыля босыми пятками. Не так уж и далеко я от них отошел, он меня быстро догнал и, прежде чем я успел что-то спросить, выпалил, мне так показалось, с затаенным лукавством: – Дяденька Рыгор, а сома не хотите взять? Здоровущий… Вот тут я мысленно сделал стойку не хуже легавой собаки. Еще б не хотеть! Только не доводилось мне раньше на сома ходить – у нас в Сибири они не водятся, и там, где я единственный раз в жизни рыбачил западнее Урала, – тоже. – И где он, твой сом, обитает? – спросил я с самым живым интересом. – Где же ему обитать? Здесь, на Алесиной речке, в Купалинском омуте. Если пройти от того места, где вы рыбалили, вверх по течению, недалече, шагов с полсотни, над берегом будет береза с раздвоенной верхушкой. Она там одна такая, далеко окрест второй нет. Говорят, в нее, совсем молоденькую, молонья ударила, вот и выросла на две верхушки… Обрыв там повыше будет, и у самого берега глыбь начинается. Прямо напротив той березы и будет над самым дном Купалинский омут. Там сом и обитает. Здо-оровущий! Я сам не видел, а кто видели, говорят: если его рядом с человеком вздеть так, чтоб он земли только хвостом касался, он повыше человека будет. И не на ладонь-две, поболе. Наши-то рыбу не ловят, так уж издавна сложилось, а вы рыбак хваткий, вон сколько за незадолгое время натаскали. – Он уважительно покосился на мой кукан. – В самый раз для вас будет этот сомище… – Ну, спасибо, – искренне сказал я. – Непременно попробую. А тебе за такое известие, когда я вас буду на самоходке катать, сидеть не просто на броне, а на самóй башне. Потрепал его по лохматой макушке и пошел дальше, крайне воодушевленный столь неожиданным сюрпризом: сом, да еще здоровенный, – это вам не что-нибудь. Даже если молва народная, как частенько бывает, его размеры изрядно преувеличивает, все равно должен быть немаленький. Надо же, и речку они Алесиной прозвали – ну явно в честь зеленоглазой нимфы-наяды. Перед тем как сюда выдвинуться, я, естественно, изучил мелкомасштабные карты местности – и на картах речка официально именуется Тимьянка… Правда, я прекрасно понимал, что с сомом будут нешуточные сложности самого разного порядка. Во‑первых… И услышал за спиной приближавшийся с той стороны, откуда я шел, стрекот мотоциклетного мотора, уже знакомый. И, еще не оглядываясь, определил, кто меня догоняет: мотоцикл этот был один-единственный на чертову уйму верст вокруг и пребывал в одних только руках, так что догадаться нетрудно. Ну да, так и есть: возле меня затормозил немецкий мотоцикл с коляской, и за рулем сидел старшина Деменчук, до войны здешний участковый, один на десяток деревень, после прихода наших вернувшийся из партизан и в той же должности восстановленный. Колоритная была персона – в милиции тогда же, что и в армии, ввели новую форму с погонами, но до этих мест она еще не дошла. Однако Деменчук ходил в старой, отмененной, с четырьмя треугольничками старшины милиции на петлицах (как он ее, должно быть, ни разглаживал, а все равно там и сям сохранились чуть пожухшие складочки, по которым сразу видно, что форма пролежала где-то, аккуратно сложенная, три с лишним года). Деменчук сам мне все объяснил в первый же день, когда мы сюда прибыли и с ним познакомились: – Советская власть вернулась, и уж наверняка навсегда. А вот признаков ее и не видно. Председателя сельсовета пока что нету, и сельсовета тоже, и саму избу сельсовета немцы из-за какого-то дурацкого принципа спалили сразу, как к нам первый раз заскочили на таких же вот мотоциклетках. Видимо, потому, что над ней красный флаг висел, спрятать не успели, и изба была как бы символ советской власти. Вот и получаюсь я единственный здесь представитель власти. Не в цивильном же мне? Пусть старую форму и отменили, но ее народ отлично помнит. А новой никто в глаза не видел, ее и в раймилицию только на той неделе привезти обещали. Они тоже все в старой, кто жив остался. Пусть люди смотрят и знают: власть вернулась. Секретарь райкома сказал, малость подумав: толково мыслите… Я мысленно признал тогда, что в этом был резон. А то ведь в деревне, пока сельсовет не отстроят, флага и повесить некуда – не над хатой же Деменчука, ему такого по должности не полагается. – День добрый, товарищ старший лейтенант, – сказал он со всем старшинским почтением. – Рыбку половить решили? Что интересно, глаза у него, непонятно почему, стали на миг исполнены специфической милицейской цепкости. – День добрый, товарищ старшина, – сказал я. – Да решил вот порыбачить. Не запрещено ведь? – Да кто б запрещал, у нас не заповедник какой навроде Беловежской пущи. – А вот местные, я уже узнал, рыбу не ловят совершенно. Что ж они так? Река у вас рыбная, в войну было бы подспорье, да и теперь голодновато… – А! – махнул он рукой. – Народ такой: как однажды повелось, забыл уж почему, так и идет… То ли мне почудилось, то ли и в самом деле было в его тоне что то деланое, нарочитое. А ведь если и знает, не скажет – он, хотя и участковый, и представитель власти, местный и родился здесь. И формально-то говоря, не обязан выдавать те здешние секретишки, что не имеют никакого отношения к делам официальным… Бывает так. – А вы откуда, если не секрет? – спросил я, твердо решив кое о чем с ним поговорить, но не заходить в лоб. – Да какой там секрет, – сказал старшина. – В район вызывали, у меня второй день телефон подключен. Формы пока не дождался, а вот регалия вдруг нашла… И легонечко выпятил грудь с той самой скромной горделивостью, что была мне давно и прекрасно знакома и встречала в душе лишь понимание. Только сейчас я обратил внимание, что на груди у него красуется медаль «Партизану Отечественной войны», причем первой степени. За войну так привыкаешь к наградам на груди окружающих, что особо за них взглядом и не зацепляешься. – Поздравляю, товарищ старшина, – сказал я искренне. Уж я‑то его понимал. Первая награда – это… Не знаю, с чем и сравнить, как объяснить. Особые ощущения. Непередаваемые. Кто не испытывал, в полной мере не поймет. – Спасибо на добром слове, – сказал он. – Так вот, неожиданно совсем. Кто бы о наградах думал, когда партизанили, кто б вообще думал, что будет такая медаль… Как вам у нас живется-можется? – Как на курорте, – сказал я совершенно искренне. И решил, что пора и в лобовую. – Тишина, как будто никакой войны, между нами говоря, кой-чего испить можно, порыбачил даже вот… И девушки у вас красивые. А что вы скажете, товарищ старшина, про Алесю-хуторянку? Уж такая она у вас знаменитость, что даже речку в ее честь Алесиной называют, своими ушами слышал… Он ответил не сразу, и в глазах вновь промелькнула та самая милицейская цепкость: – От оно как… Познакомились уже? В деревне или на речке? – Собственно говоря, и не знакомились еще, – сказал я. – Просто-напросто видел на реке. Я рыбачил, а она купалась. «В деревне», вы сказали? Она что же, и в деревне бывает? Он снова промедлил, но в конце концов ответил: – Не то что бывает, а случается, по неделям у бабки Лявонихи живет. Не то чтобы родная бабка, однако ж дальняя родня. – Батька у нее, я слышал, суровый? Как же дозволяет? – Попробуй не дозволь ей… Девушка нешуточного норова (и снова этот цепкий, пытливый взгляд). Товарищ старший лейтенант, а ничего будет, если мы поговорим без званий и службы? Как два мужика просто? – Ничего, – сказал я. – Вообще, какая служба, если мы с вами по разным ведомствам и вы мне ни с какого боку не подчинены? – Отож… Рыгор Миколаич, я уж, как ляхи выражаются, валю с моста…[6] Что, зацепила она вас? – Да не сказал бы, – честно ответил я. – Просто… Очень уж красивая. Хотел побольше разузнать, так как-то, по мужской инерции… Мне показалось, что он облегченно вздохнул, но постарался этого не показать: – Это хорошо, это ладненько. Вот и не зацепляйтесь. Выбачайце[7] уж, что я так вот откровенно, однако ж… Вы, конечно, боевой офицер, всю войну прошли, наградами не обижены, но по годочкам-то я вам в отцы гожусь. Вам двадцать первый будет? – Двадцать второй. – Невелика разница, – сказал он серьезно. – Кроме школы да войны и не видели жизни. Военный опыт – он серьезный, но все ж, может согласитесь, однобокий. – Соглашусь, – сказал я. – Вот это правильно. Неглупый вы человек, Рыгор Миколаич, другой, поглаже умом, в обиды бы пошел… Вот. А мне до полусотни всего-то четыре зимы, и жизнь я повидал со всех сторон и всяко. Понимаю: после всего военного вам, молодым, на всю катушку отдохнуть хочется, всех радостей жизни отпробовать, и желательно полной ложкой. Тем более что вам, в отличие от меня, скоро опять в полым с головой… Вот Катря, хозяйка ваша – молодая, красивая, вдовая и, что немаловажно, незатейливая, по мужскому плечу соскучилась. Неужто ж не зацепляет?