рта. Внутри шкафа пахнет отбеливателем и суслом. Я дышу через рот, когда переворачиваю стальное ведро, вставая на его помятое основание, чтобы дотянуться до края пространства, ведущего на чердак. Будь проклята моя короткая задница; без Карины, которая могла бы подтолкнуть, мне требуются три неудачные попытки, прежде чем удается подпрыгнуть достаточно высоко, чтобы подтянуть себя, используя силу верхней части тела. Я сдираю костяшки пальцев и оцарапываю спину, торопясь протащиться через узкое пространство, убеждая себя, что моя спешка вызвана кипящей яростью, а не клаустрофобией. Наконец я добираюсь до другой стороны, кряхтя, пыхтя и выплевывая комочки пыли изо рта, все еще ругаясь, как матрос. Я выскальзываю из узкого пространства без малейшего изящества, приземляясь с глухим стуком на древние, потёсанные половицы чердака. — Вау. Это все равно что наблюдать, как взрослый, полностью одетый человек выходит из родильного канала. — Голос, холодно доносящийся с другой стороны чердака, кажется, не слишком впечатленным чудом рождения. Скорее он даже очень расстроен этим. Я сажусь, хлопаю себя по рукавам толстовки и поднимаю облако пыли, отчего начинаю кашлять. — Черт... ты... Джейкоби... — это все, что я могу выдавить из себя, бормоча и отплевываясь. Прямо перед моим лицом появляется стакан с водой. Стеклянный. Хрустальный, с красивым цветочным узором, выгравированным на его поверхности. Где, черт возьми, он взял здесь такой стакан? Ошеломленная, я поднимаю глаза, готовая сказать ему, что не пью из сосуда, который был упакован в дорожный сундук в течение последних трех десятилетий, но затем я вижу толстую кучу очень новых, очень роскошных одеял на полу, и корзину, и вино, и сотни свечей, которые были помещены поверх каждой доступной поверхности, их пламя мерцает и колышется, когда они усердно трудятся, чтобы отогнать темноту, и слова превращаются в пепел на моем языке. — Какого хрена... — я наконец поднимаю глаза на Рэна, и мой язык внезапно кажется слишком большим для моего рта. Черт возьми, он выглядит просто потрясающе. Его волосы совершенно растрепаны и падают на лицо. Черная рубашка, с настоящими пуговицами спереди, верхняя пуговица которой расстегнута. Рукава закатаны до локтей, обнажая мускулистые предплечья. Джинсы выцвели и потерлись, и от них 138 отчетливо пахнет стиральным порошком. Я знаю, потому что он стоит так близко ко мне, что его колено находится прямо перед моим лицом. Не то чтобы я нюхала его чертово колено. Это было бы странно. Рэн ухмыляется мне сверху вниз, и невыносимая боль нарастает в моей груди, вплоть до основания горла. Я просто не могу дышать, черт возьми. — Какого хрена здесь творится? — спрашивает он, заканчивая за меня фразу. — Так выглядит свидание на чердаке в пятницу вечером. Нет нужды выглядеть такой испуганной. Я не взял с собой никакого оружия. — Жаль, что я не взяла, — рычу я. — Ты просто бредишь. Ты ведь это знаешь, да? Это вовсе не свидание. Рэн резко разворачивается, подносит стакан к губам и выпивает из него воду. Я с трудом опускаю глаза, подавленная тем, что не хочу отводить взгляд. Он возвращается к уютной обстановке, которую устроил, тяжело опускаясь на пол. Смотрит на меня, откинувшись на одеяла и поигрывая стаканом в одной руке. — А как бы ты тогда это назвала? — спрашивает он. — Может быть... военный совет? Ты хочешь воевать со мной, малышка Эль? — Я просто хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Неужели я так многого прошу? Рэн пыхтит себе под нос, его взгляд блуждает по нашему захламленному, любопытному окружению. — Но на самом деле ты ведь этого не хочешь, правда? — Он произносит этот грубый, неоспоримый факт. — Ты все время мечтаешь о моих губах на своих. Я вижу, как это происходит в твоей голове. Это настоящее шоу. Ты представляешь, каково это — быть запертой в темной комнате со мной, мое горячее дыхание в твоем ухе, мой пот на твоем языке, мой член, трущийся о твою киску, и ты едва можешь усидеть на месте. А когда ты действительно теряешь себя, ты отпускаешь свой разум с поводка и фантазируешь о том, каково это — чувствовать меня внутри себя. Ты сидишь очень тихо, прекрасная Элоди. Так тихо. Ты не двигаешь ни одним мускулом, даже не шевелишься. Ты смотришь прямо перед собой и даже не смеешь дышать, но я вижу твои побелевшие костяшки пальцев и бьющийся пульс в ложбинке горла. То, как закрываются твои веки. Красный стыд, который окрашивает твои щеки, когда ты заканчиваешь со мной в своей голове. — Он берет бутылку вина, стоящую рядом с ним, вырывает пробку и подносит ее горлышко к губам. — Это самая отвлекающая, возбуждающая, сексуальная вещь, которую я когда-либо видел. А я повидал много всего, позволь тебе сказать. Он пьет вино так же искусно, как и тогда, когда выпил воду. На этот раз я заставляю себя посмотреть ему в глаза, пока он глотает раз, другой, третий. Когда он ставит бутылку на импровизированный стол, я встаю и медленно иду к нему. — Знаешь что? — шепчу я. — Что? — шепчет он в ответ.