– Привычка! Что ты хочешь… Раздался смех. Бабкин остановился у приоткрытой стеклянной двери, за которой кудрявилось, зеленело и дышало влажным теплом. Оранжерея. В которой, судя по голосам, прогуливаются Кармелита и Анжела Вороная, беззастенчиво перемывая кости балерине Медведкиной. За те два с половиной часа, что Бабкин провел в доме Грегоровича, он успел убедиться, что такое поведение для всех присутствующих в порядке вещей. Только-только страстно лобызались, обнимались и восхищались цветущим видом друг друга. Но стоит разлететься в стороны, как улыбки сменяются кривыми гримасами, а восторженные комплименты – саркастическими шепотками. Из зарослей пальм и фикусов на Бабкина смотрели пухлые мраморные ангелочки, прикладывая пальчики к губам. Один, самый ближний, целился в него из лука. – …Грегорович снова разжирел. – Ты попробуй одними гамбургерами питаться. Знаешь, как разнесет? – …помню, мы в ресторане сидели после одного фестивальчика. Три звезды Мишлена. Молекулярная кухня! И что просит Грегорович? – Гамбургер и картошку-фри! Громкий смех. – Я думала, официант ему в рожу плюнет. – Стоило бы! «Здесь я ничего интересного для себя не найду», – понял Бабкин. Надо было выбираться. Он обследовал первый этаж, запоминая расположение комнат, и по длинной лестнице, устланной красным ковром в золотых лилиях, поднялся наверх. Пять дверей. И одна – напротив, в конце коридора. Он постучался в первую, приоткрыл, не дождавшись ответа. Пустая спальня. Вторая дверь – то же самое. Третью Бабкин, задумавшись о количестве гостевых комнат в этом доме, машинально распахнул без стука и наткнулся на Татьяну Медведкину неглиже, примерявшую перед зеркалом ожерелье. – Ты свихнулся? Что ты себе позволяешь! – Пардон, мадам! – брякнул он. – То есть мадемуазель! И выскочил в коридор как ошпаренный. Ему в спину что-то требовательно говорили, но Сергей уже не слушал: он вытер пот со лба, обругал себя дураком и направился к дальней двери, самой многообещающей. 5 Андрей Решетников вышел из-за стола, стараясь держаться как ни в чем не бывало. Почему бы ему не прогуляться по дому и саду Грегоровича? Он позвоночником чувствовал взгляд Джоника, но старался и спиной выражать благодушную уверенность. Что такого в его желании? Всего лишь пройтись. Может, курнуть травки с Кармелитой. Ничего больше. – Далеко собрался? Вопрос догнал его, когда он был возле распахнутых дверей. О, этот слегка гнусавящий голос с якобы нейтральными интонациями. Андрею ли не знать, как стремительно Джоник переходит от спокойствия к ярости. Потому что спокойствие это напускное, притворное, а в действительности его маленький талантливый дружок вечно чем-нибудь взбешен. Андрей Решетников был твердо уверен, что Джоник по-настоящему талантлив. Разумеется, одаренность его лежит не в сфере исполнения песен – господи, это просто смешно, с его-то ужимками и голосом! И уж конечно, любой семиклассник, страдающий от неразделенной любви и нехватки денег на сигареты, даст Джонику как сочинителю сто очков вперед. Но Джоник обладал способностью концентрировать вокруг себя именно тех людей, которые могли привести его к цели. С точки зрения Андрея, это походило на магию. На шаманство. Неумный и довольно уродливый пацан бил в невидимый бубен, и в верхних сферах что-то сдвигалось: продюсеры говорили «да», хотя собирались сказать «нет», конкуренты вместо того, чтобы набить Джонику морду за хамство, предлагали вместе записать новый сингл, а администраторы вроде самого Решетникова из кожи вон лезли, чтобы угодить. Когда Андрей только встретил Джоника, тот показался ему зверьком. Кем-то, скажем, из джунглей: быстрым, нервным, перебегающим с ветки на ветку. И очень неуютно чувствующим себя среди людей. Будучи умным существом с высокой приспособляемостью, мальчик, которого когда-то звали Ринатом Башировым, виртуозно научился притворяться. Но иногда в нем прорывались звериные черты. Все окружающие становились чужаками, опасными чужаками, с которыми можно не церемониться – бросаться и рвать зубами. Решетников никогда не знал, укусят его или ласково потрутся головой. Джоник умел быть обаятельным. Среди своих, когда он мог позволить себе расслабиться и не играть в звезду рэпа, из него через край било мальчишество. Он мочился с балкона пятого этажа неимоверно пафосной гостиницы. Подвозил на мотоцикле старушку-соседку (старушка оказалась крепкой закалки и по прибытии в место назначения попеняла Джонику, что медленно ехали). Выкрасил своего йоркширского терьера в ярко-синий цвет и две недели морочил всех, уверяя, что это новая порода, привезенная из Занзибара. Но чем дальше, тем сильнее Джоник бронзовел. Легкость утрачивалась. Он стал относиться к себе со звериной серьезностью, и тем, кто уязвлял его гордость, мстил жестоко и по-взрослому. Если он прознает о тайнах своего администратора, на работе Решетникова можно ставить крест. «И хорошо, если только на работе». … – Далеко собрался? Андрей в долю секунды сжал себя в кулак. Обернулся и послал Джонику самую непринужденную улыбку: – Проветрить башку. Юноша оскалил мелкие зубы. – Смотри, чтобы ветром тебе ее напрочь не снесло. Решетников широко улыбнулся в ответ и по-дурацки мотнул головой, показывая, что принял его слова за шутку. Но внутри что-то провалилось от горла до живота, большое, холодное, как будто он проглотил гигантскую лягушку. Если Джоник узнает… Все-таки испортил ему настроение финальной репликой, маленький паршивец. Теперь хочется только забиться куда-нибудь и не отсвечивать. Андрей свернул к бильярдной. Шары он катал отлично, и это занятие его успокаивало. Но добраться до бильярдной Решетникову было не суждено. Послышались тихие шаги, и мягкий голос позвал: – Андрюша! Можно тебя на минуточку? 6 Дверь подалась на удивление легко. Перед Бабкиным вырос прямоугольник черного пространства, в глубине которого что-то шелестело, шуршало и трепетало, словно по залу беззвучно летали сотни бабочек. Сергею показалось, что он ощутил на руке легкое, почти неуловимое прикосновение. «Что за чертовщина!» Он вслепую зашарил ладонью по стене, нащупывая выключатель. Окон в комнате не было, либо их наглухо закрыли ставнями, так что шуршащая темнота разлеглась перед Бабкиным сыто и вальяжно, как наевшаяся кошка, знающая, что ее никто не побеспокоит. Слабого света, падавшего из-за его спины, не хватало: он рассеивался на пороге, словно не решаясь пройти дальше. Выключателя не было. Бабкин включил фонарик на телефоне, прикрыл за собой дверь и шагнул темноте навстречу. Зашуршало громче, словно тьма приветствовала его. Сергей представил насекомых, которые вспархивают со стен, и ему стало не по себе. Пахло, впрочем, не бабочками. Пахло чем-то искусственным, вроде слабого освежителя и, может, быть, ковров… Бабкин провел лучом фонаря по стенам и остолбенел. Комната была огромной. Не комната, а громадный зал, дальняя стена которого терялась где-то вдалеке. «Тому, кто знаком с пятым измерением…» – вспомнилось Сергею. Но здесь не было попугаев. По стенам друг над другом, в три ряда, висели костюмы. Лиловые пиджаки, аквамариновые брюки, золотые рубашки, малиновые плащи и что-то совсем уже невообразимое, вроде комбинезона аквалангиста, обсыпанного сияющими стразами. Часть этого богатства хранили от пыли прозрачные полиэтиленовые чехлы. Они шуршали и волновались при малейшем движении воздуха. Бабкин стоял в самой огромной гардеробной комнате, которую ему доводилось видеть. И даже сотня попугаев ара в брачном танце не смогла бы конкурировать с окружавшим его буйным великолепием цвета. «Да здесь можно три магазина разместить. Может, Грегорович барыжит понемногу этими телогрейками?» Мысль развеселила Бабкина. Ухмыляясь, он прошел дальше. Луч фонаря скользнул вбок и уперся в негра, облаченного в ярко-алый камзол. Негр стоял в двух шагах от Бабкина, и лицо его было мертво. Никто из знающих Сергея людей не назвал бы его нервным человеком. Единственным существом, всерьез выводившим Бабкина из себя и регулярно проверявшим его на стрессоустойчивость, был Макар Илюшин. Но когда перед ним из ниоткуда возник этот Франкенштейн с растянутыми в невыразительной улыбке синими губами, Бабкин в первое мгновение едва удержал вскрик. А во второе врезал негру со всей силы, целясь в скулу. Раздался грохот, и одновременно повсюду включился свет. Сергей непроизвольно зажмурился. – Ай-яй-яй! Ну, любезнейший мой! Зачем ты искалечил моего помощника? Дверной проем закрывала высоченная фигура. Грегорович, театрально вскинув брови, рассматривал сыщика. В стороне на полу валялась черная фигура в поблескивающем камзоле. «Манекен!» Сергей назвал себя ослом и одновременно порадовался, что здесь нет Илюшина. Макар до конца жизни припоминал бы ему драку с куклой. – Простите, Богдан Атанасович, – хмуро сказал он. – Дверью ошибся.