Мама вздыхает. – Ладно. В пять часов. Я смотрю ей вслед, потом поворачиваюсь к яхтам. Мое тело кажется чужим, слабым, прозрачным. Но я счастлива находиться вдали от дачи, вдали от Конрада. На причале в ожидании инструктора стоит группа ребят. В стороне от них, свесив ноги в воду, лицом к заливу сидит Джонас и зарисовывает что-то, привлекшее его взгляд. – Привет, – говорит он, как будто мы только вчера виделись. – И тебе привет. Что ты тут делаешь? – Учусь ходить под парусом. Я останавливаюсь в нескольких шагах от него, боясь, что он почует идущий от меня запах стыда, но он вскакивает и, улыбаясь от уха до уха, подходит, чтобы заключить меня в медвежьи объятия. Я поражена тем, как сильно он изменился – по-прежнему загорелый и всклокоченный, без рубашки, но сейчас он кажется гораздо старше четырнадцати. Ростом не менее 180 сантиметров, он стал настоящим красавцем. Когда мы обнимаемся, я на мгновение чувствую непривычную робость. Жалею, что не помыла голову. – Ты так изменился, – замечаю я, стряхивая это чувство. – Но те же дурацкие шорты. Джонас смеется. – Стал в десять раз больше, но да, ты же знаешь, я раб привычки. А как ты поживаешь? От неискренности меня спасает появление инструктора, который кричит нам хватать спасательный жилет и лезть на борт, по трое в лодку. В море стоят на якоре пять маленьких парусников. Они похожи на леденцы с их полосатыми парусами всех цветов радуги: зеленого, красного, оранжевого, лимонного, бирюзового и лавандового. – Надеюсь, ты не против моего присутствия, – начинает Джонас, когда мы залезаем в лодку. – Твоя мама сказала, что ты записалась. Я получил все твои открытки. Спасибо. – Шутишь? Конечно, я счастлива тебя видеть. И это правда. – Ты тоже изменилась, – замечает Джонас. – У меня был желудочный грипп. Я теперь неприкасаемая. Он разглядывает меня. – Нет, – говорит он. – Не думаю, что дело в поносе. – Фу-у. – Вот-вот. – Наверное, я потолстела. – Ни капельки. Ты очаровательнее, чем когда-либо. – А ты чудаковатее, чем когда-либо, – смеюсь я. Но я рада, что он так думает. В нашу лодку забирается девочка постарше и расталкивает нас. – Меня зовут Карина, – представляется она. – Я ходила сюда в прошлом году. После чего завладевает грот-шкотом. Отпихивает нас в сторону. Мы выходим в бурные воды залива. Идущая впереди лодка опрокидывается. Кто-то встает на шверт и выпрямляет ее. Мокрый парус хлопает о мачту. Ребята вылезают из воды, все вымокшие, но счастливые, и выжимают футболки. Тянут гик, хватаются за канат. Инструктор носится вокруг стайки наших лодок в маленькой белой моторке. – Поворот оверштаг! Руль под ветром! Смотрите, чтобы не ударило гиком! Тяните шкот! – Это он по-китайски или по-древнегречески? – спрашивает Джонас. – Ни слова не понимаю. Мы смеемся, но уже через час Джонас управляет лодкой, как настоящий моряк, и, задвинув любящую покомандовать Карину на второй план, кричит мне, чтобы я подтянула канат, завязала узел, накренилась. Наш парус хлопает на ветру, мы поворачиваем зигзагом, не замедляя хода. Ничего вокруг не имеет значения. Я счастлива дышать. Счастлива быть рядом с Джонасом. Там, где Конрад меня не достанет. «Я справлюсь», – думаю я, когда мы плывем все дальше и дальше. Смогу это пережить. Никому не нужно знать. Положу под матрас кухонный нож. Если он тронет меня снова, я его убью. Эта мысль поднимает мой дух. Я закрываю глаза и позволяю соленому ветру трепать мое лицо. 17 Июль Воскресенье. Сегодня у нас нет занятий. Мы с Джонасом решили устроить пикник на пляже. Мы переправимся на каноэ через пруд и дойдем до океана с того берега, чтобы Джонас мог порыбачить на обратном пути. Когда он приходит, я делаю на кухне сэндвичи с ветчиной и сыром. В корзинке уже лежат банка с маринованными огурчиками и термос с холодным чаем. Я бросаю к ним салфетки, печенье и пакет с вишней. Джонас, облокотившись о рабочую поверхность, смотрит, как я плотно заворачиваю сэндвичи в вощеную бумагу. Затянутая противомоскитной сеткой дверь открывается и снова захлопывается. Конрад садится за стол на веранде. Я иду в кладовку и сую голову в холодильник, притворяясь, будто что-то ищу. С того вечера я всегда запираю дверь на ночь, но днем я уже снова чувствую себя в безопасности, когда не остаюсь наедине с Конрадом. Когда не смотрю на него. Я стала зашоренной лошадью. Конрад ведет себя так, будто ничего не произошло, но стал непривычно заботливым: отодвигает мне стул за ужином, наливает воды в стакан. – Настоящий джентльмен, – улыбается мама. – Привет, Конрад, – говорит сейчас Джонас. – Что нового? – хрюкает Конрад. – Да так, ничего. Элла собирает еду, чтобы устроить пикник на пляже. – Что она готовит? – Сэндвичи с ветчиной и сыром. – Может, я пойду с вами. – Хорошо, – кивает Джонас. Банка с дижонской горчицей выскальзывает у меня из руки и разбивается, забрызгивая все вокруг желтым. Я сажусь на корточки и собираю осколки. – Все в порядке? Ты не порезалась? – спрашивает Джонас, заходя в кладовку, чтобы мне помочь. – Все нормально, – бормочу я. – Просто повсюду стекло и горчица. – Конрад хочет присоединиться. – В каноэ не поместятся три человека. – Я могу порыбачить потом. Окуни же никуда не денутся. – Нужно было сначала спросить меня. – И что я должен был сказать? «Погоди секунду, сначала я спрошу у Эллы, хочет ли она, чтобы ты шел с нами… Ой, извини, она не хочет?» Было бы, мягко говоря, неловко. – Мне нужны метла и мокрая газета! – рявкаю я. – Ты уверена, что все в порядке? – Да, – бросаю я, отворачиваясь от него. – Хватит спрашивать. Мы идем гуськом по тропе, которая ведет к пляжу через лес: сначала Конрад, потом Джонас, потом я. Джонас пытается поддерживать разговор с Конрадом. Я замедляю шаг и позволяю им уйти вперед. Когда они пропадают из виду, я сгибаюсь, судорожно хватая ртом воздух. Я ошиблась. Я не справлюсь. Не могу находиться рядом с ним. Плавать в море, улыбаться в одном купальнике, зная. Зная, что он знает. Паника внутри кажется мне змеей, выползающей у меня изо рта. Джонас где-то далеко впереди зовет меня. – Наступила на что-то острое! – кричу я. – Я догоню. Мне хочется развернуться и побежать домой, запереться в комнате. Вместо этого я закрываю глаза и заставляю себя успокоиться, идти дальше. Я ходила по этой тропе столько раз, что узнаю каждый корень, каждое дерево. Я знаю, что за следующим поворотом увижу оплетающие деревья и кусты дикие лозы, сладкие гроздья винограда сорта конкорд, висящие с благородного лавра, – следы фермы, которая была на этом заросшем лесом холме сотню лет назад. Знаю, что за виноградом тропа станет шире и круче. Я поднимусь на вершину холма и спущусь в ложбину между дюнами, где бежит параллельно морю старая грунтовая дорога. А дальше, поднявшись на вершину следующей дюны, я дойду до деревянной хижины, покосившейся, но все еще целой, построенной во время войны, чтобы следить за приближением немецких подлодок. Мы с Анной играли там в куклы, когда были маленькими. Буду стоять там, глядя на безбрежный океан, мой океан. Я знаю это место. Это мое место, не его. Пляж широк и красив. Время отлива. Конрад уже по колено в воде. Кожа у него на спине кажется ярко-белой на фоне уродливых красных плавок. На плечах россыпь веснушек. Я с надеждой смотрю, не появится ли на поверхности воды акулий плавник. Потом сбегаю по отвесному склону дюны, держа полотенце так, что оно развевается за моей спиной, как парус. Сажусь в метре от Джонаса. – Эй. – Он хлопает по полотенцу рядом с собой, но я делаю вид, что не замечаю. Конрад ныряет под волну и барахтается. Его толстые ноги торчат из воды, как гигантские пальцы, показывающие знак победы, пока море наконец не позволяет ему принять вертикальное положение.