– Я могу дойти сам, – бросил он холодно. И пошел прочь. Мистер Гюнтер вышел из своей студии на вершине холма. – Астрид! Фрида! – крикнул он собакам. – Herkommen! Jetzt![11] На следующий день, когда я пошла на пляж, Джонаса нигде не было. – Пап, – начинает Конрад, – ты знаешь, что Элла – растлительница малолетних? У нее роман с десятилеткой. Конец лета. Мама поехала отвезти мусор на свалку, пока та не закрылась. Лео разделывает у раковины луфаря, которого поймал сегодня утром, – рыба подошла близко к берегу, и вода от нее пенится. – Он просто мальчишка, который повсюду за мной таскается. И ему двенадцать, а не десять, – говорю я, но чувствую, как у меня пылают щеки. – Кто за тобой таскается? – спрашивает Лео. Бо́льшую часть месяца он провел на гастролях с какой-то джазовой группой. Я рада, что он вернулся. Мама гораздо счастливее, когда он дома. – Тот пацан, Джонас, который постоянно тут крутится, – отвечает ему Конрад. – Он ее парень. – Славно, – бормочет Лео, исчезая в кладовке. Я слышу, как что-то падает. Лео чертыхается. – Не будь таким козлом. Он всего лишь маленький мальчик, – говорю я, отодвигаясь от стола и убирая тарелку. – Вот именно, – отвечает Конрад. – Растлительница малолетних. – Никто не знает, где ваша мама прячет пищевую пленку? – кричит Лео. – Зачем она все время покупает вощеную бумагу? Кто вообще пользуется вощеной бумагой? Анна сидит на диване, пытаясь заново собрать свое кольцо-пазл. Теперь она поднимает голову, почуяв запах крови. – Ого, Конрад, – присвистывает она. – Ревнуешь? – Анна улыбается. – Мне кажется, Элла, Конрад в тебя втюрился. Лицо Конрада перекашивается. Он натужно смеется. – Что думаешь, Элла? – спрашивает Анна. – Тебе нравится Конрад? Он хочет, чтобы ты была его девушкой. – Хватит, Анна, – говорю я. – Это мерзко. Однако во мне тревожно звякает какой-то колокольчик, как будто она сказала что-то, о чем я уже знаю, но не помню. – Пошла ты, – выплевывает Конрад. Анна чувствует его слабость и кружит вокруг, как хищница перед нападением. – Инцест намного хуже растления малолетних, Кон. Конрад вскакивает и хватает ее за руку. – Заткнись! Заткнись, а не то сломаю тебе руку. – Успокойся, – говорит Анна, провоцируя его. – Я только пытаюсь помочь. Хочу объяснить тебе, что это грех, прежде чем ты сделаешь что-то, о чем потом пожалеешь. Лео выходит на веранду как раз в тот момент, когда Конрад бьет Анну по лицу. – Конрад! – Двумя широкими шагами он приближается к ним, хватает сына за шиворот и оттаскивает от Анны огромными, пахнущими рыбой ручищами. – Ты что творишь?! – Дотащив сына до двери, он выталкивает его с такой силой, что Конрад падает на землю. – Поднимайся! Мы смотрим, как Конрад пытается сдержать слезы. – Плакса, – говорит Анна со злобной усмешкой. Потом идет к дивану, берет свою книгу и погружается в чтение, как будто даже не заметила, какой пожар только что устроила. Пляжный пикник Диксона в честь конца сезона всегда был моим любимым летним событием. Весь Бэквуд собирается у огромного костра на пляже. Мы ищем для розжига сухие, почерневшие от солнца водоросли на берегу, складываем в кучу плавник, смотрим, как огонь выплевывает искры в ночное небо. Все поют и танцуют. С наступлением темноты мы зажигаем бенгальские огни и бегаем вокруг, как светлячки. Взрослые слишком много пьют. Мы подглядываем за ними из-за дюн и играем в салки. Народ готовит моллюсков и лобстеров в огромных эмалированных кастрюлях в крапинку, заворачивает вымоченную в морской воде кукурузу в фольгу и бросает в огонь. Мы – любители гамбургеров. Мама обязательно приносит с собой горчицу, сладкий соус и сырой лук, от которых ее дыхание становится невозможно вытерпеть. Она угощает всех редиской с солью, как будто это какой-то деликатес. В этом году Конрада с собой не взяли. Он наказан, и ему неделю нельзя выходить из дома. Он умолял отца разрешить ему пойти. Даже мама пыталась переубедить Лео, но тот был непреклонен. – Последнее время с ним действительно трудно, это правда, – говорит мама, когда они вылезают из пруда после купания. Мы с Анной сидим на веранде и едим клубничное мороженое. – И почему в его комнате всегда должно пахнуть ногами? Неужели он ничего не может с этим сделать? Есть же специальные средства. Я дала ему присыпку, но он утверждает, что у него от нее ноги чешутся. Ты должен с ним поговорить. Я смотрю, как Лео вытирает тело полотенцем, как будто полирует большую белую машину. У него мешковатые плавки, живот под полотенцем ходит ходуном. Он похож на большого пупса. Лео не очень хороший пловец, но мама с недавних пор заставляет его упражняться. – Ему нелегко в нашем доме, Лео. С таким количеством женщин. Тебя не было почти пол-лета. Тяжело жить одному в чужой семье. Ему нужно, чтобы ты встал на его сторону. – Что ему нужно, так это научиться понимать последствия своих действий. – Но так ты только сильнее его отталкиваешь. И нам всем будет еще тяжелее. – Ты с девочками тут ни при чем, Уоллес. Дело в моем сыне. – Пусть пойдет с нами. Ему так нравится изображать с тобой медвежью охоту. Это традиция. – Мой сын не должен бить девочек, – говорит Лео. – Наверняка она это заслужила, – пожимает плечами мама. На следующее утро я лежу в кровати, глядя в слуховое окно. Стекло по краям помутнело от собравшейся желтой пыльцы. Нужен хороший дождь, чтобы ее смыть. Уже несколько дней держится солнечная погода. Я смотрю, как сучит ножками паук в своей паутине. На одной тонкой нити висит иссохший мотылек, покачиваясь от каждого дуновения воздуха. Мои волосы пропахли костром и кетчупом. Кто-то принимает душ. Вода с плеском льется на сухие листья. Потом со стоном останавливается. Конрад чертыхается, наступив на колючую лозу. Я беру книгу и открываю на заложенной странице. Нужно подождать несколько минут, чтобы горячая вода снова набралась. У нас на даче всего один душ, он висит на маленьком дереве рядом с баней и окружен обветшалым забором, который постоянно кишит пауками-сенокосцами. Никто не пользуется полусгнившими крючками, чтобы повесить свое полотенце. Мы вешаем их прямо на ветки дерева. Потоки мыльной воды стекают с тела прямо на сухие листья и бегут на тропинку, увлекая за собой сосновые иголки, поэтому у нас есть строгое правило – не писать в душе. Иначе от тропы к бане начнет вонять, как в лифте. Спустя десять минут я беру полотенце и бальзам для волос. Посреди тропинки медленно впитывается в землю мыльная лужа. Попытавшись перепрыгнуть через нее, я с плеском приземляюсь в другом конце лужи и тут же понимаю, что меня обрызгала вода, смешанная с мочой. Я несусь обратно по тропе и колочу в дверь маминого домика. Она появляется через несколько секунд, натягивая халат, с изможденным видом. – Лео спит, – шепчет она. – Чувствуешь запах? – Я поднимаю ногу. – Элинор, я не в том настроении, чтобы тебя нюхать, – говорит она. – Мы вчера поздно легли. И выпили слишком много джина с тоником. – Конрад нассал в душе. – Ну, по крайней мере, он моется. Уже хорошо. – Мам. Это омерзительно. Я наступила в лужу. – Я с ним поговорю. Но он уже и так наказан, поэтому не знаю, что это даст. – Почему он вообще должен здесь находиться? Мама выходит из домика, закрывает за собой дверь. – Знаешь, может, если бы вы с Анной были с ним поласковее, Конрад не вел бы себя так. – Она потирает висок. – Не можешь сходить на кухню и принести мне таблетку от головы и воды? – Почему мы должны с ним мучиться? Почему он не может вернуться в Мемфис и жить со своей семьей? – Мы и есть его семья. – Ничего подобного! – Просто попытайся, Элла. Ради Лео. – Она оглянулась, чтобы удостовериться, что Лео спит. – Позови его как-нибудь с собой искупаться. Предложи во что-нибудь сыграть. От тебя не убудет. – Он жульничает. И не может доплыть даже до середины пруда. – Попытайся. Ради меня. – Ладно, – соглашаюсь я. – Позову его сегодня на пляж. Но если он будет вести себя как козел, будешь должна мне сто долларов. – Я могла бы сразу тебе их заплатить, – вздыхает мама. – Но спасибо.