5 Марти с Фелисией сидели, запрокинув головы к небу, и наблюдали, как гаснут звезды. Сперва по одной и по две, потом — десятками, а затем — сотнями. Когда Млечный Путь уже почти растворился во тьме, Марти обернулся к бывшей жене. — Я тебя люб… Чернота. Акт II: Уличные музыканты Дружище Мак, как всегда, подвез Джареда Франка на своем стареньком микроавтобусе, и теперь помогает ему собирать ударную установку на любимом месте Джареда на Бойлстон-стрит, между «Уолгринз» и «Эппл-стор». Сегодня будет хороший день, у Джареда есть предчувствие. Четверг, время послеобеденное, погода просто охренительная, на улицах — толпы прохожих, народ в предвкушении выходных, которое даже приятнее, чем собственно выходные. В четверг предвкушение отдыха — чистейшая радость. Вечером в пятницу нужно отодвинуть предвкушение в сторону и браться за дело: веселиться и отдыхать. — Все путем? — спрашивает Мак. — Да, дружище. Спасибо. — Мои десять процентов — вот лучшее спасибо, брат. Мак идет прочь, наверное, в магазин комиксов или, быть может, в «Барнз энд Ноубл», чтобы купить книгу и усесться читать ее в парке. Мак обожает читать. Джаред ему позвонит, когда надо будет закругляться. Мак приедет за ним. Джаред кладет на асфальт старую шляпу-цилиндр (потертый бархат, обмахрившаяся шелковая лента), купленную за семьдесят пять центов в секонд-хенде в Кембридже, ставит рядом табличку: «ЭТО ВОЛШЕБНАЯ ШЛЯПА! БУДЬТЕ ЩЕДРЕЕ, И ВАШИ ВКЛАДЫ ВЕРНУТСЯ ВДВОЙНЕ!» Кладет в шляпу пару долларовых бумажек, чтобы задать людям правильное направление мысли. Для начала октября день выдался на удивление теплым, а значит, можно было одеться, как ему нравится одеваться для выступлений на Бойлстон-стрит: футболка с надписью «ФРАНК И ЕГО БАРАБАНЫ», шорты хаки, старые «конверсы» без носков, — но даже в холодные дни Джаред обычно снимает куртку, когда начинает играть. Потому что когда ловишь ритм, сразу становится горячо. Джаред раскладывает свой стул, садится и выдает вступительный парадидл по барабанам. Несколько человек оглядываются на него, но большинство идут мимо, занятые разговорами о друзьях, планах на сегодняшний вечер, размышлениях, где бы выпить, и очередном деньке, отправившемся на помойку ушедших дней. До восьми еще полно времени. Обычно около восьми вечера по Бойлстону проезжает полицейский патруль, и кто-то из копов, высунувшись из окна, кричит Джареду, что пора закругляться. Вот тогда он и позвонит Маку. А сейчас надо играть, зарабатывать деньги. Он поправляет хай-хэт и подвесную тарелку, немного подумав, решает добавить ковбелл, потому что сегодня, по всем ощущениям, день как раз для ковбелла. Джаред с Маком работают на полставки в «Доктор рекордз» на Ньюбери-стрит, но в хороший день Джаред зарабатывает почти столько же уличными концертами. И стучать по барабанам в солнечный день на Бойлстон-стрит уж всяко приятнее, чем сидеть в душном торговом зале и вести долгие разговоры с музыкальными маньяками, ищущими раритеты Дэйва Ван Ронка в записи «Фолкуэйз» или раритеты Дэда на замшелом виниле. Джареду всегда хочется их спросить, где они были, когда ликвидировалась «Тауэр рекордз». Он учился в Джульярдской школе, которую называл — прости, Кей Кайсер — «Школледжем музыкальных знаний»[9]. Продержался там три семестра, но в итоге понял, что это не для него. Преподы требовали, чтобы студенты включали голову и понимали, что делают, но он всегда был убежден, что ритм — друг музыканта, а размышление — враг. Иногда он играет с какой-нибудь группой как приглашенный ударник, когда надо кого-нибудь подменить, но группы его не особенно интересуют. Он никогда не скажет такого вслух (хотя пару раз говорил, когда был сильно пьян), но иногда ему кажется, что и сама музыка — тоже враг. Впрочем, об этом не думаешь, когда ты в ударе. Когда ловишь драйв. Тогда все теряет значение, и остаются только барабаны. Только ритм. Он начинает потихонечку разогреваться, пока только вполсилы, в медленном темпе, без ковбелла, без тома и без римшотов, не особо печалясь, что Волшебная Шляпа остается пустой, не считая двух его собственных смятых долларов и четвертака, брошенного (с презрительной миной) каким-то мальчишкой на скейте. Торопиться не надо. Всему свое время. Как и предвкушение радостей осенних бостонских выходных, предвкушение драйва — это уже половина веселья. Может быть, даже больше, чем половина. Дженис Халлидей идет домой после семичасовой смены в «Пэйпер энд пейдж», плетется по Бойлстон-стрит, уныло смотрит себе под ноги, вцепившись в сумку двумя руками. Она собирается прогуляться до Фенуэя и там уже сесть на метро. Потому что сейчас ей надо пройтись пешком. Ее парень, с которым они пробыли вместе почти полтора года, только что с ней расстался. Он ее бросил, если говорить как есть. А если сказать еще проще, послал ее на хрен. Послал в современной манере, кинул ей сообщение. Мы не созданы друг для друга. ☹ И еще одно: Но ты навсегда в моем сердце! ❤ И еще: Друзья навеки, окей? ☺ «Мы не созданы друг для друга» наверняка означает, что он познакомился с какой-то девицей и поедет с ней на выходных собирать яблоки в Нью-Хэмпшир, а потом трахаться в каком-нибудь мотеле. Он не увидит Дженис ни сегодня, ни вообще никогда, в ее модной розовой блузке и красной юбке с запа́хом, разве что можно отправить ему фотографию с подписью: Смотри, что ты теряешь, кусок . Для нее это стало полной неожиданностью. Вот что бесит сильнее всего. Как будто у тебя перед носом захлопнули дверь, когда ты уже собралась переступить порог. Выходные, которые еще утром представлялись вполне заманчивыми, теперь казались ей входом в медленно вращающуюся пустую бочку, куда она должна заползти. В эту субботу она не работает, но можно попробовать позвонить Мэйбеллин и договориться о том, чтобы выйти в субботу. Хотя бы с утра. В воскресенье магазин закрыт. О воскресенье пока лучше не думать. — Друзья навеки. Охренеть. Она обращается к своей сумке, потому что идет, глядя вниз. Она не любит его, никогда не любила, но все равно ей обидно. Ужасно обидно. Он неплохой человек (во всяком случае, ей так казалось), прекрасный любовник, и с ним было, как говорится, прикольно. И вот теперь ей двадцать два, ее бросил парень, и все как-то очень хреново. Кажется, дома было вино. Вечером она напьется и будет плакать. Может быть, ей надо поплакать. В терапевтических целях. Или, может, она включит любимую музыку и будет танцевать. Сама с собой, как поет Билли Айдол. В школе ей нравилось танцевать, и вечерние танцы по пятницам ей тоже нравились. Это было счастливое время. Может быть, ей удастся вернуть хоть немного того ощущения счастья. Нет, размышляет она, от этой музыки — и от этих воспоминаний — ей станет еще хуже. Школа давным-давно закончилась. Это реальный мир, где парни бросают тебя безо всякого предупреждения. Впереди кто-то играет на барабанах. Чарлз Кранц — для друзей просто Чак — шагает по Бойлстон-стрит, облаченный в бухгалтерские доспехи: серый костюм, синий галстук, белая рубашка. Его черные туфли от «Сэмюэл Виндзор» достаточно скромные, но крепкие и добротные. В руке — портфель. Рабочий день завершился, на улицах толпы народу, но Чаку они не мешают. Он приехал в Бостон на неделю, на конференцию под названием «Банковское дело в двадцать первом веке». Приехал как представитель своего банка, Трастового банка Среднего Запада, за счет организации. Что очень приятно, особенно если учесть, что Чак еще не бывал в Бобовом городе. Конференция проходит в отеле, идеальном для бухгалтеров, чистом и довольно дешевом. Чаку понравились и доклады, и дискуссионные сессии (он уже поучаствовал в одной из дискуссий и собирался принять участие еще в одной, прежде чем, завтра в полдень, конференция завершится), но ему не хотелось проводить свои нерабочие часы в обществе семидесяти других бухгалтеров. Он говорит на их языке, но ему нравится думать, что он говорит и на других языках тоже. Во всяком случае, говорил раньше, хотя часть слов уже подзабылась. И вот теперь он шагает по улицам Бостона в своих верных добротных «виндзорах». Не сказать чтобы прямо восторг, но прогулка выходит вполне приятная. Вполне приятная — очень даже неплохо по нынешним временам. Его жизнь ограниченнее, чем когда-то мечталось, но он уже с этим смирился. Он знает: сужение — естественный ход вещей. Наступает момент, когда ты понимаешь, что тебе не стать президентом США, и довольствуешься президентством в местном подразделении Американской молодежной торговой палаты. Но есть и плюсы, большие плюсы. У него замечательная жена, которой он неукоснительно верен, и замечательный сын, добрый и умный парнишка, который сейчас учится в средней школе. Жить Чаку остается всего девять месяцев, но он об этом еще не знает. Зерно, из которого вырастет его смерть — то место, где жизнь сужается в финальную точку, — прячется глубоко, до него не достать хирургическим скальпелем, и недавно оно начало пробуждаться. Скоро оно принесет черный плод. Прохожим на улицах — девчонкам-студенткам в ярких юбках, мальчишкам-студентам в повернутых козырьками назад бейсболках «Ред сокс», безупречно одетым азиатам из Китайского квартала, нагруженным покупками матронам-домохозяйкам, ветерану войны во Вьетнаме, стоящему на углу с большой керамической кружкой, раскрашенной в цвета американского флага, с девизом «ЭТИ ЦВЕТА НЕ ПОБЛЕКНУТ» — Чак Кранц, безусловно, кажется живым воплощением типичного белого американца, консервативного и застегнутого на все пуговицы, в непрестанной погоне за долларом. Да, он такой — трудолюбивый, старательный муравей, идущий предопределенной ему дорогой сквозь стайки легкомысленных кузнечиков, — но в нем есть и много всего другого. Или было когда-то. Он вспоминает младшую сестренку. Как ее звали? Рейчел? Реджина? Риба? Рени? Имя забылось, он помнит только, что она была младшей сестрой их ведущего гитариста. В девятом классе, задолго до того, как Чак превратился в старательного муравья в большом муравейнике под названием Трастовый банк Среднего Запада, он был солистом в школьной группе с незамысловатым названием «Ретро». Они выбрали это название, потому что играли песни шестидесятых и семидесятых годов, по большей части из репертуара британских групп вроде «Stones», «Searchers» и «Clash», поскольку большинство их композиций были очень простыми. Они даже не подступались к «Beatles», чьи песни пестрели замысловатыми аккордами вроде модифицированных септаккордов. Чак стал солистом по двум причинам: он не играл ни на одном инструменте, но умел петь, попадая в ноты, и у его дедушки был старенький внедорожник, который дед разрешал Чаку брать на выступления, если они проходили где-то недалеко. «Ретро» начинали как откровенно плохая группа и так и не поднялись выше посредственной, но все-таки совершили то, что отец их ритм-гитариста однажды назвал «квантовым скачком хоть к чему-то удобоваримому». И действительно, трудно было сильно испортить такие вещи, как «Bits and Pieces» («Dave Clark Five») и «Rockaway Beach» («Ramones»). У Чака был довольно приятный, хоть и вполне заурядный тенор, и он не боялся срываться на фальцет, когда это было необходимо, но больше всего ему нравились инструментальные проигрыши между песнями, во время которых он танцевал или важно расхаживал по сцене, как Джаггер, иногда болтая микрофонной стойкой между ног, как ему представлялось, с намеком на соблазнительно-дерзкую непристойность. И он умел изображать лунную походку, что всегда вызывало аплодисменты. «Ретро» были любительской, что называется, гаражной группой. Иногда они в самом деле репетировали в гараже, а иногда — в просторном подвале у их ведущего гитариста. В этих случаях на репетиции всегда заявлялась его младшая сестренка (Рут? Рейган?) в неизменных шортах-бермудах. Она обычно вставала между двумя усилителями, кривлялась, карикатурно виляла попой, затыкала пальцами уши и показывала язык. Однажды, во время короткого перерыва, она подошла к Чаку и прошептала: — Скажу тебе по секрету: ты поешь так же, как трахается старичье. Чарлз Кранц, будущий бухгалтер, прошептал ей в ответ: — Много ты понимаешь, мартышка. Сестренка проигнорировала его слова. — Но мне нравится, как ты танцуешь. Как белый, но все равно классно. Сестренка, которая и сама была белой, тоже любила танцевать. Иногда после репетиции она ставила свою кассету, и они с Чаком танцевали на пару. Остальные ребята из группы наблюдали за ними, свистели и отпускали дурацкие замечания, а Чак с младшей сестренкой изображали лунную походку Майкла Джексона и хохотали как сумасшедшие. Чак вспоминает, как учил младшую сестренку (Рамону?) лунной походке, и вдруг слышит дробь барабанов. Кто-то выстукивает простой роковый ритм, который «Ретро» играли во времена «Hang On Sloopy» и «Brand New Cadillac». Сначала он думает, что ритм стучит у него в голове, может быть, предвещая начало мигрени — в последнее время у него стали часто случаться мигрени, — но тут толпа впереди расступается, и Чак видит парня, сидящего за ударной установкой и выбивающего этот смачный позабытый ритм. И где, интересно, младшие сестры, когда тебе не с кем плясать? — думает Чак. Джаред играл уже десять минут и не заработал вообще ничего, кроме жалкого четвертака, презрительно брошенного в Волшебную Шляпу мальчишкой на скейте. Двадцать пять центов за десять минут. Странное дело. В такой замечательный вечер, в четверг, когда выходные уже совсем близко, сейчас в его шляпе должно лежать как минимум пять долларов. Он не то чтобы сильно нуждается в деньгах, он вовсе не голодает, но человеку нужно не только питаться и платить за квартиру. Человеку необходимо самоуважение, и уличные выступления на Бойлстон-стрит — это вопрос самооценки. Здесь он на сцене. Он выступает. По сути, солирует. И количество денег, набравшихся в шляпе, — это прежде всего показатель, круто ты выступил или нет. Крутанув барабанные палочки в пальцах, он усаживается поудобнее и начинает играть вступление к «My Sharona». Но оно звучит как-то неправильно. Как-то зажато. Он видит идущего в его сторону человека в костюме, этакого мистера Бизнесмена с портфелем в руке, и почему-то (бог знает, с какого вообще перепугу) ему хочется как-то отметить его приближение. Джаред переходит на регги, а потом на более плавные ритмы, нечто среднее между «I Heard It Through the Grapevine» и «Susie Q». Впервые после того вступительного парадидла для проверки звука Джаред чувствует искру драйва и понимает, зачем он сегодня поставил ковбелл. Он бьет по нему на слабых долях, и его ритм начинает напоминать старую добрую «Tequila» группы «Champs». Получается круто. Он поймал драйв, а драйв — это такая дорога, по которой летишь, как на крыльях. Можно было бы немного ускорить ритм, может быть, подключить том, но он наблюдает за мистером Бизнесменом и прямо чувствует, что для этого дядьки оно не подходит. Джаред не знает, почему мистер Бизнесмен стал точкой фокусировки для его драйва, но это не важно. Иногда так бывает, просто бывает, и все. Драйв превращается в чью-то историю. Джаред представляет себе мистера Бизнесмена на отдыхе, в одном из тех мест, где подают коктейли с маленькими бумажными зонтиками в бокалах. Может быть, он там с женой. Или с личной секретаршей, пепельной блондинкой в бирюзовом бикини. И они слышат как раз

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.