Я не хочу знать. Я не хочу знать. – Михо, – зовет Кьюри. Она стоит прямо за мной, ее голос сейчас мягок и полон сострадания. Она сожалеет о сказанном. Я машу ей рукой, не оглядываясь, – прошу ее уйти. В комнате я поднимаю свой набросок и вдруг с острой болью осознаю, что сейчас мне невыносимо смотреть на него. Жаль, ведь я его уже полюбила. Это не значит, что в будущем я не вернусь к нему, – наоборот, я смогу накинуться на него с еще большей страстью и злостью, и, скорее всего, работа получится лучше. Но сейчас я чувствую себя сомнамбулой, бреду в ванную комнату и включаю душ. Мелькает мысль, что у меня теперь появится масса времени. Слава богу, я смогу работать. Я снимаю одежду и украшения – золотую цепочку с палитрой, подаренную, конечно же, Ханбином, и кольцо вечности[36] с крошечными черными бриллиантами. Стекло и зеркало вскоре запотевают. Закрыв глаза, я терплю обжигающий жар воды, хлещущей по телу. Что делать? Этот вопрос грызет меня. Я думала, что защитила свое сердце, и знала, что однажды это случится. Но, несмотря на все мои старания, оказалась не готова. Жаль, я жива. Будь я мертвой, не чувствовала бы такой боли. Помню, тетя рассказывала нам с Кенхи, что наша бабушка умерла от злости. Она задохнулась от хана[37] – сдерживаемой ярости, копившейся поколениями до нее. На ее глазах умерли ее родители; сама она прислуживала свекрови и состарилась задолго до своего срока. Она родила сына – моего отца, но тот оказался слабым дураком и сбился с пути из-за хитрой невестки – моей матери. Тетя говорила нам, что мы унаследовали гнев бабушки: он просто не мог исчезнуть с ее кончиной. Что мы должны быть осторожны, уметь владеть собой и избегать ситуаций, которые могут привести к ссорам. «Вы не знаете, на что способны», – со вздохом сказала тетя. Испуганные, мы просто кивнули, а она призналась, что сама сожалеет о некоторых поступках. И не хочет, чтобы мы чувствовали то же самое. * * * На идею извлечь карту памяти из видеорегистратора Ханбина меня наталкивает последняя дорама, которую смотрит Кьюри. Она отказывается рассказывать, как узнала об изменах, а мне нечего сказать ей. Поэтому в последние дни телевизор не умолкает, и мы живем как чужие. Я сажусь за наш крошечный столик с раменом, который только приготовила, и смотрю на экран. В дораме чеболь влюблен в девушку, которая, как все считают, является его сестрой. Отец, догадывающийся о запретной связи, забирается ночью в машину сына и достает карту памяти из видеорегистратора. Пересматривая снятые видео, он убеждается в догадках. Сцена с картой памяти захватывает меня, и я поворачиваюсь к Кьюри, чтобы узнать, не пришла ли ей в голову та же мысль. Но Кьюри меня не замечает. Она сидит на полу, спина и шея напряжены, словно струна. По-видимому, у нее была очередная процедура костной терапии, к которой она пристрастилась. Там тебя два часа массируют до усрачки. Однажды по ее совету я тоже записалась и заказала массаж лица. Мне начали давить на челюсть так сильно, что я с криком попросила остановить процедуру. Когда же я обратилась к администрации с просьбой вернуть деньги, они отказались, поэтому я подарила оставшиеся сеансы Кьюри. На это они согласились. Но видеорегистратор – действительно хорошая мысль. После того как парковщик украл его ноутбук, Ханбин установил в салоне камеру. Конечно, чтобы я смогла вытащить карту памяти, Ханбин должен надолго выйти из машины. Я изучила несколько объясняющих технологию видео и уверена, что справлюсь довольно быстро. Но из-за страха быть пойманной можно и наломать дров. * * * В день встречи с его друзьями в Итэвоне я наконец выполняю задуманное. Ханбин заезжает за мной в студию, а потом всего в квартале от ресторана каким-то чудом находит свободное парковочное место. Мы уже на полпути, когда я, глубоко вдохнув, говорю, что, кажется, забыла телефон в машине. – Пойду возьму его. – Нет-нет, позволь мне самому. Мне хватит пары секунд. Он уже поворачивается, и тут я добавляю, что, по-видимому, несколько моих «женских принадлежностей» тоже выпали из сумочки. Ничто так не заставит парня убежать в противоположном направлении, как упоминание менструальных сокровищ. Дальше все проще простого. А уже дома, немного выпив, я загружаю на компьютере видео. Перематываю и перематываю и, наконец, нахожу то, что нужно: он занимается сексом с девушкой в машине. Темно, сложно что-либо разглядеть – изображение слишком расплывчато, но эти ритмичные движения и соответствующие звуки сложно с чем-либо спутать. Я нажимаю «стоп» и закрываю глаза. Затем, сползя под стол, сворачиваюсь клубочком в надежде, что боль, словно от десятка ножевых ранений, исчезнет. Конечно же, она не исчезает, и я дрожу, как в лихорадке. Я задаюсь вопросом, смогу ли пережить этот момент или сгорю заживо. Но мне хочется увидеть лицо девушки, узнать, что же в ней особенного, что так привлекло Ханбина. Я забираюсь обратно на свое место и отматываю немного назад – перед тем как парочка перебралась на задние сиденья, камера должна была заснять девушку на переднем. Так и есть, вот и она. Дверь открывается, и в машину садится Нами. Подруга Кьюри. Малолетняя дурочка с гигантской грудью. Уверена: она тоже работает в сфере эскорт-услуг. Они едут в абсолютной тишине, затем Ханбин паркуется, и оба с передних сидений переползают назад. Снова начинается сцена, которую я только что видела. Они не сказали друг другу ни слова, поэтому ясно: секс у них уже не первый. Возможно, они трахались много раз. Должно быть, начали, еще когда я позвала его выпить с нами. Мы с Кьюри поехали домой, и я даже не заметила, что они остались. Я долго лежу на кровати, глядя невидящими глазами в темноту. Затем я вдруг возвращаюсь к компьютеру и пересматриваю видео. И снова ложусь. * * * В следующие дни я пересматриваю каждую запись на карте памяти. Всякий раз при звуке голоса Ханбина мое сердце разрывается. Из его телефонных разговоров я узнаю, что его ждет сеон[38] с дочерью владельца «Ильсан Групп» и что дата свадьбы уже может быть выбрана. Сеон уже в следующем месяце, когда невеста вернется домой после обучения кулинарии в Париже. В некотором смысле я никогда еще не ощущала такой свободы. Возможно, лучший способ принять то, что случилось, – счесть это кармой и искуплением грехов. Я ведь медленно утопала в своей вине – вине за то, что ждала Ханбина, когда он был с Руби, что следовала за ним и осмелилась открыть ему свое сердце. Я жила в мире, не предназначенном для меня. Ханбин всегда мне что-нибудь предлагал, а я отказывалась, считая, что так докажу ему любовь – ведь она превыше всех материальных благ, мира, где он вращается, и связей, которые помогли бы мне сделать карьеру в мгновение ока. Я не хотела его обременять и переживала о том, как мои решения воспримет его семья, будет ли стипендия выглядеть более респектабельно, чем все остальное. Я не показывала ему свои работы, поскольку единственным, что у меня получилось воссоздать, был образ Руби. Теперь мне доставляет удовольствие мысль, что он придет на мою выставку и найдет там на каждом шагу только Руби – ее лицо и тело, ее ненависть и желания, ее апатию и презрение, ее сокровища и тайны. Но прежде чем он увидит Руби, я обдеру его как смогу. Буду дикой и наглой и теперь-то получу от него по максимуму. Недаром все это время я слушала размышления Кьюри о мужчинах. Я попрошу его купить мне украшения. Попрошу его выкупить всю мою выставку, благодаря чему при помощи прессы смогу организовать вторую. Я попаду в женские журналы – со сделанными папарацци фотографиями богатых и знаменитых – как его девушка. Я вознесусь так высоко и так быстро, что к тому времени, когда он бросит меня, я уже стану грозой, ядерным апокалипсисом. Я уйду не с пустыми руками. Вонна Моя крошка снова ворочается. При каждом движении сердце сжимается, и я, бросая все дела, кладу ладони на живот, чтобы почувствовать ее. Я пока не знаю, что это такое – новые ощущения появились в начале недели. Не могу с уверенностью сказать, толкается ребенок или у нее просто икота. Как бы там ни было, я очень благодарна, что внутри меня зарождается надежда, и только она поможет мне все выдержать. Хочу поделиться радостью с кем-нибудь – с кем угодно. Да хотя бы вцепиться в женщину, сидящую рядом в метро, и рассказать ей. Хочу, чтобы она знала, что внутри меня разгорается новая жизнь. Мой ребенок пытается поговорить со мной. Пытается жить. Последние три месяца я играла сама с собой в маленькую игру. Я называю это игрой, хотя это были скорее переговоры. С кем – не знаю, потому что не верю в Бога. Суть такова. Если ребенок проживет еще неделю, я что-то сделаю. Или, наоборот, перестану делать. Так, на прошлой неделе я пообещала себе отказаться от сигарет, если смогу родить ребенка, – хотя мне страшновато загадывать так далеко. Я ведь даже не курю много, но мне не от чего больше отказываться. Неделю назад я сказала себе, что больше не стану принимать таблетки для похудения, даже если будет противно смотреть на свое отражение. А перед этим пообещала не пить до потери сознания. Я чуть не рассказала мужу об этой игре, но вовремя спохватилась. Он бы подумал, что образцовые матери так себя не ведут. Я и сама так думаю. Во время второго похода к доктору мне сообщили, что я уже на втором триместре и вероятность выкидыша составляет два, может, три процента, поэтому мне больше не нужно так беспокоиться. Я ответила, что два процента риска – это уже не полные сто процентов уверенности. Знаю, что-то пойдет не так, просто не знаю, когда. Доктор странно посмотрела на меня, и я пожалела о своих словах. Ее лицо было каменным. Муж на этой неделе снова уехал по работе в Китай. Особенно его отсутствие радует по ночам: я могу вытянуться, заняв всю кровать, и в разы больше наслаждаться мягким постельным бельем. Можно перекатываться от одного конца кровати до другого, крутиться и вертеться вволю. Если бы существовала инструкция к совместной жизни с перечнем разрешенных и запрещенных вещей, то первым пунктом в ней было бы: купить кровать «кинг-сайз». На кровати размера «квин» муж всегда засыпает первым, и в конце концов я злобно наблюдаю, как он нарушает границы. Его рука или нога вечно плюхается на меня, и в результате я не могу уснуть и с ненавистью таращусь в потолок. Затем я бью мужа по спине, и он откатывается на свою половину кровати, но позже обязательно возвращается – это лишь вопрос времени. Теперь, когда я беременна, я не могу принимать снотворные и после первых же переговоров о моем ребенке с неизвестным божеством отказалась также от мелатонина. Мне следовало бы растянуть торги, отказываясь от одного миллиграмма вещества в неделю. Поскольку я начинала с десяти миллиграммов, то еще десять недель бы не мучилась. Но я бросила принимать мелатонин примерно на второй неделе, и теперь, если мне удается уснуть к трем-четырем утра, я уже не считаю ночь потерянной. В самом начале беременности я злилась, когда не могла уснуть. Я грубо трясла мужа за плечи, шипя: «Ты не даешь мне спать». Он извинялся и перебирался на свою сторону постели, чуть ли не падая – так далеко он ложился от меня. Но, засыпая, он неизбежно перекатывался на мою территорию, и все повторялось. А потом я стала читать блоги. Там многие говорили, что бессонница неизбежна и нескончаема – стоит забеременеть, и со сном можно распрощаться. Даже когда ребенок спит, ты не можешь отдохнуть и начинаешь сходить с ума. Тогда-то я и стала думать, что муж не виноват. Я сама выбрала кровать размера «квин». Отец был так удивлен, что я вообще выхожу замуж, да еще и за нормального работающего мужчину, что решил что-то продать и купить нам кровать. Если он все равно тратил деньги, которых у него не было, стоило раскрутить его на «кинг-сайз». Но продавец матрасов даже не попытался впарить нам больший размер, сказал лишь, что эта кровать станет самым мудрым приобретением, какое могут сделать молодожены. Нужно вешать продавцов, обманывающих людей подобным образом. Перед отъездом мужа мы еще и поссорились. – На выходных в СЕТЕК проходит детская ярмарка, – сказал он. Придя домой после работы, я готовила на ужин кхальгуксу[39], пока муж убирался и сервировал стол. – Ты не хочешь посмотреть одежду, бутылочки, коляски и прочее? Знаю: мы не обойдемся одним походом в магазин, чтобы выяснить, что нам понадобится. Мой отец пообещал помочь нам немного финансово – в следующем месяце он получит пенсионное пособие. Я обернулась и уставилась на него с недоверием. – Ты сглазишь! Не говори о ней! Даже не думай про нее! Он слегка нахмурился. – Вонна, это нелепо. Прошла уже половина беременности. Тебе скоро придется рассказать все начальнику. И, кстати, из нас двоих именно ты делаешь прогнозы. Не будь так уверена, что ждешь девочку. Я уже беспокоюсь, что будет, если родится мальчик. Надеюсь, ты будешь любить его точно так же. – Ох, да замолчи же ты! – сорвалась я. – А ты прямо-таки надеешься на мальчика! Так резко я говорила с ним впервые. Я едва ли не плевалась ядом, совсем как моя бабушка. Я знала, что ранила его: он не разговаривал со мной весь вечер и даже на следующее утро. Думаю, он ждал извинений – я постоянно замечала на себе его обиженные взгляды. Вот только он меня явно недооценил. Я не пошла на мировую, и он забрал свою миску с кхальгуксу в спальню и съел его, сидя за моим туалетным столиком и уткнувшись в телефон. Ночью, когда муж уснул, мне пришлось стирать брызги с поверхности. * * * В последнее время я чувствую приступы супружеской нежности только на работе – слушая, как коллеги перемывают косточки мужьям. Раньше подобное случалось, лишь когда женская часть коллектива собиралась на совместные посиделки: на обеде, кофе-брейках или перед совещаниями. Но сейчас эти пересуды уже просачиваются и в обычные рабочие разговоры, даже когда мужчины их слышат. – Это и правда последняя капля, – говорит Бора-сонбэ. – Вчера он вернулся домой в три утра, разбудив Сюн-ен, а утром попросил меня приготовить ему антипохмельное жаркое. Когда же я сказала, что мне, вообще-то, нужно на работу, он ответил следующее: «Я попрошу маму приготовить это жаркое и заморожу его, чтобы оно всегда было под рукой». Можете представить себе? Моя свекровь уже думает обо мне как о невнимательной жене и матери. В разговор вступает Джу-ын: