– Они должны продержаться целый год, представляете? – сообщает Михо. – В прошлом году мама Ханбина запатентовала новую химическую технологию в Корее. Я снова вздыхаю и улыбаюсь ей. Надеюсь, она хотя бы получила скидку от своего парня, хотя сомневаюсь. Делать нечего, и я отворачиваюсь к окну. Мы уже едем по шоссе. Трудно поверить глазам: сколько всего строится, хотя мы отъезжаем все дальше и дальше от Каннама. Всюду возвышаются гигантские оранжевые краны, переносящие по воздуху балки и доски. От масштаба новых жилых комплексов захватывает дух – не могу себе представить, что все они будут заселены людьми, заставлены мебелью, а в окнах будет гореть свет. Сотни, нет, тысячи квартир! Они расположены так далеко от сердца столицы, но я не смогу приобрести ни одной, и неважно, сколько мне удастся скопить за всю свою жизнь. В каком-то смысле я буду даже рада, когда мы подъедем ближе к дому и городские пейзажи сменятся рисовыми полями и фермерскими участками. Это будет напоминать мне о том, как многого я добилась, а не о том, чего не добьюсь никогда. * * * На станции «Чхонджу» приходится отстоять получасовую очередь в ожидании такси – в Новый год их мало. Я где-то вычитала, что большинство водителей, работающих в праздничные дни, – бывшие заключенные, которым стыдно отправиться домой к семьям. К счастью, возле стоянки есть скамейка, и здесь мы столпились в кучу, чтобы согреться. Суджин и Михо хихикают от бросаемых прохожими враждебных взглядов. – Дом, родной дом, – театрально произносит Суджин. В Каннаме никто бы даже не взглянул на нас: зеленые пальто, розовые волосы и все такое. Сам факт, что мы стоим на стоянке, уже выделяет нас – остальных пассажиров автобуса ожидали на обочине машины и члены семей с нетерпеливыми улыбками на лицах. После трех лет отсутствия сложно поверить, что жалкая двухэтажка размером с продуктовый магазин – один из главных транспортных узлов в городе. Это в детстве мне казалось, будто весь мир умещается в тесной автостанции, откуда люди быстрыми шагами, таща огромные сумки, отправляются навстречу страшно красивой жизни. На пустынной улице появляется одинокое такси, и мы со вздохом облегчения садимся в салон; Суджин сообщает водителю адрес. – Это большой ханок недалеко отсюда, так? – уточняет он, еще раз посмотрев на нас через зеркало. – Я слышал, там снимают много ТВ-шоу. Несколько месяцев назад туда приезжал актер Ли Хунки, мой напарник подвозил его. Вы живете здесь? – Нет-нет, – отвечает Суджин. – Мы просто остановимся в этом доме на пару дней, там живут наши знакомые. Повисает тишина, и вдруг Суджин начинает болтать с водителем, что ей несвойственно. Возможно, она, как и я, вспомнила одну важную деталь. Чтобы попасть в мой дом, нужно пройти ту самую арку. Хорошенько задумавшись, я наверняка приду к простому выводу: три года я не возвращалась сюда именно из-за нежелания приближаться к месту, где это случилось. Но к Большому Дому ведет только один путь, и нет возможности его избежать. Уверена: большинство людей, проходя или проезжая мимо, даже не замечают маленькую каменную арку – она выцвела и находится далеко от грунтовой дорожки. Я, должно быть, единственная, кто о ней помнит. Когда мы учились в средней школе, дети любили тусоваться там вечерами – каждая щель была забита окурками, жвачками и сломанными зажигалками. Но спустя годы после того дня никто больше там не задерживается. Слухи о пятнах крови и дурная слава быстро облетели местные школы. До того как я потеряла голос, родители копили деньги на маленькую квартиру в городе. Предполагалось, что ее стоимость в следующем десятилетии удвоится: сын одного из управляющих Большого Дома работал агентом по недвижимости и имел связи в совете по установлению зональных тарифов. Он-то и делал такие прогнозы. Поэтому в тот день под откос пошла не только моя жизнь, но и жизнь моих родителей. Поэтому я уехала. Невыносимо видеть маму и папу, до сих пор живущих в пристройке Большого Дома, ведь они должны уходить на ночь в новую блестящую квартиру, которая теперь, благодаря построенной железнодорожной станции, стоит в четыре раза дороже! Судя по тому, что пишут в соцсетях бывшие одноклассники, некогда захолустный район запа́х новой жизнью и деньгами. Но все накопленное родители отдали разным специалистам, которые сказали мне то, что я знала и так: я потеряла голос и маловероятно, что смогу когда-либо вернуть его. Самым сложным для меня было видеть, как случившееся ударило по маме и папе. Они буквально сходили с ума. Не знаю, как они представляли себе мое будущее и на что надеялись: у меня ведь нет академического образования, да и амбициями я никогда не отличалась. Но от горя мама теперь страдает кататонией[26]; однажды ее даже госпитализировали. Только недавно я осознала, что теперь они беспокоятся еще кое о чем: ни один нормальный мужчина не женится на мне. Мысль, что я никогда не заведу семью, причинила им еще больше боли и вызвала новую волну вины – за то, что у меня нет братьев и сестер. «Мы думали, что уже слишком старые, – сказала мне однажды мама. – И теперь после нашей смерти ты останешься совсем одна. Мы эгоисты». Часто, оказавшись в шумном, многолюдном месте, я оглядываюсь и смотрю на всех этих разговаривающих людей. В голову лезут разные мысли: что такое жизнь без голоса? Лишь полужизнь. Затем я начинаю играть с собой в бессмысленную игру – гадаю, не лучше ли было бы потерять слух или зрение? Болезненная жалость к себе обостряется, когда я понимаю, о чем люди говорят. * * * Когда такси подъезжает к главным воротам Большого Дома, я показываю водителю, что нам дальше. – Разве это не парадный вход? – удивляется он. Суджин сообщает ему: за углом – еще один. Михо, прилипнув носом к окну, старается получше разглядеть особняк, пока мы проезжаем мимо. Нет, мои родные не вынуждены пользоваться лишь задним входом – за день они не раз входят и выходят через передние ворота. Но второй путь – самый короткий, да и не очень хочется встречаться сейчас с обитателями Большого Дома. Снаружи припаркована черная машина – громоздкий экус, которому уже не менее пятнадцати лет, но благодаря моему отцу он зеркально блестит как новенький. Моего папу все в округе знают под именем Чханджи. Он работает водителем в Большом Доме с тех пор, как вернулся из армии, – тогда ему только исполнилось двадцать с небольшим. Он, младший сын слуги хозяина, женился на моей матери – дочери горничной. Я родилась очень поздно. Мой папа тихий и спокойный, явно пошел не в своего отца – не интересовался оружием. Я слышала, как однажды Джун – младший сын владельцев Большого Дома – рассказывал школьным друзьям о моем дедушке. Они осматривали огромный деревянный агрегат, выставленный в комнате для медитации его отца. – Это соорудил Сео-ши, слуга моего деда, – болтал Джун. – Говорят, с помощью этой штуковины он убил несколько человек. – А он может и нам что-нибудь сделать? Он все еще здесь? – спросил один из его друзей. Я тогда мыла окна в гостиной и наклонилась немного вперед, чтобы хоть мельком увидеть ребят. – Хм-м, у нас работает Чханджи, сын Сео-ши, но он просто водитель. Не думаю, что он умеет делать оружие. Но, может, я попрошу его подучиться и изобрести для меня одно, – ответил тот. Я как раз набиралась смелости, чтобы рассказать им все, что знала об этом агрегате, – как его использовали для борьбы с местной бандой на рынке и как какой-то иностранец предлагал за него большие деньги. Но, услышав слова Джуна, я бросила на пол мокрую тряпку – самый мятежный жест, на который я была способна. Поклявшись больше никогда не переступать порог этого дома, я побежала к пристройке, но мама тут же отправила меня обратно с просьбой отнести в кухню рисовые пироги для Джуна и компании. Когда родители поженились, мама переехала в наспех сооруженную в качестве свадебного подарка пристройку на отшибе поместья, вдали от жилищ других слуг. Постройка выделялась на фоне выполненного в традиционном стиле ханока. К тому же домик был самым маленьким и некрасивым – просто бетонная продолговатая коробка с синей крышей, двумя тесными комнатами и кухней. Портрет сурового деда всю жизнь красовался в моей комнате. Именно там Суджин и Михо будут спать вместе со мной. Несколько дней назад я написала маме вопрос, можно ли одолжить у хозяев Большого Дома несколько матрасов. Мне ответили: «Об этом даже спрашивать нельзя. Как тебе такое только в голову пришло?» В раздражении я закрыла глаза. В нескольких крыльях ханока никто не жил – они просто пустовали, и уж конечно там нашлись бы десятки роскошных, толстых, расшитых узорами матрасов. В детстве леди Чанг всегда баловала меня, и, если бы я спросила, мне бы вряд ли отказали. Но вместо этого мои друзья и я будем спать на тонких одеялах. * * * Мы проходим через задний вход, и Михо драматично останавливается прямо посреди дорожки. – Так красиво, – произносит она мечтательно. Я ощущаю волну раздражения. – Сколько ему лет? Должно быть, несколько веков, так? Я пожимаю плечами. Как минимум лет сто. Хозяева Большого Дома одержимы своим происхождением. – Ты даже не спрашивала? – удивляется Михо. Ее взгляд жадно пробегает по пруду с лотосами, пагоде, аккуратно подстриженным сосенкам и стоящему вдалеке Большому Дому с искусной деревянной резьбой и наклонной остроконечной крышей. Огромные каменные лягушки охраняют каждый вход. Трава идеально скошена – заслуга моего отца, еще одна его обязанность в этом доме. – Это же не семья Ары. Почему ее должно это волновать? – одергивает ее Суджин. Я усмехаюсь в знак согласия. – Если бы я жила здесь, то никогда бы не уехала. – Михо все не отрывает взгляда от дома. Неудивительно, что она остается при своем мнении, даже когда мы наконец добираемся до пристройки. Ставя сумки на пол в темной гостиной, Михо говорит, что рада видеть, где я выросла, и как мне повезло иметь собственную комнату. Родителей, конечно же, нет, хотя я сообщила им, на каком автобусе мы приедем. Неважно, что сегодня праздник, – наоборот, это всегда особенно трудные дни с нескончаемой готовкой, уборкой, покупками и прочими делами. Я пытаюсь увидеть обстановку глазами Михо и Суджин. Как я и полагала, картина печальная: края обоев завернулись и пожелтели, а в дальнем углу треугольная липучка усеяна телами насекомых – некоторые даже до сих пор живы. Надеюсь, Михо хотя бы не заметит обувь моих родителей марки «Адидис» в прихожей. Михо, не переставая улыбаться, спрашивает, где здесь туалет. Я показываю направо и иду на кухню. Суджин уже налила себе ячменного чая из кувшина в холодильнике и ест рисовый пирог, который мама оставила на столе в тарелке. – Даже жутковато осознавать, что ничего не изменилось. – Она жестом обводит окружающее пространство. – Я будто снова в средней школе. Это мама пекла, да? Ты такой часто приносила… – Суджин двигает тарелку в мою сторону, но я качаю головой. Еще ребенком я видела, сколько труда уходит на этот пирог, потому мне не нравилось его есть. Вскоре в поисках мамы мы направляемся в кухню Большого Дома. За круглым столом они с миссис Янгжа и миссис Сукхян лепят пельмени. Увидев меня, миссис Янгжа и миссис Сукхян в удивлении машут покрытыми мукой ладонями. – Смотрите, кто здесь! Это же Ара! С розовыми волосами! Боже мой! И поправилась немного! – Нет, не поправилась – наоборот, похудела! Женщины тут же начинают спорить, а мама жестом просит меня подойти. Не говоря ни слова, она крепко обнимает меня, и мое сердце подпрыгивает от чувства вины. Сколько же морщин появилось на ее лице! Кожа стала рыхлой и тонкой, по волосам рассыпались серебристые пряди. Разве могла она так постареть за такое короткое время? Я пишу новогоднее поздравление и показываю ей, потом вывожу имена Суджин и Михо и кивком прошу их поздороваться. Они застенчиво входят, опустив головы. Они стесняются взрослых. – Давно я тебя не видела, – обращается мама к Суджин. Я выдыхаю: в ее голосе ни печали, ни укора. Она кажется слишком измученной и не в силах злиться на девушку, которую когда-то недолюбливала за то, что та якобы сбивала ее дочь с пути. – Так здорово снова оказаться здесь! – восклицает Суджин. Я жду каких-нибудь замечаний о лице подруги – после операции она выглядит совершенно иначе. Но мама не произносит ни слова. – Ты была здесь раньше? – спрашивает миссис Янгжа, роясь в холодильнике в поисках легкого перекуса для нас. – Ты школьная подруга Ары? Эта женщина относительно недавно работает в Большом Доме – со времен моей учебы в старшей школе. Миссис Сукхян же старше моей матери на десяток лет точно, но выглядит примерно на тот же возраст – возможно, благодаря иссиня-черному оттенку волос. – Ара дружит с ней еще со средней школы, – отвечает мама и выдает нечто, что выбивает меня из колеи. – Ну, сами понимаете, детдомовская… Горло сжимается, я резко поворачиваюсь к Михо и Суджин. Миссис Янгжа и миссис Сукхян также переводят на них взгляд. Подруги, наверное, не слышали подобного обращения и тона уже давно. – Я тоже там выросла, – решительно произносит Михо. Женщины сочувственно кудахчут что-то вроде «бедняжки, без матерей». Но мы-то знаем: стоит нам покинуть кухню, как от этого благодушия и следа не останется. Я знаками прошу у Суджин прощения, она в ответ быстро моргает, как бы говоря: все в порядке, не переживай. – Идите же сюда, вам нужно поесть после долгого путешествия, – говорит миссис Сукхян. Она открывает крышку одной из кастрюль на плите и аккуратно опускает туда пельмешки. – Они живут в Каннаме! – со знанием дела говорит миссис Янгжа. Без пробок на дорогу уходит меньше двух часов на автобусе, но я-то знаю: ни одна из них и близко не была от места, где мы сейчас живем. Все их дети живут в Чхонджу, а некоторые уехали и дальше, в Дэчон. Мама ставит на стол кимчхи и соус для пельменей и жестом приглашает нас сесть. Михо тихо благодарит ее, Суджин повторяет. – Она здорово похорошела, – говорит маме миссис Сукхян.