Долговязый Клименко тянет шею через мое плечо, дыша мне прямо в ухо. Он тоже смотрит на карту, щурится и сочувственно роняет: — Да, брат, моцион-то тебе предстоит основательный. Здесь только по прямой сто с гаком... — Ничего. Вот этим проселком, — я делаю на карте уверенный прочерк ногтем, — доберусь до железнодорожной ветки. А дальше... — А дальше, — подхватывает Гельтур, — встанешь на четвереньки, возьмешь в зубы папироску и поползешь по шпалам. — А дальше, — продолжаю я, не обращая внимания на ехидную реплику, — сяду в поезд и доеду до станции Кременное. Там пересадка, и... Клименко похлопывает меня по плечу: — Лихой ты хлопец, Алешка! — А что? Он берет у меня карандаш. — Мост видишь? — Ну? — Ну и забудь о нем. Он, брат, только на картах и остался. И по проселку твоему никто теперь не ездит. Он же на хутор вел. А теперь хутора-то нет, угли одни. А дальше вообще болота. Так что, брат, на паровик не рассчитывай. На четвереньках по шпалам — дело более надежное. — Подожди. — Я стряхиваю с плеча руку Клименко. — Откуда ты знаешь про мост? — Да ты что, с луны свалился? — недоумевает Клименко. — Хотя постой, ты же недавно в дивизии. Там, брат, немец прошел. Вот оно что!.. — А если, допустим, — уже не столь уверенно продолжаю я, — если в обход податься, на Лисичанск? — Тебе сколько суток Лев Ильич отвалил на всю эту музыку? — Пять. — Сам просил? — Да. — Ну и дурак, — спокойно констатирует Клименко. — Лишний день в запасе всегда не мешает иметь. Вот бы и пригодился для Лисичанска. Черт возьми! Действительно, пяти суток маловато. Но Прут уехал на совещание в политотдел штаба армии, возвратится не скоро. Продлить командировку некому. — Слушай, Алешенька, — неожиданно вмешивается Гельтур, — а почему бы тебе не плюнуть на мост? Я поднимаю голову. — Уже плюнул. Буду добираться через Лисичанск. — А почему бы тебе, Алешенька, — с нарастающим торжеством продолжает Гельтур, — не плюнуть на Лисичанск? Что он там еще придумал? Впрочем, об этом я узнаю минуты через три. Нужно же человеку время, чтобы поплясать на костях ближнего своего... Через три минуты Гельтур наконец добирается до сути дела. Оттеснив меня и Клименко, он склоняется над столом. — В лесу пока не развезло? — энергично спрашивает Гельтур. — Не развезло. — Значит, ты выйдешь к реке. Лед пока держится? — Держится. — Тогда зачем тебе мост? Гельтур чувствует себя стратегом. Его руки с длинными пальцами парят над картой. — Перейдешь реку вот здесь — и топай на Кременное, пока ноги несут! Что ж, пожалуй, он прав. Лисичанск отпадает: на этот вариант у меня просто не хватит времени. Значит, план Гельтура лучший, хотя бы потому, что он единственный. Клименко, если судить по движению бровей, тоже думает так. — Ну, что ж, — говорю я максимально кислым тоном, — пожалуй, можно и так. — Можно и так! — возмущается Гельтур. — Ты лучше скажи мне, как можно еще? Я пожимаю плечами. Теперь остановка только за солдатом, который пойдет со мной. Еще вчера я позвонил в полк и попросил прислать парня получше, из взвода пешей разведки. Дело мне предстояло нелегкое — на такое опасно идти одному. Солдат должен вот-вот явиться. Кстати, не он ли это? Потеснив плечом в дверях нашего конюха, в комнату прокуратуры бочком вваливается розовощекий богатырь. И как только сходится шинель на такой широченной груди! Ушанка на голове у парня сидит прямо, без лихости, основательно. Вещевой мешок набит до отказа. На коротком ремне тускло поблескивает вороненой сталью новый, словно со склада, трофейный автомат. Богатырь докладывает, обращаясь к Клименко, как к старшему в звании: — Ехврейтор Хвыленко. Прибыл по вашему приказанию! — То к нему, — кивает на меня Клименко. Я подхожу к солдату, протягиваю руку. — Лейтенант юстиции Кретов. Лапа у парня, как тиски. Я переспрашиваю: — Так как ваша фамилия? — Хвыленко, — басит он единым дыханием. И вдруг, вскинув руки к поясу, поясняет: — Руки в боки — хвы, Хвыленко. — Филенко, значит? — Так точно. Шерлок Холмс провалился под лед Мы спускаемся к реке. Берег высокий, обрывистый. Сапоги сбивают каменную крошку, живые шуршащие струйки стекают вниз. Год назад в альплагере инструктор рассказывал нам о том, как коварны осыпи, и мы принимали это всерьез. Забавно! Мы идем какой-нибудь час, а фронт уже кажется далеким-далеким. Где-то аукают два орудия — словно в другом мире. Облака плывут над нами, сквозь серое и белое уже густо проступает синева. В этих местах река похожа на заячий след: кружит, петляет, бросается из стороны в сторону. Пожилой ездовой Галкин, который знает абсолютно все, даже больше, чем Гельтур, рассказывал мне, какой здесь бывает разлив. Река затопляет все окрестные низменности и становится похожей на озеро, заросшее камышом. Только вместо камыша верхушки затопленных деревьев... Сколько дней осталось до паводка? Хоть бы не меньше пяти! Спустившись с обрыва, мы долго бродим по низине — отыскиваем место для переправы. Продираемся сквозь густой кустарник, еще по-зимнему жесткий и ломкий, и он мстительно хлещет нас, норовя ударить по лицу. Кажется, бродим мы напрасно: лед отошел от берега уже повсюду. Он лежит на реке, как огромный белый плот. В просветах сквозь мутноватую воду видно, как шевелится на дне какая-то жухлая растительность да лохматится мох на рыжих камнях. Что ж, будем прыгать. Я разбегаюсь, отталкиваюсь посильней... Ничего, держит! Трещит, а держит. Филенко тоже прыгает. Из свежей трещины у него под ногами быстро сочится вода. Теперь вперед, скорее вперед. Но скорее не получается. Делаю три шага — лед трещит. Иду в сторону, а там лужица. Местами снег серый, местами белый, где же лед надежней? Серый — это, наверное, от воды. Так что, пожалуй... — Товарищ лейтенант, — говорит Филенко, — а ну я... Он быстро идет впереди, уверенно отклоняясь то вправо, то влево. Мы делаем хитроумные зигзаги. Улыбаясь, солдат поясняет: