Он бесстрастно поведал чистую правду: «У них не лимитированы прогулки, огромная территория». Адвокатесса пылко прервала его: «Они содержатся в очень плохих условиях, и над ними делают психиатрические эксперименты». Показала фотографии Джо-Энн, Кейт и Симоны двухлетней давности: до заведения. Ирина даже привстала, чтобы разглядеть лучше, так отличались эти цветущие, сияющие, элегантные женщины от нынешних — увядших, апатичных и молчаливых, постаревших лет на десять. Старички на террасе белого игрушечного домика рассказывали в камеру, какой замечательной, чудной и нежной была Джо-Энн. Фотография Джо-Энн: стройная, длинноногая, в кожаных черных брюках, прическа а-ля Анжела Дэвис. Пошла хроника. Демонстрация 1966 года против войны во Вьетнаме, Мартин Лютер Кинг. Какая-то река, вытаскивают трупы. — Но она была непричастна к этому убийству, — сказала изможденная мать Джо-Энн и еще что-то неразборчиво, Ирина не поняла. — Она работала по специальной программе для черных. Она принимала участие в движении Мартина Лютера Кинга. Снова хроника: жуткий район какого-то города, черные проститутки, наркоманы. Диктор: «Она разыскивалась Фи-би-ай. Была связана с «Черными пантерами». Против них был Ку-клукс-клан…» Рыбья морда зачитывает характеристику на Джо-Энн. Адвокатесса: «В сверхсекретной федеральной лечебнице проводятся эксперименты. Моя подзащитная сообщила мне, что просыпается оттого, что с ней что-то делают. С другими тоже». «Бигуди! — вспомнила Ирина. — Ведь я несколько раз просыпалась оттого, что мне мешали бигуди, которых не было. А наутро ничего не помнила, только ощущение бигуди и бесконечной усталости…» А на экране шли кадры высадки американцев в Гайяне. Кейт, молодая, с высокими нежными скулами, мастерски накрашенным крупным ртом, в блузке цвета хаки, дает интервью. — Они убивали всех: мужчин, женщин и детей. Я пуэрториканка и участвовала в пуэрториканском движении «We shall overcome». В Вашингтоне есть такие районы, где живут люди, у которых нет имени. Не только ничего нет, но даже имени. И снова кадры хроники, теперь уже студенческие волнения в кампусах. «Девять тысяч студентов», — сообщила диктор. А с экрана смотрела широко расставленными светлыми глазами молодая Симона. Фотографии. Вот она с детьми, вот, щурясь от солнца, смеется. Волосы цвета меда. Диктор: «Она принимала участие в движении против войны во Вьетнаме, за права человека. Была связана с «Красными бригадами», арестована по подозрению в шпионаже итальянской полицией. В тюрьме у нее забрали итальянский паспорт и выслали в США, где она приняла участие в конгрессе «Черных пантер». Шли кадры конгресса, где все участники были одеты под Че Гевару, потом демонстрация перед министерством юстиции, плакаты в защиту Симоны, Джо-Энн и Кейт. Ирина вдруг поняла: все, о чем здесь говорилось, — правда. И трупы в реке, и дети, прижавшиеся к Симоне, и ее поддельный паспорт, и связь с «Красными бригадами», и убийство в Гайяне, и школа в Бруклине, которую организовали Джо-Энн и Кейт для тех, у кого нет даже имени, и то, что Джо-Энн была нежной и веселой, а Кейт — красавицей, — все правда. И в этой правде таится величайшая ловушка для сильных и страстных натур. Но самая страшная правда в том, что у нее тоже уже нет имени и она — пациентка этого «заведения», над которой по ночам делают эксперименты. Телек уже показывал какого-то веселого идиота, руководящего игрой, где вслепую нужно было угадать выигрыши: зубная щетка или «лендровер». Смущенному пареньку в клетчатой рубашке досталась зубная щетка, и он, счастливый, будто выиграл «лендровер», под аплодисменты других участников вернулся на место. «В конце концов для этих людей разница между «Лендровером» и зубной щеткой не так уж велика», — подумала Ирина, засыпая. Ночью ей приснился тот тягостный сон: снова на носилках уносили Раскурова санитары, она наклонялась над ним, а он просил: «Поцелуй меня». Она целовала, и тогда он злобно сообщил: «Я знаю, это у вас называется «погасить человека». Именно так вы это делаете». А потом во сне она вдруг вспомнила формулу переброса времени «от прошлого к будущему», по которой меняла программу на дискетах. Формула возникла перед ней на белой стене и Ленин голос сказал: «Это клетки дорсального шва, то есть трансформации нет. Об этом свидетельствуют и пики в стволе мозга». Ирина хотела проснуться и записать формулу. Она понимала, что спит, и боялась утром не вспомнить, но проснуться никак не могла. Она видела, как на белой стене проступили очертания огромного и тоже белого дома. Внизу, у его подножия, стояли люди, много людей. Река отливала ртутью за их спинами. Люди что-то кричали. Невыносимо заболела голова: ощущение, что в затылке наливается и пульсирует огромный нарыв, вот-вот лопнет. — Хватит, — сказал Леня по-английски. — Достаточно. Кто-то возразил. — Хватит, — повторил Леня. — Ничего больше не будет. — Помоги мне, — промычала Ирина через боль, через непослушные губы. Боль вдруг ушла, Ирина поднималась к синему небу и, раскинув руки, летела над излучиной реки, взмыла над башней какого-то высокого дома. — А ты молодец, — прошептал кто-то на ухо, — формула очень красивая. И Ирина поняла, что это Бог похвалил ее. Утром она впервые пробежалась по саду, видела, как из резных ворот выехал великолепный «кадиллак», чуть притормозив перед расступившимися женщинами с плакатами. Ирина впервые увидела демонстрантов за воротами и поняла, что это, наверное, зрительницы вчерашней передачи, но, когда поравнялась с воротами, увидела девочку, похожую на Симону. «Я не видела мою мать четыре года!» — было написано на плакате. «Но ведь во вчерашней передаче говорилось, что они здесь только два года. Что это означает? Либо старую передачу показали специально для нее, либо… я здесь уже два года». Ирина пробежала вдоль стены пять кругов. Отметила, что почему-то стала сильной, тренированной. Весь день она с жадным тайным любопытством присматривалась к пациенткам. Они тоже были необычны. К ним пришли парикмахерша, маникюрша. Джо-Энн выбирала платье, чтобы отдать погладить. Мускулистый загорелый санитар в белых брюках и такой же белоснежной майке с узкими бретельками делал Кейт массаж. Пришлось подождать с уколом. Кейт лежала на животе — длинная, желто-атласная, прикрытая лишь чуть простыней, и, когда парень разминал ей крестец, застонала сладострастно и что-то сказала хрипло. Парень ухмыльнулся, не разжимая светлых губ. Вернувшись в свою комнату, Ирина заметила стопку бумаги и упаковку бигов на полке этажерки. Долго припоминала, когда и кого просила об этих дарах. Не вспомнила. «Неважно!» В обед записалась у миссис Тренч на завтрашнюю поездку в город. Во время вечернего укола Джо-Энн, причесанная и отмас-сированная косметичкой, блеснув длиннющими, накрашенными перламутровым лаком ногтями, одним движением бросила что-то ей в карман. — Ты плохо сделала сегодня укол! — гневно выкрикнула она, повернувшись к Ирине. Ирина опешила: такого еще не бывало. — Ты плохо сделала мне укол, ты нарочно делаешь мне больно, у меня вся задница в инфильтратах! — орала Джо-Энн. Дверь уже кто-то открывал. — Не смотри в комнате, — одним дыханием из открытого рта вытолкнула Джо-Энн. — Что произошло? — спросила миссис Тренч с порога. — Ничего. Она сегодня плохо сделала укол. — Но, наверное, не настолько плохо, чтобы так кричать. — Хотите попробовать? — Вы свободны. Ирина вышла из палаты. Вечером она вынула из шкафа свою единственную юбку и кофту, сама отгладила их в гладильной. Там же возился с брюками компьютерщик, который приглашал посещать кружок. Немного поболтали. Ирина спросила, что из достопримечательностей стоит посмотреть. — Университет, конечно. Забавная архитектура, потуги на Кембридж. Вы были в Кембридже? — Нет. — Тринити-колледж — самое красивое место в мире. — А вы были во всем мире, везде? — Нет. Но в Кембридже был. — А еще где? — В Москве. — В Москве?! — Да. На экскурсии. Есть такая программа «Силы дружбы», а в ней еще одна — «Лицом к лицу». — А…а. Ну и как? — Это рассказать трудно… в гладильной. Если хотите, расскажу завтра, я тоже еду в город. Она и не предполагала, что в «заведении» работает столько людей. Утром в автобусе едва хватило всем мест. Профессионально-нежно воркующие санитарки и медсестры, «дыша дезодорантами и мятной жвачкой», расселись без спешки, и сигаровидный автобус двинулся в путь.