Вот о чем думала Ирина, дремля в шезлонге у маленького бассейна и слушая на плейере пленку Лени. В двенадцать она покинула гостеприимный кров «Голубого ангела» и вышла на улочку. Улочка привела ее на большой проспект под названием Маркет. На проспекте было многолюдно. Она почти дошла до центра, приблизилась к небоскребам, когда увидела витрину Сен-Лорана. Толкнула дверь и вошла. * * * Самым трудным было выехать из города на дорогу номер один. Именно эту дорогу выбрала она. Начинать надо с номера один и по порядку! По карте оказалось, что и здесь ждала удача: дорога номер один шла вдоль берега Тихого океана от Сан-Франциско до самой границы с Мексикой. Ирина остановилась в крутом тупичке. По карте города отметила маршрут и поползла в крайнем правом, внимательно следя за толковыми дорожными знаками, заблаговременно предупреждающими через сколько миль выезд на нужный Exit[25]. Она старалась не обращать внимания на то, что над ней, под ней, слева, справа неслись в десять рядов хайвэи, закручиваясь в спирали на развязках, уносились в неведомые дали. В концентрации было спасение, и через час она оказалась за городом на дороге номер один. — Господи! Какую же красоту ты создал в этом мире! — сказала она. — Я знаю, мое будущее кончится плохо, но я не пожалею о нем, потому что Ты вывел меня на эту дорогу. Дорога шла по высокому берегу океана, и он лежал дымносиний внизу, а слева были горы. Огромные люпинусы росли вдоль шоссе, изящные виадуки выгибались над ущельями. Потом дорога чуть отошла от океана, появились поля, вывески с клубникой и артишоками, с надписями «Leban 1,50». Белый автобус стоял среди зеленых полей, он привез рабочих. Она узнала свой давний московский сон. Потом с океана потянулся туман. В два слоя. Один — над землей, другой — выше, полупрозрачной завесой. Ирина останавливалась почти на каждой смотровой площадке и смотрела, смотрела… Полузабытость навыков вождения обернулась подспорьем: «понтиак», конечно же, был с автоматическим переключением скоростей, так что держись за баранку и жми на акселератор. В этот день она увидела Монтерейские горы в тумане, высокие первозданные дюны заповедника «Марина», блеск курортного Санта-Круса, где морские тюлени валялись на сваях причала. Стрельбище с мишенями на огромном пляже, кладбище в Монтерее, похожее на рождественскую открытку, и пристань, похожую на пристань в рассказах Стейнбека (с длинными деревянными амбарами рыбаков). Она познакомилась с девушкой по имени Нэнси Брейч. Храброй девушкой, распоряжающейся на глухой пыльной стоянке Биг-Сёр. Оставив на стоянке машину, Ирина спустилась по тенистой дороге среди тропического леса к узенькому песчаному пляжу. На отвесных склонах росли гигантские ели. Огромные валы накатывались и разбивались о серо-черные скалы, торчащие из воды. Несколько смельчаков в блестящих от воды, как шкура дельфина, черных комбинезонах ловили кайф на гребне волны. Неслись вместе с ней к пляжу и отлетали назад. Ирина легла на мелкий белый песок. Рядом говорили по-немецки, чуть дальше — по-испански. Она не заметила, как заснула. Проснулась оттого, что кто-то деликатно тормошил ее за плечо. — Миссис, вы можете сжечь кожу. У вас есть лосьон? — Тоненькая женщина в бикини протягивала бутылку с белой жидкостью. Ирина смазала лицо прохладной эмульсией. Только в машине в зеркале заднего вида увидела, что действительно обгорела здорово. Она заночевала в маленьком «лоджи»[26] «Голубая птица» (много голубого: прошлую ночь голубым был ангел). Там в тумбочке и обнаружила роскошную ночную рубашку с шитьем. Прихватила ее («воровать так воровать»), а утром увидела студенток местного университета. Они были красивее звезд кино. Не обращая внимания на свою красоту, валялись, сидели на газонах и сосредоточенно зубрили. «Если б я жила в таком месте, я бы не смогла учиться. Ведь эта красота ошеломляет, сбивает с толку». А Калифорния проплывала мимо, и невозможно было поверить, что это когда-то было пустыней. Сумерки пришли неожиданно. Она остановилась на смотровой площадке перед местечком, которое так и называлось «Океано», дальше дорога на карте брала левее, и нужно было попрощаться с океаном на ночь. Она привыкла к нему за эти дни и полюбила его. Он лежал внизу бесконечный, темно-синий и медленно, устало вздымался-дышал. Он напомнил ей двух любимых мужчин во сне — Антона и Леню. Та же сила и то же спокойствие, даже соленый влажный запах, смешанный с запахом вереска, напомнил о давних ночах. Она стояла одна, курила и думала о том, что там, за этой огромной плотью, раскинувшейся на пол земного шара, лежит берег ее страны. Она вспомнила о Лениной пленке, надела наушники дешевенького плейера, купленного на тротуаре Бродвея, и послушала низкий голос певца Сакомото, он тоже походил на океан. А потом началось безумие. Номер один превратился неожиданно в мощный хайвэй, и она неслась вместе со всеми, не успевая ничего разглядеть. Мелькали вывески гостиниц, реклама, можно было остановиться на ночлег через каждые две мили, но какая-то неведомая сила тащила ее вперед, не давая сосредоточиться. Казалось, она приговорена к этой безумной гонке, вокруг мелькали огни: красные — задних фонарей, цветные — неоновой рекламы, а серебристый «понтиак», подчиняясь ей, летел вперед. В какой-то миг Ирина почувствовала, что если немедленно не свернет с этого безумного хайвэя — не свернет уже никогда, так и будет ехать до полного изнеможения. Она включила правый поворот и выехала в ближайший Exit. Так она оказалась возле «Summerland»[27] мистера Мюллера. И был день, полный солнца, пения птиц в яблоневом саду, виноградные холмы Калифорнии; разговоры; старые бело-желтые монастыри первых миссионеров, звон их колоколов. Она помогала ему печь булочки в бэйсменте[28] и ездила вместе с ним в захолустный городок за провизией. И был вечер, когда они сидели у телевизора, и белый кот Марципан прыгнул ей на колени и, урча, «месил» ее живот лапами, а потом утих и задремал. И было утро, когда мистер Мюллер стоял на крыльце в клетчатой рубашке, похожей на старую рубашку Антона, и она, уезжая от него навсегда, махнула в окно рукой. И было безумие бесконечного Лос-Анджелеса, и она испугалась этого города, и заблудилась, и с ужасом думала о том, где проведет ночь. Этот город страшил ее, вызывал недоверие и чувство безнадежности. Безнадежности ее фантастической, чудовищной ситуации. Она неожиданно для себя позвонила из какой-то закусочной по телефону, который значился в визитной карточке старика, с которым ужинала за одним столом в Сан-Франциско. Он искренне обрадовался ее звонку, велел ждать, никуда не дергаться, он приедет через час. Гигантские расстояния этого города ошеломили. Он «провел» ее через одноэтажный город с низким небом в Сайпресс к своему богатому дому. Моложавая, подтянутая Мюриэл встретила так, будто знали друг друга всю жизнь. Ирина прожила в Сайпрессе четыре счастливых дня. Дон покатал ее на своем самолете, Мюриэл сердилась, потому что «нельзя делать такие глупости. Он думает, что он ас на фронтах Второй мировой, а он — просто старик». И ни одного вопроса: почему? как? Потом она в «Буллоке»[29] познакомилась с Марьяной и переехала к ней на Лонг-Бич. Марьяна была с мужем, и они говорили по-русски. Ирина не удержалась и подошла. И оказалась в трехкомнатной квартире на первом этаже. Сначала все было весело, они съездили в Диснейленд, где на одном аттракционе все посетители запели вдруг вместе стройно и вдохновенно: «Америка — ты прекрасна», а на другом переодетые пиратами парни с удовольствием хлестали шелковыми плетками «пленниц» из числа экскурсанток, чтобы гребли лучше. «Пленницы» хохотали, хохотали зрители на берегу канала. Волшебный город всех сбывшихся желаний детства. Вечерами гуляли по Венис[30]. Марьяна никогда не была в Сан-Франциско, ее муж — тоже, поэтому незатейливая история о работе в кафе «Травиата» была принята за чистую монету. Это мучило Иріпгу, и она решила рассказать им правду и спросить совета. Они, кажется, были хорошими ребятами, и жилось им нелегко, но они не ныли. Марьяна отвезла ее в порт, показала горы железных опилок, ждущих отправки в Японию, где из них снова сделают автомобили, и федеральную тюрьму штата Калифорния. Тюрьма напомнила Ирине, кто она, и она дала себе слово сегодня же вечером за ужином исповедаться. Но к вечеру Марьяна была пьяна. Абсолютно и безнадежно. И на следующий день тоже, и тогда Ирина поняла, что ее деликатный, молчаливый муж все время с ужасом ждал, когда начнется запой. Ночью она колотила шкафы в поисках спиртного, рвалась из дома. Потом пыталась дозвониться в Москву. Все эти дни она была очень хороша, на нее обращали внимание везде, а теперь превратилась вдруг в отечную тетку. Ирина поняла, что ни о какой исповеди не может быть и речи, достаточно им своих проблем. А еще она поняла, что тоскует по мистеру Мюллеру, по Голубому Дому, тоскует отчаянно. И нет для нее иного места в этой прекрасной и жутковатой стране, кроме Голубого Дома близ хайвэя. Утром, накормив безучастную Марьяну завтраком и попрощавшись по телефону с Доном и Мюриэл, она двинулась по знакомой дороге в обратном направлении. * * * Они сидели на террасе отеля «Деревня Петерсена» в Сольвенге — датской столице Америки. Совсем недавно по дороге в Лос-Анджелес она проскочила указатель с нарисованной ветряной мельницей. Помнится, подумала тогда: «Очередной Луна-парк». И вот теперь они здесь вместе провели ночь. Он почему-то не захотел оставаться в своем Голубом Доме, а тотчас увез ее сюда. Она знала, что он ждет ее, может быть, единственный человек во всем мире. Подъехала утром к Голубому Дому загорелая, похудевшая, в том самом платье с мексиканской вышивкой, что подарил ей две недели назад. Она снова стала красивой женщиной: фрукты, сырые овощи и солнце Калифорнии сделали свое дело. А страх в глазах она прикрывала огромными радужными очками «от Энн Клейн», которые очень шли к загорелой коже и высоким скулам. — Совсем калифорнийка, — сказал он, увидев ее на пороге, и обнял сильно и нежно. Он напоил ее кофе со своими знаменитыми булочками из ржаной муки и все ее порывы рассказать о том, как прожила две недели без него, останавливал прикосновением к плечу: — Подожди-подожди, потом. «Потом» он усадил ее в желтый «лендровер» 1979 года и куда-то повез. Когда Ирина увидела первые дома Сольвента, она охнула от восхищения. — Нравится? — спросил мистер Мюллер, не отрывая взгляда от дороги. — Мне тоже. Только на иллюстрациях к сказкам Андерсена она видела такие городки-деревни. Белые дома, перечеркнутые черными балками по фасаду, цветущие изгороди, ветряные мельницы — белоснежные цилиндры с алыми черепичными крышами. — Господи, как прекрасен может быть мир! — тихо сказала она. Он возил ее по городку, пока она не выбрала, наконец, отель «Деревня Петерсена». Она посидела минут десять одна в желтом «лендровере»: он унес вещи, потом вернулся, вынул из кармашка солнцезащитного щитка какие-то документы и снова ушел. Ирина думала о том, что будет дальше. Будут ли они вместе в одной комнате или он снимет два номера. Все время припоминалось, как он молится перед едой, благодаря Всевышнего за ниспосланную пищу. «Как же для него серьезно должно быть то, что происходит сейчас с нами. А для тебя? Может, тебе тоже стоит поблагодарить Бога за то, что он послал тебе этого человека? Единственного в ее жизни Никогда Не Врущего Мужчину. Это уж точно. И как быть с Никогда Не Врущим ей — беглянке, воровке и лгунье?» — Пожалуйста, надеюсь, тебе понравится. — Он открыл дверь машины, подал ей руку, помогая выйти из высокого «ровера». Спасительное английское «ты-вы». Это был двойной номер. Две комнаты с деревянной — «под датскую старину» — мебелью. Спальня и «ливинг-рум» с огромным камином. Под стать камину была и кровать — толстое покрывало цвета топленых сливок, кружева. «До чего же трудно двум немолодым людям лечь вместе в постель», — подумала Ирина, глянув на кровать. Душ был именно такой, к какому она привыкла и каким научилась управлять. Вместо обычной «лейки» — устройство, меняющее силу, качество и направление струй. Она сделала самый сильный, из мельчайших брызг и вдруг запела: О, как ветры смеются И улетают прочь. Весь летний день смеются Потом почти всю ночь, — и по-английски: Calves are easily bound and slaughtered Never known the reason why. But whoever treasures freedom Like a swallow has learned to bly[31].