– Так что там насчет мужа Анечки Ружиной? Как его звали? – Павел. Хороший человек, на пять лет ее старше. Она за него по любви вышла. Я ее провожала на поезд, так они с этим Павлом так целовались! Я завидовала. Эх, всем бы так. – А вообще… Какая она была, Анечка? – осторожно поинтересовалась Лариса. – Тихая. – Маня отвечала, по-прежнему глядя только на мужчину своей мечты. – Спокойная. Мы с ней не так чтобы неразлейвода считались. Близких подруг у нее вообще не было. Учителя ее называли замкнутой. Она мне кукол рисовала. Я их на картон наклеивала, а потом платья им мастерила из цветной бумаги. – Анечка хорошо рисовала? – быстро спросила Лариса. – Ее приемные родители сразу внимание обратили. Макар Петрович ее с собой в мастерскую брал. Учил, как надо краски смешивать, и все такое. У него свой сын был, Альберт, так он бесталанный оказался. Макар Петрович все хотел его к своему делу пристроить, а у Альберта, как оказалось, руки не из того места росли. Вот поэтому он Анечке и завидовал. – Альберт? – оживился Жидков. – Альберт завидовал Анечке? – Ну да. Потому что она хорошо рисовала, а он совсем не умел. Он ей при каждом удобном случае гадости говорил да всякие пакости подстраивал. Она тоже его не жаловала, сказать по правде. Удачно получилось, что она себе жениха приличного нашла и уехала. А то устроил бы ей Альберт веселую жизнь! И Макар Петрович ничего, проглотил бы. Родные-то дети всегда дороже чужих. Жидков вопросительно посмотрел на Ларису. – А что Анечка еще рисовала, кроме кукол? – спросила она. – Картинки всякие, – пожала плечами Маня. – Ой, у меня осталось несколько штук. – Как это – осталось? – опешил Жидков. – Вы столько лет храните картинки, нарисованные девочкой, которую даже не считали лучшей подругой? – Но они красивые, – пожала плечами Маня. – Выбросить – рука не поднялась. Хотите покажу? Она подхватилась и ушла в комнату и стала там хлопать дверцами шкафов. – Поверить не могу, что Альберт ненавидел приемную дочь своих родителей! Он всегда был такой правильный! По всем моральным нормам, он должен был делать вид, что очень с ней дружит. Чтобы Альберт… Он не успел договорить, когда Маня возвратилась назад. В руках у нее была большая папка. В ней лежали пейзажи. – Бумага, гуашь, – констатировал Жидков. – Ничего особенного. Деревья, пруд, утки. – А мне нравится, – потемнела челом Маня. – Нет, вообще-то хорошо, – похвалила Лариса. – А можно у вас одну… купить? – Вы так берите, даром, – хозяйка квартиры расплылась в улыбке. – Только автограф оставьте. Я потом своим спиногрызам покажу. Когда подрастут, соображать начнут… – Но я… – начал было Жидков, и Лариса изо всех сил наступила ему каблуком на ногу. – Уй-уй! Я с удовольствием! Конечно. Для вас мне будет очень приятно оставить автограф. Для вас и ваших спиногрызов. Он взял предложенную ручку и изобразил на первом листе старой тетрадки витиеватую подпись – абсолютно неразборчивую. – Ой! – потеплела лицом Маня. – Такая прелесть. Спасибо. – Пожалуйста, – ответила за Жидкова Лариса. – А вы дадите нам свой телефон? На всякий случай? Маня, покраснев, написала на листке с промасленным краем номер своего телефона и подала Жидкову. Тот торжественно сложил лист и спрятал в карман рубашки на груди. И еще постучал по карману ладонью, словно проверял, хорошо ли улеглась в нем столь ценная вещь. – А фотографии Анечки у вас не осталось? Все равно какой. Нам бы только взглянуть. – Нет, – расстроила их Маня. – Мы тогда не снимались. Это сейчас спиногрызов щелкаешь и в фас, и в профиль. А тогда люди все больше в студиях фотографировались. По праздникам. Когда они очутились в машине, Лариса, дрожа от возбуждения, схватила Жидкова за воротник рубашки и потрясла: – Ты сообразил, что мы узнали? – Что-то важное, – кивнул Жидков. – Но я не совсем хорошо понял – что. – Журнал и бант. И записка – ПОМНИ ПРОШЛОЕ. Журнал – это Тамиров Андрей Николаевич, покровитель твоего дяди Макара. Бант – это Анечка Ружина, которая, как выяснилось, отлично рисовала и которую ненавидел за это ее названый брат Альберт. – Ага, – с иронией подытожил Жидков. – И Тамиров и Анечка остались в далеком прошлом, поэтому Макар должен был все это ПОМНИТЬ. Много мы выяснили! – Если мы расскажем то, что узнали, следователю… – Я готов отдать автограф Фредди Меркьюри, стоящий безумные деньги, твоему Корабельникову, – резко оборвал ее Жидков. – Но к следователю не пойду ни за какие коврижки. И тебя не пущу. Уж извини. Лариса надулась. Она, можно сказать, отыскала ниточки, которые могут привести к убийце, а он! Что же, все так и бросить? Или попытаться еще что-нибудь разузнать самостоятельно? Например, про этого Тамирова. Да! И найти все-таки фотографии Анечки. Посмотреть хоть, как она выглядела. В душе у Ларисы крохотной серебристой рыбкой трепыхалась мысль о том, что, взглянув на фотографию Анечки, она немедленно что-то поймет. Возможно, узнает ее? Никто из Миколиных не узнал, а она узнает. Они возвратились в Рощицы ближе к вечеру и еще издали заметили, что возле ворот стоит машина «Скорой помощи». Самые страшные мысли промелькнули в их головах. Кого-то убили?! Что-то с детьми?! Лариса выпрыгнула из машины и услышала, что из сада доносится страшный вой, как будто кто-то в шутку изображает реактивный самолет – орет громко и с чувством. – А-а-а! А-а-а! А-а-а! – Спаси и сохрани, – пробормотал Жидков, влетая в ворота. – Что случилось? Когда они с Ларисой подбежали к дому, то увидели, что все домашние, включая обоих детей, сгрудились возле двери и внимательно смотрят куда-то в кусты, откуда доносятся нечеловеческие звуки. Чуть поодаль, сложив на груди руки, стоит санитар в маленькой синей шапочке и тоже смотрит на недозрелую смородину. – Еще десять минут – и все, – предположила Маргарита. – Он собирается кончиться в Фаининых кустах? – не поверил Мишаня. – Бабка его не одобрит. – Что тут случилось? – воскликнул Жидков, обводя их воспаленным взглядом. – Почему тут врачи? – закричала Лариса. – Ваш дядя, Ларочка, – сочувственно сказала Маргарита. – Покушал острой свининки и сошел с ума. – У него конкретно снесло башню, – подтвердил Мишаня, постучав себя пальцем по лбу. – Он стал кричать, – пояснила Симона, – и бегать по саду, высунув язык до колен. – Так, может быть, уколоть его чем-нибудь? – накинулась Лариса на санитара. – Почему вы тут стоите без дела? – Я бы его уже давно уколол, – спокойно ответил тот. – Вот только поймать не могу. Знаете, как он носится? – По-моему, он недвижно сидит в кустах. – Это он сидит, пока его не трогают. А подойди к нему – он тут же давай через грядки прыгать. Чисто олень. – Так я и знала! – в отчаянии воскликнула Лариса, обращаясь к Жидкову. – Если с этим типом что-нибудь случится, что я Леночке скажу? – Скажешь, что он отравился и умер. – Пойди поговори с ним! Жидков не стал отпираться, а прямиком направился к плодово-ягодным насаждениям. – Ну ты, аллергия ходячая! – крикнул он. – Прекрати орать. – А-а-а! – раздалось ему в ответ. Жидков подошел уже совсем близко, и все ждали, что сейчас Шубин выпрыгнет из кустов и помчится вдоль изгороди, сбивая плоские головы подсолнухов и топча редиску. Вместо этого зеленые гроздья ягод закачались на веточках, и откуда-то из середины большого куста раздался искаженный ужасом голос Шубина: – Они… Меня… Накормили грибами! – Черт побери, – пробормотал Жидков и обернулся к родственникам: – Что вы ему дали съесть? Зоя! Хоть ты скажи. У Зои было такое упрямое выражение лица, точно на нее навьючили мешки и заставляют идти вперед, а она ни за что не хочет. – Я ничего не давала. Я просто поставила на стол тарелку. Он сам взял. А я уже на кухню ушла. И почему я должна за ним следить? – Что же он проглотил? – уточнила Лариса, немного успокоившись. Слава богу, это были грибы, а не синильная кислота. – Пару свиных рулетиков. С сыром и подосиновиками. – А-а-а! – откликнулся из кустов Шубин. – Они во мне! Они во мне! Грибы во мне! – Хочешь, я дам тебе слабительного? – спросил Жидков. – Часа два – и их в тебе не будет. – Чего я не понимаю, – подал голос санитар, – это почему он так орет. – У меня аллергия на грибы! – сообщил из кустов страдалец. – Никогда не видел, чтобы аллергия проявлялась столь странным образом – бегать и орать на всю деревню. – Ну вот что! – решительно заявила Лариса, перелезая через грядки с репой. – Идите умирать в дом, оттуда удобнее будет выносить ваше хладное тело.