Глава 27 Лекси Я поверить не могла, что снова сюда вернулась. Я вновь оказалась в этой палате. В мысли вторглись воспоминания о прошлом… Мне было всего шестнадцать… * * * Я уставилась на большие часы, что висели на стене в маленьком стерильном кабинете, ощущая на себе три пары глаз. Тик-так, тик-так, тик-так… Я не смотрела в сторону собравшихся. Какой в этом смысл? Они ведь не понимали. Совершенно. Тик-так, тик-так, тик-так… – Лекси? Ты слушаешь доктора Лунда? – спросила мама. Голос ее звучал резко. А может, в нем слышалась печаль? Я не знала. Да меня это и не волновало. «Вдох. Выдох. Спокойно. Они не смогут изменить того, что ты им не позволишь, – заверил меня голос, и я немного расслабилась. – Будь сильной, Лексингтон. Ты знаешь, что для тебя лучше. Ведь это всего лишь несколько фунтов. Прислушайся к ним, и тебе не позволят добиться желаемого. А сдаваться нельзя. Ты уже так далеко зашла. Почувствуй меня. Доверься. И ты будешь выглядеть просто отлично. Ведь я живу внутри тебя, чтобы помочь стать совершенной», – продолжал голос, вновь захватывая надо мной контроль. – Лекси! – крикнула мама. Я с трудом отвела взгляд от часов, висящих на белоснежной крашеной стене. Черная секундная стрелка завораживающе бегала по кругу на белом пластике циферблата. – Лекси, в шестнадцать лет тебя забирают из школы! Прекращаются все занятия гимнастикой и танцами и участие в группе поддержки. Твоя стипендия в штате Оклахома пропала. Ее аннулировали и отдали кому-то другому. Все кончено! Да ты вообще слышишь? Все твои мечты. Все, к чему ты так упорно стремилась несколько лет, пошло прахом! В ответ на чрезмерно эмоциональный мамин выпад я лишь прищурилась, но промолчала. Мама же, напротив, смотрела на меня неестественно широко раскрытыми глазами, в которых блестели слезы. Папа, несгибаемый, как всегда, твердо сжал ей руку. – Лексингтон, тебя кладут в больницу. Несмотря на все наши усилия, тебе не становится лучше. Я видела, как шевелились губы доктора Лунда. Как ни странно, мне показалось, что слова, вылетев из его рта, уплыли в окно позади. Я с улыбкой наблюдала, как раскрашенные в яркие цвета буквы его предложения, подхваченные легким ветерком, танцуя, упорхнули в ясное синее летнее небо. – Ради бога, Лекси! – вскричал папа, заставив меня подпрыгнуть. Отпустив мамину руку, он присел передо мной на корточки. И, сжав мне ладони, принялся ласково поглаживать слишком тонкие пальцы. Папа взглянул полными слез глазами на наши соединенные руки. И на белую керамическую плитку у моих ног упала одинокая капля. В тот миг, когда я увидела отца таким подавленным, внутри у меня все перевернулось. Но голос в мозгу, вновь желая быть услышанным, заглушил одинокий призыв к состраданию. Он ворковал: «Ах, Лексингтон. Не поддавайся эмоциям. Ведь ты становишься слабой. Помни, он пытается помешать тебе добиться цели. Как и все остальные. Не позволяй им. Подумай, как далеко ты зашла. Будь сильной. Еще несколько фунтов, и ты достигнешь совершенства. Вместе мы этого добьемся». Я пренебрежительно распрямила плечи и отдернула руки. Папа, потерпев поражение, смиренно опустился на колени. Голос говорил правду. Все они пытались преградить мне путь к цели. – Лексингтон, мы теряем тебя. Неужели не видишь? – прошептал он и, подавшись назад, сел рядом с мамой, снова взял ее за руку. – Пожалуйста… вернись к нам, милая. Ты – все, что у нас есть. Весь наш мир. Самое главное в жизни. Эта… болезнь завладела тобой. Борись с ней, милая. Всеми силами, – умолял он, снова опуская голову. Доктор Лунд откашлялся. – Лексингтон Харт, нервно-психическая анорексия тебя убьет. Ты слишком плохо питаешься, и уже очень давно. Поскольку ты по-прежнему отказываешься исполнять наши просьбы и просто не обращаешь внимания на свои проблемы, я буду говорить с тобой откровенно. Сквозь большое окно я наблюдала, как снаружи в небо устремился голубь, а потом вдруг резко спустился и уселся прямо на карниз. Он обвел черными глазками кабинет доктора Лунда, а потом уставился прямо на меня. И склонил голову набок, словно спрашивая, что случилось. – Если ты в ближайшее время не справишься с этой проблемой, то через несколько месяцев твое тело просто перестанет работать, – продолжал доктор Лунд, но я упорно продолжала смотреть на голубя. Такого белого, чистого… прекрасного. На мгновение мне захотелось стать этим голубем и улететь прочь. Подальше от всего этого… от смятения и необходимости стать… совершенной. – Ты сейчас на той стадии болезни, когда выпадают волосы, отказывают почки, гниют зубы, на которых от беспрестанных чисток уже стерлась эмаль, а на сердце ложится слишком большая нагрузка, и оно может не выдержать. Доктор Лунд вздохнул и наклонился вперед, но мы с голубем по-прежнему смотрели друг другу в глаза. Мне не хотелось слушать слова доктора. Я знала, что он просто пытался меня напугать. Доктор потянулся вперед и сжал мне руку, вынуждая взглянуть в его серьезное лицо. – Так что вот, Лекси. К этому все и идет. Тебе нужно выбрать, хочешь ты жить или умереть, и сделать это здесь и сейчас. В эту самую минуту, в этот миг. Борись с болезнью. Покончи с ней раз и навсегда. Ради своей семьи… и самой себя. Я вновь посмотрела на часы на стене, на отсчитывающую время секундную стрелку, и почувствовала, как по щеке скатилась одинокая слеза. Мокрая капля коснулась кожи на тыльной стороне руки, крепко вцепившейся в ногу. Какое-то время я наблюдала за блестящей лужицей, а потом подняла голову. Казалось, даже голубь потрясенно застыл на карнизе, удивленный, что я плачу. И я вдруг поняла. Я позволила им до себя добраться. Они просочились сквозь трещины. И старались увести меня от поставленной цели. Эта капля была крупицей силы, пытавшейся вырваться из тела. Но я уже все решила. Больше никаких слез. Я не могу потерпеть неудачу. У меня все получится. Передернув плечами, я резко вытерла щеки. А мой голубь удобнее устроился на карнизе, поджав под себя лапы, распушил перья и, казалось, покачал головой. Он тоже разочаровался во мне. Еще один вдобавок к постоянно растущему списку. Я вздрогнула, почувствовав, как легкие, словно перышко, успокаивающие руки принялись массировать плечи, убеждая меня расслабиться. И я упала в их объятия. «Не время сдаваться, Лексингтон. Нельзя позволить им победить. Ведь мы уже так близко», – мысленно шептал голос, окутывая меня защитным коконом. Мой самый близкий друг и ненавистный враг, что меня оберегал. Не позволял сбиться с пути и отклониться от цели. И пока я не могла сдаться. До совершенства осталось всего лишь несколько фунтов. Эмоциональные стены начали строиться вновь, кирпичик за кирпичиком, ограждая меня от чувства вины и беспокойства окружающих. «Молодец, Лексингтон. Ты сделала правильный выбор. Я всегда буду здесь, ведя тебя к совершенству. Мы – нерушимая команда. И я никогда тебя не брошу. Вместе мы не сделаем ничего плохого». Мое внимание привлекло громкое воркование, и я вновь посмотрела в открытое окно. В лицо повеяло легким летним ветерком. Мой голубь расправил крылья и повернулся навстречу окружающему миру, задержавшись лишь для того, чтобы в последний раз встревоженно на меня взглянуть. Медленно отвернувшись, он взлетел, взмыл высоко в бескрайнее синее небо и направился к солнцу. Вырвался на свободу, чтобы больше никогда не вернуться, оставив меня совсем одну, лишь наедине с голосом. Тем самым, который уверял, что я добьюсь желаемого… * * * «Не разрушай, что от меня осталось. И сделай лучше мое сердце…» Я слушала навязчивые слова очередной песни из включенного Остином плейлиста и вдруг ощутила, как нечто колыхнулось в груди. Последние несколько дней прошли словно в тумане. Но я знала, что Остин находился рядом со мной. И когда ненадолго выплывала из глубочайшей депрессии, я чувствовала поглаживание его руки или прикосновение к щеке мозолистого пальца. Я лишь не понимала, почему он здесь. «Ты ощущаешь, что еще люблю тебя я? И муки исчезают в тот же миг, Когда сжимаешь ты меня в объятьях…» Слова песни просочились в мозг, словно музыкальное послание. И, даже не успев осознать, я почувствовала, как по щеке скользнула слезинка. Я поняла, что плачу. Лишь мыслям об Остине удалось пробиться сквозь построенные голосом высокие стены. Я взглянула в окно на жгучее зимнее солнце, и внимание привлекли белые перья. К растущему возле окна дереву подлетел голубь и уселся на ветку. Он казался прекрасным. И напомнил мне татуировку на шее Остина. Того самого голубя, что я видела много лет назад, впервые оказавшись в больнице. Этот образ всегда меня успокаивал. Голубь, пернатое воплощение любви и мира. Услышав, как скрипнула дверь в палату, я не обернулась, но вскоре ощутила аромат летнего дождя, свежести и прохлады, что присущ был лишь Остину. Обычно он садился рядом со мной, брал за руку, прикасался к лицу. И ничего не говорил, просто, оберегая, находился рядом. Но на этот раз все пошло иначе. Остин положил что-то прямо передо мной на выдвижной столик для еды, и от этого звука стало больно ушам. А потом он тяжело вздохнул и оставил меня одну. Я все смотрела на голубя, а он вдруг повернул голову, словно призывая меня взглянуть вниз. Подняв ослабевшую руку, я сумела слегка повернуться набок и увидела лежащий на столике открытый дневник. Взглянув на исписанную страницу, я нахмурилась, когда поняла, что это не мой почерк. Бросив взгляд на закрытую дверь, я медленно придвинула столик поближе к себе и начала читать послание, без спросу вторгшееся в мое самое драгоценное владение… Милая Лекси,