– Ты имеешь право злиться. – Нет, не в этом дело. Я бы не хотела, чтобы ты видел меня даже в вечернем платье или простых джинсах. Тело не скроешь, его все равно видно. Я просто не хотела, чтобы ты меня видел. – Именно я? – Да, – поколебавшись, ответила она. Я встал, потянулся и прошелся по песку, размышляя. – А ФБР не мешало тебе бросать бутылки? – Еще как! Они потратили уйму денег, охотясь за этими бутылками. Они до сих пор ищут, но им уже начинает надоедать. Ведь все записки одинаковые. К моему удивлению, она рассмеялась. Она еще могла смеяться! – Что здесь смешного? – Все они смешны – все эти люди с их судами, тюрьмами и музыкальными автоматами. Знаешь, если бы я с самого начала сказала правду, это не избавило бы меня от неприятностей. – Почему? – Они бы мне просто не поверили. Им нужно было новое оружие. Сверхнаука сверхцивилизации, чтобы, если получится, стереть ее в порошок, а если не выйдет, то стереть в порошок свою собственную. Все эти умники… все эти генералы, – вздохнула она даже не презрительно, а скорее удивленно, – когда говорят о более развитой цивилизации, имеют в виду только сверхзнания. Им не приходит в голову, что у сверхцивилизации могут быть сверхчувства – суперсмех, например, или суперголод… Она вдруг запнулась. – А почему ты не спрашиваешь, что сказало блюдце? – Потому что я знаю, – выпалил я. В душе порою одиночество таится, Которое другим в ужасном сне не снится. Но если не под силу с этим жить – Найди, с кем можно ношу разделить. И пусть ты самый одинокий на Земле. Но знай, что в бесконечности Вселенной Всегда кому-то хуже и больней. – Господи боже! – потрясенно сказала она и тихонько заплакала. – А кому оно адресовано? – Самому одинокому… – Как ты узнал? – прошептала она. – Ты ведь это отправляла в бутылках? – Да, – ответила она. – Когда становится невыносимо, что никому нет и никогда не было до тебя никакого дела, ты бросаешь в море бутылку с запиской и чувствуешь, что твое одиночество становится чуточку меньше. И ты сидишь и думаешь о том, кто ее подберет и впервые узнает, что даже самое страшное можно как-то объяснить… Луна зашла за дюны, а море совсем утихло. Мы смотрели на звезды. Потом она сказала: – Мы не знаем, что такое одиночество. Все думали, что это летающее блюдце, но это была бутылка с посланием. Ей пришлось пересечь не океан, а целый космос, и шансов кого-то найти у нее почти не было. Нет, мы не знаем, что такое одиночество. Лишь после этого я осмелился спросить, почему она решила покончить с собой. – Послание летающего блюдца мне сначала очень помогло. Я хотела отплатить тем же. Я считала, что недостойна помощи, но хотела убедиться в своем праве помогать другим. Я никому не нужна? Ладно. Но знать, что ни одному человеку в мире не нужна моя помощь… Это оказалось уже слишком. Я глубоко вздохнул: – Два года назад я нашел одну из твоих бутылок. С тех пор искал тебя – изучал карты течений, таблицы приливов, странствовал. Наконец, здесь услышал о тебе. Мне сказали, что ты больше не бросаешь в море бутылки, но часто гуляешь по дюнам ночью. Я сразу понял почему. И всю дорогу бежал… Я перевел дыхание. – У меня изуродована нога. Соображаю не хуже других, но не очень хорошо умею выражать свои мысли. У меня слишком длинный нос и никогда не было женщины. Меня ни разу в жизни не приняли на работу, где людям пришлось бы видеть мое лицо. А ты… прекрасна, – закончил я. – Ты – прекрасна! Она молчала, но мне показалось, будто от нее исходит свет, гораздо более яркий и чистый, чем от опытной в таких делах луны. И я понял, что даже одиночество когда-нибудь кончается, если ты по-настоящему одинок. Страх – это бизнес Джозеф Макардл Филлипсо – избранник судьбы, и может это доказать. Это доказывают его книги. Это доказывает Космический храм. Избранник судьбы – тот, кому приходится совершать значительные поступки, как говорится, волей-неволей. Например, Филлипсо никогда не собирался связываться с Неопознанными (никем, кроме самого Филлипсо) летающими объектами. То есть он не устраивался в кресле, подобно своим менее честным (по его словам) современникам, и не говорил: «Присяду-ка я и навру-ка немного про летающие тарелки, чтобы срубить бабла». Все, что случилось (как в конце концов поверил Филлипсо), просто случилось – и случилось с ним. На его месте мог оказаться кто угодно. Но, как это обычно бывает, одно тянет за собой другое, ты обжигаешь руку, чтобы обзавестись алиби, – и дело кончается Храмом. Оглядываясь назад (Филлипсо больше никогда этого не делает), можно понять, что алиби было лишним, и сочинять его не стоило. Филлипсо просто называет начало «неблагоприятным» и не вдается в подробности. Дело в том, что все началось однажды ночью, когда он напился без особого повода – если не считать того, что ему только что выплатили сорок восемь долларов за рекламу сети магазинов «Хинкти-пинкти», – а свое отсутствие на следующий день объяснил байкой про обрыв провода на катушке зажигания, который он якобы искал полночи где-то в холмах, возвращаясь домой от старушки-матери. Следующим вечером он действительно навестил старушку-мать, и на обратном пути машина внезапно заглохла, и он провел полночи, копаясь в проводке, пока перед рассветом не обнаружил… вот именно. В такие моменты просто невозможно не соврать. И пока Филлипсо придумывал вероятные правдоподобные альтернативы истине, небо на мгновение озарилось. Тени камней и деревьев вытянулись, померкли и исчезли, прежде чем он успел поднять голову. Это была температурная инверсия, или вспышка метана, или огни святого Эльма, или даже метеозонд – не имеет значения. Филлипсо посмотрел туда, где уже ничего не было, и предался вдохновению. Его машина стояла на травянистой обочине между двумя скалами. Справа густой лес окружал небольшую полянку, наклонную прогалину, из которой торчали булыжники всевозможных размеров, когда-то принесенные ледником. Филлипсо быстро выбрал три камня около фута в диаметре, располагавшихся на равном расстоянии друг от друга и уходивших в землю на одинаковую глубину – то есть не слишком глубоко, он был находчивым человеком, а не трудолюбивым. Он поднял эти булыжники, стараясь ступать туфлями на каучуковой подошве исключительно на пружинистую траву и оставлять как можно меньше следов, затем по очереди унес камни в лес, бросил в покинутую лисью нору и прикрыл сухими ветками. После этого побежал обратно к машине, достал из багажника паяльную лампу, которую одолжил, чтобы отремонтировать потекший шов на старинной ванне в доме матери, и с ее помощью тщательно выжег углубления в земле, где раньше лежали камни. Вне всяких сомнений, судьба прилежно трудилась с тех самых пор, как он сорок восемь часов назад напился и поддался греховной лжи. Однако в этот момент она решила проявить себя, потому что стоило Филлипсо аккуратно прижечь собственное предплечье, выключить паяльную лампу и убрать ее в багажник, как на макушке холма возникла машина. И не просто машина. Она принадлежала журналисту приложения «Сандэй», некоему Пенфилду, который не только не знал, о чем писать следующую заметку, но и видел вспыхнувшие полчаса назад огни в небе. Филлипсо собирался доехать до города и вернуться с журналистом и фотографом, чтобы показать выпуск начальнику и объяснить свое повторное отсутствие. Однако судьба задумала нечто более крупное. В серых предрассветных сумерках Филлипсо встал посреди дороги и принялся размахивать руками. Машина остановилась. – Они, – прохрипел Филлипсо, – чуть меня не убили. А дальше, как говорят сотрудники приложения «Сандэй», история написалась сама собой. Филлипсо ничего не пришлось сочинять. Он лишь отвечал на вопросы, а рассказ родился в мозгу Пенфилда, который понимал только, что ему достался идеальный объект для интервью. – Спустилась в струе огня, да? Ах, в трех струях огня. – Филлипсо отвел его на поляну и продемонстрировал три обугленные вмятины, еще теплые. – Угрожали вам, верно? Ах, всем землянам. Угрожали всем землянам. – Шелест ручки. Щелчки фотоаппарата. – И что вы сделали, заговорили с ними? Да? – Филлипсо ответил, что да. И тому подобное. История попала не в приложение «Сандэй», а в более поздние выпуски – все получилось, как и надеялся Филлипсо, только намного серьезней. Настолько серьезно, что он вообще не попал на работу – она ему больше не требовалась. Он получил телеграмму от издателя, который желал знать, не сможет ли Филлипсо, будучи рекламным писателем, взяться за книгу. Он мог и взялся. Он писал с невероятной легкостью (фраза «Первое слово экономии, последнее слово стоимости» принадлежала ему и украшала все магазины «Хинкти-пинкти», хотя в ней не было никакого смысла), в стиле невзрачном, как напомаженный вихор, и искреннем, как именная табличка банкира. Двести восемьдесят тысяч экземпляров «Человека, который спас Землю» были проданы за первые семь месяцев. В общем, деньги потекли рекой. Не только за книгу, но и за другое. Другие деньги приходили от любителей конца света, приверженцев полного истребления человечества и желающих спастись от инопланетян. И все они, от тех, кто верил, что если бы Господь хотел, чтобы мы покорили космос, он бы снабдил нас ракетными двигателями, до тех, кто не верил ни во что, кроме русских, зато по части русских верил во что угодно, просили: «Спаси нас!» – и каждая щель в этом горшке сочилась золотом. Так появился Космический храм, просто чтобы навести некий порядок, сами понимаете, а потом лекции, и что мог поделать Филлипсо, если половина прихо… э-э, членов клуба называла их службами? Точно так же родилось продолжение, из дополнений к первой книге, чтобы разобраться с утверждениями, в которых, по словам критиков, автор сам себе противоречил. В «Мы не сдадимся» было еще больше внутренних противоречий, она была на треть длиннее, за первые девять недель было продано триста десять тысяч экземпляров, и это принесло Филлипсо столько других денег, что он зарегистрировался как институт и вложил в это дело весь гонорар. Храм развивался, а самой внушительной его частью стал списанный с линкора радиолокатор, который непрерывно крутился. Он ни к чему не был подсоединен, но люди верили, что Филлипсо бдит. В ясную погоду радар было видно из Каталины, особенно ночью, поскольку его снабдили оранжевым прожектором. Это напоминало космический дворник. Офис Филлипсо располагался в куполе под радаром, и попасть туда можно было только с нижнего этажа на автоматическом лифте. Там он мог обсуждать важные вопросы с самим с собой, особенно когда выключал лифт. А обсуждать приходилось многое, например, по карману ли ему провести съезд в Колизее и на что потратить десять тысяч долларов, полученные от Астрологического общества, которое коварно сообщило точный размер гранта прессе, прежде чем выслать чек. Однако главным его проектом была новая книга: что исполнить на бис? Сначала он сказал, что Земля в опасности, потом – что мы можем одержать победу; теперь требовалось взглянуть на ситуацию под другим углом. Требовалось что-то новое, желательно рожденное прессой на основе культуры страха. И чем скорее, тем лучше: очередная сенсация его чуду никогда не повредит. Филлипсо сидел один в амнионе этих мыслей, и трудно описать его изумление, когда он услышал за своей спиной сухой кашель и, обернувшись, увидел невысокого мужчину с рыжеватыми волосами. Филлипсо мог бы сбежать или вцепиться незваному гостю в горло, если бы не прием, который испокон веков используют для обуздания разъяренных писателей. В каждой руке мужчина держал по книге. – Я прочел то, что вы написали, – сказал он. – Правда? – спросил Филлипсо. – И мне это кажется искренним и логичным, – продолжил мужчина. Филлипсо с улыбкой оглядел доброжелательное лицо мужчины и его ничем не примечательный серый костюм. – У искренности и логики есть кое-что общее, – продолжил мужчина. – И то, и другое может не иметь никакого отношения к правде. – Кто вы такой? – тут же вскричал Филлипсо. – Что вам нужно и как вы сюда попали? – Я сюда, как вы выразились, не попадал, – ответил мужчина. Внезапно он поднял палец, и Филлипсо невольно проследил за ним глазами. Небо темнело, и рассекавший его оранжевый прожектор пылал все ярче. Сквозь прозрачный купол, к северу, прямо там, куда показывал его гость, Филлипсо в свете прожектора увидел огромный серебристый силуэт, который парил немного в стороне, в сотне футов над Храмом. Увидел лишь на мгновение, однако силуэт запечатлелся на его сетчатке, словно вспышка. К тому времени как прожектор сделал круг и вновь добрался до этого места, объект исчез. – Я в нем, – сообщил рыжеватый человек. – Здесь, в вашей комнате, – всего лишь проекция. Хотя, – вздохнул он, – в некотором смысле это относится ко всем нам. – Объяснитесь-ка, – сказал Филлипсо громко, чтобы не дать голосу предательски дрогнуть, – или я вышвырну вас отсюда за ухо. – Вы не сможете. Меня нельзя отсюда вышвырнуть. Мужчина приблизился к Филлипсо, который вышел на середину комнаты. Чтобы избежать столкновения, Филлипсо отступил на шаг, и еще, и еще, пока не прижался ягодицами к краю стола. Мужчина спокойно продолжил шагать на него, сквозь него, сквозь его стол, его кресло и спокойствие, потревожив лишь последнее.