Он произнес это шутливым тоном, но руки дрожали. – Вы справитесь, польете с одной стороны, – нежно сказала она, – может, развернете к солнцу. Считайте отношения живым организмом, животным, женщиной, бонсай. Они станут такими, как вы захотите, если позволите им быть самими собой, проявите терпение и заботу. – Кажется, вы делаете мне своего рода предложение. Но почему? – Я просидела здесь почти всю ночь, и в голове родилась сумасшедшая мысль. Как по-вашему, два хилых, искореженных дерева могут образовать бонсай? И он решился. – Как тебя зовут? Летающее блюдце одиночества «Если она утонула, мне уже никогда не отыскать ее в слепящем половодье лунного света над белой полосой прибоя, с пенным шипением набегающего на мертвенно-бледный песок пляжа», – с ужасом подумал я. Самоубийцы, выбравшие пулю или нож в сердце, почти всегда старательно обнажают грудь, и тот же самый необъяснимый порыв побуждает тех, кто решил утопиться, снять с себя одежду. Чуть раньше или чуть позже – и мне помогли бы упавшие на дюны тени и вздымающиеся волны. Теперь же единственной тенью на берегу была моя собственная – крошечное густо-черное пятнышко, похожее на след от воздушного шара. Чуть раньше – и я бы увидел, как она бредет по серебристому пляжу, отыскивая уединенное местечко, чтобы умереть. Чуть позже – и я не смог бы сделать больше ни единого шага по рыхлому, предательски рассыпающемуся, сводящему с ума песку. Тут мои ноги подкосились, и я со всхлипом упал на колени. Нет, я не оплакивал ее, еще нет, мне просто не хватало воздуха. Вокруг бушевал хаос: ветер, соленые брызги, дикое мельтешение света и тени, цветов и красок, которые вовсе и не были красками, а лишь разными оттенками белизны и серебра. Будь этот свет звуком, он шуршал бы волной по песку. Такой свет увидели бы мои уши, стань они глазами. Я скорчился на песке посреди светового водоворота, первая волна вскипела у моих ног и разбилась на тысячи пляшущих цветочных лепестков, а в следующее мгновенье на меня обрушилась плотная лавина бурлящей воды. Я прижал кулаки к глазам. Море на губах отдавало солеными слезами, и казалось, что сама ночь кричит и рыдает в голос. Вот он – светлый изгиб плеч над опадающей пеной. Должно быть, девушка почувствовала мое присутствие, а может, я закричал – повернула голову, увидела меня и прижала руки к вискам. Лицо ее болезненно искривилось, она издала отчаянно-яростный крик и ринулась в воду. Я скинул туфли и бросился в волны, не помня себя, что-то выкрикивая и хватая руками светлые блики, которые проходили сквозь пальцы холодными солеными брызгами. Мы оказались почти рядом, и ее тело, подхваченное прибоем, больно ударило меня в бок, а налетевшая волна сбила с ног нас обоих. Захлебнувшись соленой водой, я перевернулся и увидел стремительно несущуюся на меня кривую зеленовато-белую луну. Потом снова ощутил под ногами вязкий песок, а в руке – ее волосы. Отступающая волна потянула ее за собой, и она стала ускользать от меня. В тот момент я был уверен, что девушка мертва, однако, почувствовав под ногами дно, она с трудом встала на ноги и начала яростно отбиваться. Мокрый кулак врезался мне в ухо, голову пронзила острая боль. Девушка рванулась прочь, но моя рука запуталась в волосах, и я не мог отпустить ее, даже если бы захотел. Со следующей волной она вновь набросилась на меня, пустив в ход кулаки и ногти, и нас понесло на глубину. – Нет… не надо! Я не… – крикнул я, но острые ногти снова полоснули меня по лицу. – Отстань от меня! – завизжала она. – Оставь – сказали ногти – меня – сказали зубы – в покое! – закончил маленький твердый кулак. Тогда я притянул ее голову за волосы к плечу и ребром свободной руки дважды рубанул по шее. Она обмякла, я вытащил ее на берег и отнес за дюну, закрывшую нас от бушующего моря и ветра, который теперь шумел где-то высоко над нами. Там тоже было светло как днем. Я растирал ей запястья, гладил по лицу и говорил: – Ну вот, все хорошо, – и еще какие-то слова, что снились мне давным-давно, в далеких снах. Девушка лежала неподвижно, с крепко зажмуренными глазами, хрипло дыша сквозь стиснутые зубы, на ее лице застыла мучительная улыбка. Она давно пришла в себя, однако дыхание оставалось свистящим и хриплым, а веки – крепко сжатыми. – Зачем ты это сделал? Она наконец открыла глаза, в которых было столько боли, что для страха просто не оставалось места, затем снова смежила веки и прошептала: – Ты знаешь, кто я. – Да. Она заплакала. Я терпеливо ждал. Когда она перестала плакать, между дюнами уже залегли тени. – Ты не можешь знать. Никто не знает. – Об этом все газеты писали. – А, это… Глаза медленно открылись. Она изучающе осмотрела мое лицо, плечи, губы, на секунду поймала мой взгляд, потом закусила губу и отвернулась. – Никто не знает, кто я. Я ждал, когда она шевельнется или заговорит, и наконец попросил: – Расскажи мне. – Кто ты? – спросила она, не оборачиваясь. – Тот, кто… – Ну? – Не могу… может, потом. Внезапно она села и попыталась прикрыться. – Где моя одежда? – Я не видел. – А, помню… я сняла ее и бросила в песок под дюной, чтобы он засыпал ее навсегда, спрятал, как будто ее никогда не было. Ненавижу песок. Хотела утонуть в нем, но он меня не принял. – Не смотри на меня! – вдруг закричала она. – Ты не должен на меня смотреть! И стала беспомощно озираться в поисках укрытия. – Не могу так. Что же делать? Куда идти? – Пойдем, – сказал я и помог ей встать, но она вдруг вырвала руку и отвернулась. – Не прикасайся ко мне. Отойди. – Иди за мной, – сказал я и пошел вниз, где за изгибом песчаного холма, посеребренного луной, снова начиналось буйство ветра. Она все-таки двинулась следом, опасливо заглянула за дюну – раз, другой. – Там? – спросил я. Она кивнула. – Не видел. – Так темно… Девушка нерешительно шагнула вниз, в зияющую черноту лунных теней. Она двигалась медленно и осторожно, как слепая, и постепенно растворилась в темноте. Оставшись на свету, я присел на песок. – Ты слишком близко, – выплюнула она. Я встал и шагнул назад. Невидимая в темноте, она выдохнула: – Не уходи. Я ждал. Из острых теней выросла ее рука. – Будь там… рядом, но в темноте. Как будто… просто голос. Я сел на песок в тени. И она рассказала мне все, а не то, что было в газетах. Когда это случилось, ей было лет семнадцать. Она гуляла по Центральному парку в Нью-Йорке. Денек выдался на удивление теплый для такой ранней весны, и на черных склонах появилась первая травка, нежно-зеленая, едва заметная, словно иней на камнях после ночных заморозков. Днем выглянуло солнце, и храбрая травка переманила к себе с холодного асфальта и бетона не одну сотню пар ног. Не удержалась от искушения и она. Просыпающаяся почва оказалась удивительно приятной на ощупь, а свежий весенний воздух имел особенный вкус. Ноги перестали чувствовать надетые на них туфли, а тело – пальто. Только в такой чудесный день коренная горожанка может поднять голову и посмотреть в небо. Так она и поступила. И на какое-то мгновение забыла о своей жизни, где не было ни ароматов, ни тишины, где все было ей не по душе и не по размеру. Ее больше не угнетала четкая упорядоченность зданий за оградой парка, и вдруг стало не важно, что весь мир принадлежит всем этим изображениям на экранах, холеным богиням из стеклянных и стальных башен, да и всегда принадлежал не ей, а кому-то другому. Подняв голову к небу, девушка вдруг увидела летающее блюдце: прекрасное, золотистое, с тонким матовым налетом, как на созревающих гроздьях винограда. Оно издавало негромкий звук, похожий на аккорд из двух тонов и шелеста ветра в пшеничном поле. Ласточкой взмывало высоко в небо и падало вниз, кружилось и замирало на месте, горя на солнце, словно золотая рыбка. Прелестное, будто живое, однако в его совершенстве угадывались выверенность пропорций и кропотливый труд. Поначалу она даже не удивилась. Блюдце столь разительно отличалось от всего, что ей приходилось видеть, что могло быть лишь обманом зрения, оптической иллюзией, солнечным бликом от самолета или отблеском сварочной дуги. Но, оглядевшись по сторонам, она вдруг поняла, что другие люди тоже заметили странный предмет. Многие гуляющие остановились, замолчали и уставились в небо. Вокруг нее будто возник купол молчаливого изумления, за пределами которого угадывался астматический шум большого города, гудящего, хрипящего и кашляющего исполина, которому нечем дышать. Она снова подняла голову и только теперь осознала наконец величину и отдаленность странного объекта, вернее, его малость и близость. Блюдце могло поместиться в ее расставленные руки, и до него было всего каких-то полтора фута. Охваченная внезапным страхом, девушка отпрянула назад и заслонилась руками, но блюдце просто висело в воздухе. Она метнулась в сторону, развернулась, прыгнула вперед и посмотрела, удалось ли отделаться от наваждения. Сначала ничего не увидела, но когда подняла глаза повыше, блюдце снова покачивалось и гудело прямо у нее над головой. Она прикусила язык, чтобы не закричать, и вдруг заметила боковым зрением, что какой-то мужчина, глядя на нее, перекрестился. Ее переполнил восторг. Она подумала: «Это потому, что у меня над головой золотой нимб». До сих пор перед ней никто так не преклонялся, ни разу в жизни. Эта приятная мысль проникла в душу даже сквозь изумление и ужас, чтобы служить утешением в будущие минуты одиночества. Впрочем, в ту же минуту ею снова овладел панический страх. Она попятилась назад с поднятой головой, словно в каком-то нелепом танце, но почему-то не столкнулась ни с кем из зевак. Обернувшись, с ужасом поняла, что находится в самом центре огромной толпы, которая отступает, тараща глаза и тыча в нее пальцами. Мягкое гудение изменило тембр, блюдце чуть накренилось и опустилось еще на пару дюймов. Кто-то испуганно вскрикнул, любопытные отхлынули, образовав более широкий круг, в который вливались новые зеваки. А блюдце между тем продолжало гудеть и крениться.