Слышу. Не отвечай. Не шевелись. Не говори. Спи. Комната, стена, стол, мужчина ходит… ночь в окне и хризантемы, как живые… Разве не знаешь, что они срезанные и умирают? Они сами об этом знают? – Как вы? Срочно, срочно. – Пить. Что-то холодное, даже от маленького глотка сводит челюсти. Грейпфрутовый сок. Откинулась на его руку, в другой он держит стакан. Нет, это не… – Спасибо. Большое спасибо. Попробовать сесть. Я что, в простыне?.. – Простите, – сказал он, будто прочитав мысли. – В некоторых случаях колготки и мини не к месту. Но все постиранное и высушенное, висит вон там. Можете переодеться в любой момент. Коричневое шерстяное платье, колготки, туфли. На стуле. Он вежлив, отходит, ставит на тумбочку стакан рядом с графином. – В каких случаях? – Когда тошнит. Или нужно подложить утку, – откровенно признал он. Тело под простыней, но смущение ей не скроешь. – Извините. Наверное, я… Качаю головой, а туда-сюда шатается он. – У вас был шок, и вы еще не оправились. Он не решался. Впервые она видела его в этом состоянии. На мгновение даже стала понимать его мысли. Должен я ей сказать, что думаю? Конечно, должен. И он сказал. – Вы не хотели приходить в себя. – Ничего не помню. – Груша, электроскоп. Укол, электростатическая реакция. – Нет, – произнесла она, не понимая. А затем, уже понимая, крикнула: «Нет!» – Держитесь! – яростно выпалил он, а потом оказался рядом, нависая над кроватью и прижимая ладони к ее щекам. – Не засыпайте. Вы справитесь. Справитесь, теперь все хорошо. Понимаете? Все хорошо. – Вы сказали, что у меня рак. – Это прозвучало по-детски, обиженно. – Вы сами в этом признались, – рассмеялся он. – Но я не знала точно. – Тогда это все объясняет, – произнес он тоном человека, у которого камень свалился с души. – Мой препарат не мог стать причиной трехдневного забытья. Похоже, дело было в вас. – Три дня! Он кивнул и продолжил свою мысль. – Время от времени меня заносит, – мило признался он. – Так часто оказываюсь прав. Отсюда и жуткое самомнение. Принял на веру больше, чем следовало, да? Когда решил, что вы ходили к врачу и, возможно, делали биопсию? Вы ведь не делали? – Я испугалась, – призналась она. И подняла на него глаза. – Моя мать умерла от рака и тетя, а сестре отрезали грудь. У меня не хватило сил. А когда вы… – Когда я озвучил то, что вы и так знали, но не хотели слышать, вы пали духом. Знаете, сразу почернели. Свалились в обморок. А семьдесят с лишним тысяч вольт электростатического заряда, что вы несли, были ни при чем. Пришлось вас ловить. Он вытянул вперед руки, и она увидела на предплечьях и мощных бицепсах пылающие ожоги, заходящие под короткие рукава рубашки. – Когда был почти максимум, меня тоже вырубило, – сказал он. – По крайней мере, вы не ударились головой. – Спасибо, – машинально произнесла она, а потом разрыдалась. – Что мне теперь делать? – Что делать? Возвращайтесь домой, где бы он ни был. Снова пытайтесь жить, что бы это ни значило. – Но вы сказали… – Когда до вас наконец дойдет, что я не диагноз ставил? – Вы хотите сказать… вы… вы что, меня вылечили? – Я хочу сказать, вы лечитесь прямо сейчас. Я же вам уже объяснил. Теперь-то вспомнили? – Не полностью, но… похоже, да. Она украдкой (хотя он все равно заметил) прощупала грудь под простыней. – Опухоль еще там. – Если я вам палкой по голове стукну, – привел он незатейливый пример, – будет шишка. На следующий день она никуда не денется, и через день тоже. Еще через день, может, станет поменьше. И через неделю будет ощущаться, но потом исчезнет. Тут то же самое. Она наконец осознала всю ценность произошедшего. – Лечение рака за одну процедуру! – Бог мой, – грубо отрезал он. – Одного взгляда на вас достаточно, чтобы понять – сейчас придется снова выслушивать нотации. Увольте. – Какие нотации? – опешила она. – О чувстве долга перед человечеством. Обычно в двух частях и с кучей деталей. Часть первая должна описывать мой долг перед человечеством, а на деле означать, что мы могли бы срубить денег – классика жанра. Вторая часть взывает исключительно к чувству долга, но ее я слышу нечасто. Она напрочь отвергает сопротивление, с которым человечество принимает полезные изменения, если только они не проистекают из всеми признанных и уважаемых источников. Зато первая прекрасно все осознает, но изворачивается в поисках обходных маневров. – Но я не… – только и успела произнести девушка. – Детали, – он перебил ее, – обычно сопровождают ореол откровения, иногда привлекая религиозные и мистические воззрения, иногда нет. Еще их аккуратно вставляют в этико-философскую модель, чтобы заставить меня поддаться чувству вины вкупе с состраданием, когда частично, когда полностью. – Но я всего лишь… – Вы, – он вперил в нее указательный палец, – уже представляете из себя наилучший образчик того, о чем я только что говорил. Если бы мои предположения оказались верны и вы обратились к частному хирургу, а он диагностировал рак и отправил вас к специалисту, тот проделал все то же самое и послал вас к коллеге на консультацию, и, впав в панику, вы случайно попали ко мне в руки, излечились, потом вернулись к своим врачам, чтобы сообщить о чуде… Знаете, что бы вам сказали? «Спонтанная ремиссия» – вот что вы услышали бы. И не только от врачей, – продолжил он с внезапно обновившейся страстью в голосе, под напором которой она сжалась в кровати. – Коммерческая цель найдется у каждого. Ваш диетолог будет кивать на пророщенную пшеницу и вегетарианские рисовые хлебцы, священник, глядя в небеса, грохнется на колени, генетик сядет на своего излюбленного конька – болезни передаются через поколение – и станет уверять, что у бабушки с дедушкой был схожий случай, просто они не знали. – Пожалуйста! – заплакала она, но он в ответ лишь повысил голос. – Вы знаете, кто я? Инженер с двумя дипломами механика и электрика, и еще с юридическим образованием. Если вам хватит ума рассказать о том, что здесь произошло (надеюсь, что это не так, но на всякий случай, я знаю, как себя защитить), меня могут упрятать в тюрьму за медицинскую практику без лицензии. Вы могли бы мне вменить физическое насилие, ведь я всадил вам в руку иглу, и даже похищение, если сможете доказать, что я перенес вас сюда из лаборатории. И всем до черта, что я вылечил вас от рака. Вы же меня не знаете? – Не знаю. Не знаю даже, как вас зовут. – А я и не скажу. Ваше имя мне тоже ни к чему. – Ну… меня… – Замолчите! Не надо! И знать не хочу. Я заинтересовался вашей опухолью и удовлетворил свой интерес. А теперь хочу, чтобы вы вместе с ней исчезли как можно скорее. Ясно излагаю мысли? – Позвольте одеться, – с нажимом произнесла она, – и я тут же уйду. – И никаких нотаций? – Никаких. – Ее гнев вмиг сменился жалостью. – Я лишь хотела поблагодарить. Такая реакция для вас приемлема? Его гнев тоже пошел на убыль, он присел на корточки у кровати, чтобы быть на одном уровне, и довольно мягко сказал: – Все будет хорошо. Хотя через десять дней, когда вам сообщат о «спонтанной ремиссии», благодарность несколько поубавится. А может, это произойдет месяцев через шесть или через год, два, пять, когда из раза в раз анализы будут отрицательные. За его словами она распознала такую глубокую тоску, что потянулась к руке, которой он держался за край кровати. Он не отпрянул, но и радость от прикосновения не выказал. – Разве я не могу испытывать благодарность прямо сейчас? – Это был бы акт веры, – с горечью сказал он, – а в наши дни веры нет, если она вообще когда-нибудь была.