– Но… но что это зелье сделает со мной? – С тобой оно ничего не сделает. Но много сделает для тебя. Оно может сделать для тебя столько, сколько захочешь ты сам. Но запомни. Пока ты будешь пользоваться ее действием для самоусовершенствования, ты будешь процветать. Но если воспользуешься им для самопревозношения, для хвастовства, для мести, жди предельных страданий. Так что хорошенько запомни это! – Но что это такое? И как… – Я продаю тебе талант. У тебя сейчас нет никакого таланта. И когда ты обнаружишь, какого рода дар принесла тебе эта бутылка, воспользуйся им к собственному благу. А теперь уходи. Ты по-прежнему не нравишься мне. – Сколько я должен вам? – пробормотал я, лишившись к этому времени всякого куража. – Моя бутылочка сама возьмет свою цену. Тебе не придется ничего платить, если только ты будешь следовать моим указаниям. А теперь иди, иначе откупорю бутылочку с джинном… только не обманись, не с «Сухим Лондонским», хе-хе. – Ухожу, – объявил я. Мне как раз удалось заметить нечто непонятное в недрах десятигаллонной оплетенной бутыли, стоявшей в конце прилавка, и это нечто мне совсем не понравилось. – Будьте здоровы. – Зудьте бдоровы, – ответил он. Выйдя из лавки, я направился вдоль по Десятой авеню, потом повернул на восток, на Двадцатую стрит, но ни разу не оглянулся назад. И теперь я очень сожалею об этом, потому что вокруг этой Лутылочной Бавки творилось в этот миг, вне сомнения, нечто весьма скверное. Я не успокоился даже тогда, когда пришел домой; однако, заправив за галстук чашечку черного итальянского кофе, почувствовал себя несколько лучше. Наконец я ощутил сомнение во всем происшедшем. Я хотел осмеять всю историю. Однако по каким-то причинам мне не хотелось делать это слишком громко. С легким презрением я посмотрел на бутылочку и ощутил, что из нее на меня что-то глядит. Понюхав бутылочку, я зашвырнул ее за какие-то старые шляпы на верхнюю полку шкафа, a затем сел, чтобы расслабиться. Тогда я любил расслабляться. Я опирался ногами о дверную ручку и скользил спиной по обивке кресла до тех пор, пока не садился на лопатки, a потом было как в старой поговорке: «Иногда я сижу и сужу, иногда я просто сижу». Достичь первой стадии совсем несложно, и до нее обязательно добирается всякий бывалый бездельник, прежде чем ему удается вступить во второе, куда более блаженное состояние. Требуются годы тренировок, чтобы научиться расслабляться до стадии «просто сижу». Я научился этому искусству достаточно давно. Однако прежде чем впасть в растительное состояние, я вдруг ощутил досаду. Я попытался не обращать на нее внимания. Я обнаружил отсутствие любопытства в степени, достойной истинного супермена, однако досада никуда не делась. Мой локоть, обтекавший подлокотник кресла, ощущал некое давление. И я сразу оказался в неприятном и затруднительном положении, требовавшем от меня сконцентрироваться на его источнике; наконец, осознавая, что подобная концентрация внимания на чем бы то ни было представляет в данном случае наименее желанный поступок, я сдался, с глубоким вздохом открыл глаза. Это была бутылочка. Зажмурившись, я посмотрел еще раз, однако она осталась на месте. Дверца шкафа осталась открытой, полка располагалась прямо напротив меня, и я решил, что бутылочка каким-то образом выпала. Подумав, что если проклятая штуковина окажется на полу, то дальше ей упасть будет уже некуда, я локтем спихнул ее с ручки кресла. Упав на пол, она подпрыгнула, причем с такой точностью, что оказалась в том же самом месте, откуда начала свое движение – на ручке моего кресла, под локтем. Пораженный этим, на сей раз я смахнул ее уже более сильным движением, и она отлетела к стене, от которой отскочила к полке под моим маленьким столиком, a оттуда назад на подлокотник кресла – теперь уже самым уютным образом устроившись прямо на моем плече. Выбитая прыжками пробка выпрыгнула из горлышка и покатилась мне на колени; и я застыл, вдыхая сладкий, с горчинкой, аромат содержимого, ощущая себя испуганным и глупым как неведомо что. Схватив бутылочку, я вдохнул. Запах отчего-то показался мне знакомым… где же это было? О… ах да; так пахнет тушь, которой пользуются молодые китаянки в притонах Фриско. Мутноватая жидкость выглядела черной. Я осторожно пригубил. Неплохо. Если здесь нет алкоголя, значит, старикашка из магазина обнаружил чертовски недурной заменитель спирта. Второй глоток принес мне удовольствие, третий истинное восхищение, но четвертого уже не получилось, потому что к тому мгновению маленькая бутылочка оказалась пустым-пуста. И в этот самый миг я вспомнил название черного ингредиента, наделенного этим забавным ароматом. Кохл. Трава, которую на Востоке используют для того, чтобы получить возможность видеть сверхъестественные создания. Глупый предрассудок! И тут проглоченная мной жидкость, согревшись и разнежившись в моем желудке, начала шипеть и пузыриться. Начал раздуваться и я. Я попытался встать, но не сумел этого сделать. Комната разлетелась вдребезги, обломки ее устремились ко мне, и я отключился. Никогда не просыпайтесь подобным образом. Поберегите себя и будьте осторожными с подобными вещами. Только не надо выбираться из гнилого сна, осматриваться вокруг и разглядывать всю эту дрянь – порхающую, повисшую в воздухе, летающую, ползущую и лазающую там и сям – пухлую, сочащуюся кровью, состоящую из каких-то пленок и безногую, а также разные куски и кусочки, проходящие по части человеческой анатомии. Это было ужасно. В каком-то дюйме от моего носа плавала целая ладонь; от моего потрясенного вздоха она отлетела в сторону, трепеща пальцами в такт движению воздуха. Какой-то покрытый венами клубень выкатился из-под моего кресла и направился куда-то в сторону. Потом что-то застучало, и я увидел перед собой пару челюстей, зловеще скрежетавших и обходившихся без какого-либо лица. Кажется, я не выдержал и закричал. Тогда – знаю – я вырубился снова. Когда я проснулся в следующий раз – наверное, по прошествии достаточного количества часов, потому что было светло и часы мои остановились, – положение дел несколько улучшилось. O да, возле меня по-прежнему моталось несколько страшил. Однако теперь они меня отчего-то не беспокоили. Я уже практически уверился в том, что рехнулся, а раз так, зачем же теперь беспокоиться? Не могу точно сказать, должно быть, меня умиротворил один из присутствовавших в бутылочке ингредиентов. Я ощущал любопытство и волнение – не более того. Я огляделся вокруг, ощущая едва ли не удовольствие. Стены сделались зелеными! Унылые обои стали невыразимо прекрасными. Их покрывал как будто бы мох, однако такого мха человеческим глазам видеть еще не приходилось. Он был густой и длинный и слегка шевелился – не от дуновения, но как бы вырастая. Завороженный, я подошел к стене, чтобы приглядеться попристальнее. Он действительно рос, во всей торопливой магии спор и корней; однако сии торопливые чары были только частью общего волшебства, потому что такой зелени никогда не бывало на свете. Прикоснувшись к стене, я погладил ее, но ладонь моя ощутила одни только обои. Впрочем, сомкнув пальцы, я ощутил легкое прикосновение к коже, вес двенадцати солнечных лучей, мягкую упругость угольной тьмы в замкнутом пространстве. Ощущение рождало тонкий восторг, и за всю свою жизнь я еще не испытывал подобного счастья. Вдоль плинтусов тянулись рядки белых как снег поганок, пол превратился в траву. Вдоль щели по дверце шкафа змеились покрытые цветками лианы, и лепестки их имели неописуемую окраску! Мне казалось, что до тех пор я был слеп – да и глух тоже; ибо теперь я мог слышать шелест копошившихся в листве алых и прозрачных насекомых, да что там – даже неумолкающий ропот растущих растений. Меня окружал новый и очаровательный мир, мир настолько хрупкий, что дуновение, поднимаемое моими движениями, срывало лепестки с цветков, настолько же реальных и естественных, как и немыслимых. Охваченный восторгом, я крутился на месте, перебегал от стены к стене, заглядывал под свою старую мебель, в свои ветхие книги и повсюду находил нечто еще более новое или прекрасное. И рыдание я услышал в тот самый миг, когда, лежа на животе, разглядывал пружины матраса, среди которых угнездилась колония похожих на самоцветы ящериц. Голос был юный и жалобный, он не имел права находиться в моей комнате, где царило полное и абсолютное счастье. Я встал и огляделся; в углу скрючилась прозрачная фигурка маленькой девочки. Спиной она опиралась о стену. Тонкие ножки ребенка были скрещены впереди, в одной руке она растерянно держала за ножку затрепанного игрушечного слоника и прикрывала лицо другой. Длинные темные волосы, рассыпавшись по плечам, скрывали ее лицо. Я спросил: – В чем дело, детка? Терпеть не могу, когда дети плачут подобным образом. Оборвав рыдание на середине, она стряхнула волосы с лица и поглядела куда-то мимо меня, а испуг наполнял ее огромные, полные слез фиалковые глаза и побледневшую оливковую кожу. – Ой! – пискнула она. Я повторил: – В чем дело? Где ты находишься? Она опасливо прижала слоника к груди и прошептала: – Г… где ты находишься? Не скрывая удивления, я сказал: – Прямо перед тобой, девочка. Разве ты не видишь меня? Она качнула головой: – Я боюсь. Кто ты? – Я не причиню тебе вреда. Я услышал, что ты плачешь, и решил спросить, не смогу ли я чем-нибудь помочь тебе. Значит, ты совсем не видишь меня? – Нет, – прошептала она. – А ты ангел? Фыркнув: «Ни в коем случае!» – я подошел поближе и опустил ладонь на ее плечо. Рука моя прошла сквозь ее тело, она вздрогнула и отодвинулась, неразборчиво вскрикнув при этом. – Прости, – сказал я торопливо. – Я не хотел… значит, ты совсем не видишь меня? А я тебя вижу. Она вновь качнула головой и сказала: – Я думаю, что ты – привидение. – Скажешь тоже! – проговорил я. – A ты кто такая? – Я – Джинни, – сказала она. – Мне приходится оставаться здесь, и мне не с кем играть. Девочка заморгала, явным образом опять собираясь заплакать. – А откуда ты явилась? – поинтересовался я. – Я приехала сюда с матерью, – объяснила она. – Раньше мы с ней жили в разных там комнатах. Мать убирала полы в конторах. Но здесь я заболела. И я долго болела. А потом однажды встала с постели и пришла сюда, но когда поглядела назад, оказалось, что я по-прежнему лежу на постели. Это было ужасно забавно. Потом пришли какие-то мужчины и положили меня, – которую лежала на постели, – на носилки и вынесли. Потом ушла и мама. Она долго плакала прежде, чем уйти, a когда я звала ее, не слышала меня. Она так и не вернулась, и мне приходится оставаться здесь. – Почему? – Ох, ну просто приходится. Я не знаю почему. Просто я должна. – А что ты здесь делаешь? – Просто сижу здесь и думаю о разных вещах. Потом тут жила одна леди, и у нее была маленькая девочка, такая же, как я. Мы с ней играли вместе. Пока однажды леди не застала нас вместе. Это было ужасно. Она сказала, что ее девочка одержима. А та все звала меня: «Джинни! Джинни! Скажи маме, что ты здесь». Я пыталась, но эта леди не видела меня. Тогда леди испугалась, схватила свою девочку на руки и начала плакать, мне было так жалко ее. Я прибежала сюда и спряталась, a та маленькая девочка, наверное, забыла меня. Они уехали отсюда, – горько сказала она. Я был растроган: – А что будет с тобой, Джинни? – Не знаю, – проговорила она встревоженным голосом. – Думаю, что мне придется оставаться здесь, пока мама не вернется за мной. Я здесь уже давно и, думаю, по заслугам. – Почему, детка? Она виновато посмотрела на свои туфли: – Я так плохо себя чувствовала, когда болела, и не могла терпеть этого. Я встала из постели раньше времени, хотя должна была еще лежать и лежать. И это я получила за то, что не была терпеливой. Но мама вернется, понимаешь? – Конечно, вернется, – пробормотал я. Горло мое перехватило. – Не расстраивайся, детка. Когда тебе понадобится собеседник, просто позови. Я поговорю с тобой, когда буду рядом. Она улыбнулась, и это было очень мило. Какая передряга для маленькой девочки! Схватив шляпу, я вышел. Снаружи было все так, как у меня в комнате. Пыльные ковры в коридорах покрывали блестящие, почти негнущиеся листья. Ковры более не были темными, ибо каждый листок светился собственным бледным и отличным от других светом. Однако время от времени я замечал объекты не столь привлекательные. По площадке третьего этажа взад и вперед расхаживала хихикающая тварь. Контуры ее были несколько нечеткими, однако, в общем, она напоминала Котелка Брогана, трущобного ирландца, год назад возвратившегося из грабительского налета на склад лишь для того, чтобы застрелиться из собственного пистолета. Мне не было жаль его. На первом этаже, на самой нижней ступеньке, сидели двое молодых людей. Девушка опустила голову на плечо своему парню, тот обнимал ее, однако сквозь них я видел перила. Я остановился послушать. Слабые голоса их доносились откуда-то издалека. Он сказал: – Есть только один путь отсюда. Она сказала: – Не надо так говорить, Томми! – А что еще мы можем сделать? Я любил тебя три года, и мы никак не можем пожениться. Нет ни денег, ни надежды – нет ничего. Сью, если мы это сделаем, то я знаю, мы всегда будем вместе. Всегда и повсюду… После долгой паузы она произнесла: – Хорошо, Томми. У тебя ведь есть пистолет, ты сам говорил. – Она внезапно притянула его к себе. – Ах, Томми, а ты уверен, что мы всегда будем вот так, вместе? – Всегда, – прошептал он, целуя ее. – Вот так. Последовало долгое молчание, оба они не шевелились. И вдруг они стали такими, какими были, когда я впервые увидел их. – Есть только один путь отсюда.