Ну, конечно же, я вошел. Иногда в бутылках обнаруживаются восхитительные вещи, a, судя по самочувствию, мне очень был нужен повод для восхищения. – Закрывайте за собой! – раздался пронзительный голос, едва я открыл дверь. Голос исходил от яйца, мерцавшего в воздухе невысоко над прилавком. Перегнувшись, я понял, что вижу совсем не яйцо, а лысую макушку старика, вцепившегося в край прилавка, причем тощее тело его развевалось на легком сквознячке из открытой двери, как если бы было сделано из воздушных шариков. Малость удивившись, я пнул дверь каблуком. Старикашка незамедлительно повалился вперед, на лицо, а потом взобрался на ноги. – Ах, как приятно снова видеть вас, – проскрипел он. Наверное, голосовые связки его также пропылились. Как и все остальное вокруг. Лишь только дверь легла на свое место, мне показалось, что я оказался внутри огромного пыльного мозга, только что закрывшего глаза. O нет, света было довольно. Однако он не исходил от лампы или от солнца. Скорее, его можно было уподобить лучам, отраженным от кожи бледного человека. Не могу сказать, что это мне очень понравилось. – Как это – снова? – раздраженным тоном поинтересовался я. – Вы никогда не видели меня. – Я увидел вас, когда вы вошли, а потом упал и встал, и теперь вижу вас снова, – отговорился он и просиял. – Чем могу услужить вам? – O, – сказал я. – Ну, вашу вывеску я видел. Что может найтись в ваших бутылках такого, что понравится мне? – А чего вы хотите? – А что у вас есть? Он разразился писклявой песенкой – я еще помню ее, слово в слово: За полтину – не иначе – целый фиал удачи! Или бутылочка изящных острот. Или счастья фляжка и девичья ляжка И ужин без всяких забот. Выпей сполна из старого кувшина, Из ливня выйдешь сухим. А мои бутыли про горе забыли, И боль неведома им. Вот чертенята с ветки, а вот и креветки Из неизвестных морей. Пей эликсир, и душе будет мир, И сердце забьется живей. Мне свой рог дал единорог, Чтоб ты подружку нашел! Или подружку, или полную кружку. Покупай, раз зашел. – Ну-ка подождите! – отрезал я. – Значит, вы хотите сказать, что торгуете драконьей кровью, чернилами с пера брата Бэкона и прочим подобным мумбо-юмбо? Торопливо кивнув, он расплылся во всю свою невероятную физиономию. Я продолжил: – И вы торгуете подлинным товаром? Он все кивал. Я внимательно посмотрел на продавца: – То есть вы хотите здесь, на этом самом месте, этим самым языком сказать мне в нашем городе и при свете ясного дня, что торгуете подобным вздором и рассчитываете, что я… я, просвещенный интеллектуал… – Вы – человек весьма глупый и еще более претенциозный, – невозмутимо произнес он. Бросив на него гневный взгляд, я потянулся к дверной ручке – и окаменел. Окаменел в истинном смысле этого слова. Дело в том, что старик выхватил невесть откуда древний пульверизатор с грушей, пустил из него две струйки в мою сторону, и в результате этого я даже не мог пошевелиться! Однако я сохранил возможность ругаться и, поверьте, воспользовался ею в полной мере. Владелец магазина перепрыгнул через прилавок и подбежал ко мне. Должно быть, он стоял на ящике, потому что теперь я видел, что росту в нем едва ли набиралось три фута. Ухватившись за полы моего пальто, он взбежал вверх по моей спине и скользнул вниз по обращенной к полу руке. Усевшись на мой кулак, он спустил вниз ноги и расхохотался. Судя по моим ощущениям, он вообще ничего не весил. Когда я исчерпал свой запас непристойностей – а я горжусь своим умением ни разу не повторить оскорбительной фразы, – он проговорил: – Этот факт что-нибудь доказывает вам, мой дерзкий и невежественный друг? Я применил масло, выделенное из волоска с головы Горгоны. И пока я не дам вам противоядие, вы будете стоять здесь до вледующего сторника! – Немедленно выпустите меня, – зарычал я, – пока я не вбил ваши мозги в пятки! Он хихикнул. Я еще раз попытался высвободиться, но так и не сумел этого сделать. Казалось, что вся моя кожа превратилась в корпус из нержавеющей стали. Я вновь разразился ругательствами, однако же в отчаянии смолк. – Ты слишком высокого мнения о себе, – заметил владелец Лутылочной Бавки. – Ну, посмотри на себя! Я, например, не нанял бы тебя даже мыть окна в моем заведении. Ты надеешься жениться на девушке, которая привыкла к кое-какому комфорту, и впадаешь в отчаяние, получив от нее отказ. И почему же ты получил полный отлуп, а? Да потому, что у тебя нет работы. Потому что ты ни на что не годен. Потому, что ты вообще жопа. Хи-хи-хи! И у тебя еще хватает наглости чего-то требовать от людей. Да я на твоем месте вежливо попросил бы, чтобы меня освободили, а потом постарался бы уговорить кого-нибудь в этом магазине, чтобы мне продали бутылочку зелья, способного помочь в твоем положении. В общем, я никогда и не перед кем не извиняюсь, никогда не сдаюсь и не желаю слушать никаких пустобрехов-торговцев. Однако на этот раз ситуация была совершенно иной. Мне еще не приходилось быть превращенным в камень, не приходилось и выслушивать о себе стольких неприятных истин. И я смягчился: – Ну ладно, ладно; значит, выпустите меня. А потом я что-нибудь куплю. – Не больно-то приветливо это звучит, – довольным тоном произнес он, непринужденно соскакивая на пол и беря пульверизатор на изготовку. – Тебе придется сказать «пожалуйста». И – «очень-очень прошу вас». – Пожалуйста! Очень-очень прошу вас, – сказал я, задыхаясь от унижения. Он вернулся к своему прилавку и возвратился с порошком на бумажке, которую поднес к моему носу. Через пару секунд я облился потом, и конечности мои утратили жесткость так быстро, что я едва не упал. Я бы распростерся на спине, однако хозяин лавки подхватил меня и заботливо повел к креслу. Пока сила возвращалась в мои потрясенные мышцы, мне подумалось, что за подобные фокусы этого гоблина не худо бы размазать по стенке. Однако остановило меня странное ощущение – странное потому, что прежде оно никогда не посещало меня. Простое понимание того, что когда я выйду из этой лавки наружу, то соглашусь со столь низким мнением обо мне. Торговец отнюдь не спешил. Бодро потирая лапки, он повернулся к полкам: – Ну-с, посмотрим… так что же тебе подойдет наилучшим образом, хотелось бы знать? Гм-м-м. Успех? Ты не сумеешь им воспользоваться. Деньги? Ты не знаешь, как надо их тратить. Хорошую работу? Ты для нее не годишься. Обратив ко мне кроткий взгляд, он покачал головой: – Печальный случай. Цк, цк. Я притих. – Идеальную подругу? Ну, нет. Ты слишком глуп, чтобы опознать совершенство, и слишком тщеславен, чтобы оценить его. Не думаю, чтобы я мог… Подожди-ка! Отобрав четыре или пять бутылочек и горшков с дюжины находившихся за его спиной полок, он исчез в темных недрах магазина. Оттуда вдруг донеслись звуки, явно сопутствующие бурной деятельности – позвякивание и постукивание, помешивание, а потом резкий скрежет песта в ступке; наконец негромкое шипение жидкости, впитывающейся в растертый сухой порошок; и, наконец, после некоторой паузы, стук капель в бутылке, наполняемой через воронку и фильтр. После этого владелец вернулся ко мне, победоносно неся перед собой бутылочку в четыре унции[5] без ярлыка. – Вот это как раз подойдет! – просиял он. – Для чего подойдет? – Для того чтобы вылечить тебя! – Вылечить… – Пока он готовил свою микстуру, прежняя напыщенность, как называла ее Обри, вернулась ко мне. – Что значит – вылечить? Я ничем не болен! – Мой дорогой малыш, – произнес он самым оскорбительным тоном, – ты болен самым несомненным образом. Ты счастлив? И вообще, ты когда-нибудь был счастлив? Нет. Ну а я намереваюсь исправить эту ситуацию. То есть я предоставлю тебе хорошее начало. Однако всякое лекарство требует от больного сотрудничества. Вы находитесь в скверном состоянии, молодой человек. Вы поражены болезнью, которая именуется среди специалистов ретрогрессивным метемпсихозом личности в его самой что ни на есть вирулентной форме. Вы нетрудоспособны по своей природе. Вы мне не нравитесь. И не только мне – никому. Ощутив полное уныние, я выдавил: – Так что же вы намереваетесь делать? Он протянул мне бутылочку: – Ступай-ка домой. Войди один в комнату, чем меньше будет она, тем лучше, – и выпей все это прямо из бутылки. А потом жди последствий. Вот и все.