– Тогда почему вы не скажете это напрямую, а потом увидите, как я буду реагировать? Он покачал головой. – Ничего не могу тебе сказать. Уходи, если хочешь. Я дам сдачу с твоей тысячи. – А часто ли люди отказываются идти дальше, когда оказываются на пороге ответа? – Не так чтобы очень. – Ну и я не собираюсь отказываться. – С этими словами я лег на кушетку. Он не рассмеялся, не сказал «хорошо», никак не выразил своего одобрения, просто поднял телефонную трубку и дал указания: – На сегодня прием окончен. – Потом он направился к своему креслу – туда, откуда мне его не было видно. И опять тишина. Полная. Комната явно была звукоизолирована. – Как вы считаете, почему Дин взял меня к себе в дом, хотя я не мог делать ничего из того, что умели другие дети? – Возможно, ты ошибаешься в этом. – Ну нет, – проговорил я с полной уверенностью. – Я пытался. Для своего возраста я был сильным ребенком, а кроме того, умел держать рот на замке, но во всем остальном ничем не отличался от обыкновенных детей. И не думаю, что отличаюсь теперь, если не считать тех отличий, которыми меня наградило проживание с Дином и его ребятишками. – Имеет ли это какое-то отношение к словам: «Малышу – три»? Я посмотрел на серый потолок. – Малышу три. Малышу три. Я пришел к большому дому по извилистой дорожке, проходящей под чем-то вроде театрального занавеса. Малышу три. Малышу… – Сколько тебе лет? – Тридцать три, – сорвалось с моих губ, и я тут же как ошпаренный вскочил с кушетки и бросился к двери. Стерн рукой остановил меня. – Не дури, или ты хочешь, чтобы я потратил впустую полдня? – Что мне с того? Я плачу за это. – Хорошо, как знаешь. – Сколько тебе лет? Я вернулся и сказал: – Все это мне совершенно не нравится. – Хорошо. Уже теплее. – Но почему я сказал «тридцать три»? Мне же не тридцать три, мне пятнадцать. И еще кое-что… – Да? – Это о том, что Малышу три. Это я сказал, правильно. Но если подумать – голос не мой. – Как и тридцать три не твой возраст? – Да, – прошептал я. – Джерри, – дружелюбно проговорил он, – бояться тут нечего. Я понял, что задыхаюсь. Постарался успокоиться и сказал: – Не нравится мне то, что мои воспоминания стали говорить чужим голосом. – Видишь ли, – сказал он, – наша работа – мозгоправов, если так можно выразиться, – на самом деле вовсе не такова, какой ее представляют люди. Когда вместе с тобой я вхожу в мир твоего сознания, то есть когда ты сам углубляешься в него, мы обнаруживаем нечто, не столь уж отличающееся от так называемого реального мира. Сначала кажется по-другому, ведь каждый пациент является к нам с собственным набором фантазий, иррациональных событий и загадочных восприятий. Каждый человек обитает в подобном мире. Когда кто-то из древних сказал: «Правда удивительнее вымысла», он имел в виду именно это. Куда бы мы ни пошли, чем бы ни занялись, нас окружают символы, предметы настолько знакомые, что мы даже не смотрим на них или же не замечаем, если и смотрим. Если бы кто-то мог в точности поведать тебе, что именно он видел и думал, пройдя десять футов по улице, ты получил бы самую искаженную, путаную, туманную и неполную картину из всех, которые тебе приходилось видеть. Никто и никогда не воспринимает окружающее с полным вниманием до тех пор, пока не попадает в подобный моему кабинет. Тот факт, что он рассматривает прошлые события, абсолютно ничего не значит; существенно другое – то, что он видит теперь яснее потому лишь, что впервые прилагает усилия. Теперь о твоем «тридцать три». Едва ли можно получить потрясение более сильное, чем обнаружить в себе чужие воспоминания. Своя личность слишком важна, чтобы можно было позволить себе такое отступление от нее. Учти еще, что мышление закодировано, и человек способен расшифровать лишь десятую часть собственных мыслей. И вот вдруг он натыкается внутри себя на участок кода, вызывающий у него отвращение. Разве трудно понять, что ключ к такому коду ты можешь отыскать единственным способом – перестать отворачиваться от него? – Вы хотите сказать, что я начал вспоминать… чужие мысли? – Так тебе показалось на какое-то время, – но и это важно. Давай попробуем разобраться. – Хорошо. – Мне было дурно. Я устал. И вдруг понял, что дурнота и усталость – только попытки уклониться. – Малышу – три, – проговорил он. Малышу – сколько угодно. И три, и тридцать три, и между пятью и семью. Кью. – Кью! – выкрикнул я. Стерн молчал. – Слушайте, не знаю почему, но, кажется, я нашел дорогу, только другую. Ничего не случится, если я попробую иначе? – Ты сам лечишь себя, – напомнил он. Пришлось рассмеяться. Потом я закрыл глаза. А там… Лужайки только что помыли и причесали, и цветы прямо дрожали от страха, как бы ветерок не растрепал их лепестки. Я шел вверх по дороге, тесные ботинки жали. Я не хотел идти в этот дом, но пришлось. Я поднялся по ступеням меж белых колонн и поглядел на дверь. Интересно, что за ней, но она была такая белая и прочная… Над ней, слишком высоко, располагалось окошко навроде веера, и еще два окошка соседили с ней по сторонам. Все три с разноцветными стеклами. Я ткнул дверь ладонью, тут же оставив грязный след. Ничего не произошло, поэтому мне пришлось постучать снова. Дверь распахнулась. В ней появилась высокая худощавая служанка из цветных. – Что тебе нужно? Я сказал, что мне надо повидать мисс Кью. – Мисс Кью не разговаривает с такими, как ты, – отрезала она. – Поди умойся сперва. Тогда я начал свирепеть – я уже на лестнице пожалел, что пришел сюда, заставив себя приближаться днем к людям и все такое, однако, собрав все свое терпение, проговорил: – Мое лицо здесь ни при чем. Где мисс Кью? Ступай-ка разыщи ее. Она охнула: – Как ты смеешь так говорить со мной? Я ответил: – Вот уж не собирался никаким образом говорить с тобой. Впусти меня. Я хотел уже прибегнуть к помощи Джейни. Она запросто сдвинула бы эту тетку с места. Но я сам должен был все сделать. И такого приема не ожидал. Она захлопнула дверь, прежде чем я успел даже раз ругнуться. Поэтому я принялся колотить в дверь ногами. Вот для чего пригодились башмаки. Немного погодя она снова распахнула дверь, да так внезапно, что я чуть не упал на задницу. Размахивая щеткой, она завизжала: – Убирайся отсюда, подонок, иначе полицию вызову! А потом толкнула меня так, что я и впрямь упал. Поднявшись с пола, я кинулся к ней. Она отступила назад, и, когда я оказался поблизости, огрела меня щеткой, но я-то был уже внутри дома. Я как раз отобрал у нее орудие, но совсем рядом кто-то произнес: «Мириам!» – с интонацией взрослой гусыни. Я замер на месте, а служанка истерически завопила: – Ох, мисс Алисия, да вы гляньте только! Он убьет вас. Вызывайте полицию. Он… – Мириам! – прозвучал тот же голос, и служанка умолкла. Наверху лестницы стояла строгая с виду женщина в расшитом кружевами платье. Она показалась мне старше, чем была на самом деле, возможно, потому, что рот ее был сжат буквально в ниточку. Должно быть, ей было года тридцать три… тридцать три! Смущенные глаза, небольшой нос. Я спросил: – Это вы и есть мисс Кью? – Да, я. А в чем причина вторжения? – Мне нужно переговорить с вами, мисс Кью. – Нужно? Так выпрямись и открой рот.