– Хочу спросить… не найдется ли у вас какой работы? – Она торопливо добавила: – Я умею готовить, шить… – Работы? – перебил он, хмыкнув. – Нет, милочка. Ничего такого у меня не найдется. Тут, знаете ли, театр, а не дамские будуары. – Понимаю. Но, может быть… – Всего доброго. Просящий взгляд ее уже не удивлял его и не трогал. Дракон успел насмотреться за свою суматошную жизнь не только на безработных актрис. Приходили к нему порой искать места и такие вот наивные создания, которые знать не знали, что такое театр, тем более бродячий, и считали почему-то, будто кому-то там требуются горничные. Он повернулся к ней спиной, но просительница оказалась упорной. – Каер Муниц, – начала она, – выслушайте меня, пожалуйста… Дракон мгновенно раздражился. – Еще чего! – рыкнул он. – Нет у меня времени ни слушать вас, ни лясы точить. Идите подобру-поздорову, не стойте под ногами! Из фургона как раз начал спускаться Титур Полдень, таща свернутую в рулон декорацию, и Папаша ринулся проверять – нужную ли взял. Оказалась нужная. Пришлось, однако, еще покликать Аглюса, глухую тетерю, – тот отозвался только с третьего раза, чем разозлил антрепренера еще больше. Наконец Аглюс прибежал, принял, осыпаемый проклятиями, у «благородного отца» рулон и поволок его на сцену. Титур, кряхтя, залез обратно в фургон, но, вместо того выносить следующую декорацию, опять забубнил что-то новичку. – Шевелитесь! – гаркнул Дракон. – По одной в час собираетесь таскать?! – Каер Муниц… – снова услышал он за спиной тихий, но настойчивый голосок и взбеленился окончательно. Но только он собрался повернуться к назойливой бабенке, чтобы вытолкать ее со двора, как из фургона высунулся Князь-Волчок и отвлек его от жестокого намерения. – Каер Муниц, не скажете, что это такое? – удивленно вопросил новый комик. В руках у него была престранная штуковина, с ходу и впрямь не разберешь, что к чему, – пыльный кожаный мешок с притороченной к нему снизу железной треногой, утыканный поверху деревянными трубочками, с пестрыми рядами костяных кнопок по бокам. Сам Дракон узнал ее не сразу. А узнав, досадливо сморщился. Как эта штука называлась, старик понятия не имел, хотя возил ее вместе с реквизитом вот уже двадцать лет – выбросить было жалко. Каково назначение, Муниц тоже не ведал, поскольку приобрел ее когда-то у случайного попутчика в дилижансе, будучи в изрядном подпитии. Наверняка он даже и спросил тогда, что это такое, только вот ответ продавца вылетел из памяти… – Не скажу! – рявкнул он. – На кой ты выкопал эту дрянь? Сунь обратно да делом займись! Тихий голосок послышался снова: – Это гамадун. Волчок всмотрелся в худенькую фигурку, маячившую позади массивной туши Муница, и приветственно помахал рукой: – О, кру Таум, здравствуйте! Как вы сказали? Гама?… – …дун, – закончила надоедливая просительница. Кру Таум. Услышав имя, Папаша ее вспомнил. Полоумная сестра трактирщика Буна. Старик мрачно засопел. И нужны ему напоминания о вчерашнем скандале?… Он открыл было рот, чтобы велеть ей проваливать отсюда, но тут кру Таум, выйдя из-за его спины, продолжила объяснения: – Это музыкальный инструмент. Старинный, таких давно не делают. Но звучит он приятно. Гнать ее Дракон тут же передумал. Чего в столь дорогом его сердцу «Божественном» театре всегда недоставало, так это музыки, украшения спектаклей, и нечаянное открытие заинтересовало старика. – Вы слыхали, как на нем играют? – спросил он недоверчиво. – Да, – ответила кру Таум. – И сама немного умею. – Ну-ка, сыграйте! Повинуясь знаку антрепренера, Волчок спустился с фургонной лесенки, вручил загадочный мешок кру Таум и подмигнул ей. Та в ответ улыбнулась. «…Боже, Боже», – внезапно застонал невидимый спутник Пиви Птички, – «неужели еще одна?» «Успокойся, Дуду», – вздрогнув, огрызнулась она. – «Хоть сотня еще… какая разница?» «Я больше не могу…» – заныл он. – «Ну что ты сидишь? Иди в фургон, пока никто не смотрит, пошарь там как следует!» «Сто раз уже шарила. Нет там ничего». «Но где-то же он должен быть?!» «Не знаю. Тебе видней». Дуду еще раз простонал и затих. А потревоженная Пиви, забыв о париках, с тоскливым любопытством уставилась на эту несчастную, которая с таким упорством лезла по доброй воле в когти Дракону. И правда – зачем?… Папаша Муниц тоже впился в сестру трактирщика ожидающим взглядом. Кру Таум ловко разложила пыльный мешок на треноге, деревянными трубочками кверху. Затем нашарила ногою педаль, которая обнаружилась при одной из опор треноги, и принялась ритмично нажимать на нее, отчего мешок зашипел и начал раздуваться. Катти помогала ему, расправляя складки, пока он не принял шарообразную форму и верхние трубочки не растопырились во все стороны самым угрожающим образом. Декорации были забыты. Аглюс, придя за очередной ношей, задержался посмотреть; следом за Волчком выбрался из фургона Титур; вынырнула откуда-то Иза, сказала: «Батюшки!», увидев ощетинившийся мешок, и, конечно, осталась тоже. Все, включая Папашу Муница, стояли и глазели на чудной гамадун как завороженные. Кру Таум тем временем отважно изловила одну из трубочек, ту, что была длиннее прочих, с изогнутым концом, и дунула в нее, нажав одновременно на три кнопки с правого боку. Кожаный шар испустил протяжный трехголосый вопль, на удивление звучный. Похожий на зов охотничьего рога и стенание разом. А потом ловкая маленькая женщина, разрумянившись, забегала пальцами по правым кнопкам, продолжая подкачивать педалью воздух, и чудо-мешок запел. Кру Таум не обманула – звучать он должен был, судя по отдельным нотам, приятно. Когда бы не хрипел, как старый пьяница, не кашлял, и кое-какие звуки не пропадали вовсе, переходя в жалостливый сип. Из-за этого мелодия колыбельной, которую играла Катти, угадывалась с трудом, и то лишь потому, что каждому нибурцу была знакома с детства, как голос матери. На хрипы и стоны гамадуна сбежались все, кого тут еще не было. Как сказал бы Дракон, не будь он сам увлечен, – «оглохнуть и ослепнуть готовы, лишь бы не работать!..» Но кру Таум, озабоченно покачав головой, быстро прекратила игру. Она пересчитала грозно пошевеливаемые выходящим воздухом трубочки и сказала, что не хватает двух штук. Дракон отправил Волчка с Титуром на поиски, и одна вскоре нашлась – в том же углу, что и сам гамадун. Катти воткнула ее в надлежащее отверстие, после чего сипов с хрипами сделалось вполовину меньше и в том, что это и вправду приятный музыкальный инструмент, сомнений ни у кого не осталось. Но, чтобы найти вторую трубочку, требовалось, похоже, перетряхнуть весь хлам, который успел скопиться в фургоне за годы скитаний и даже слежался местами в окаменелые пласты. – Вот этим и займись, – приказал кру Таум Папаша Муниц, – когда парни вынесут декорации! Командный тон его, как и внезапный переход на «ты», означал, что антрепренер уже считает Катти своей собственностью и что труппа «Божественного» театра приняла ее в свои многострадальные ряды… Пиви Птичка вздохнула. Отвела взгляд от новой подруги по несчастью и снова принялась водить гребнем по парику. Бедняжку можно только пожалеть. А беспокоиться не о чем. Даже если эта самая кру Таум – и впрямь еще одна охотница за универсусом, кто сказал, что ей повезет больше, чем другим?… * * * Искать недостающую трубочку Катти не пришлось. Точно такой же инструмент, только в полной сохранности, лежал на чердаке дома Таумов – когда-то на нем играл Имар, который и научил жену нескольким простым мелодиям. Сообщив об этом Дракону, кру Таум получила милостивое разрешение сходить за собственным гамадуном, а увечным театральным заняться как-нибудь на досуге. Дневной и вечерний спектакли были даны уже с музыкальным сопровождением. Катти, сидя за кулисами, старательно пускала в ход гамадун в указанных местах. Того немногого, что она умела из него извлечь, оказалось вполне достаточно – король Игал отправился на войну под аккомпанемент веселенького марша; его неверная королева встретилась с любовником под нежные звуки пасторальной песенки о пастушке. Открытие королем супружеской измены сопровождалось заунывной рыцарской балладой. И «умерли» все в конце под пугающие трагические аккорды, извлеченные Катти в порыве вдохновения из левых, басовых кнопок гамадуна. То, что педаль при накачивании отчаянно скрипела, не мешало ровным счетом никому – ни публике, ни актерам. В восторге были все, даже Папаша Муниц, который, правда, чувства свои скрывал весьма умело, зато после вечернего спектакля назначил счастливо обретенной музыкантше жалованье, о коем до той поры не заикался. – Вы молодец, Катти, – сказал Волчок, когда антрепренер с женой отправились ночевать в гостиницу, а труппа «Божественного», задержавшись в театральном амбаре, принялась выпивать по традиции за успех новенькой. – Ты, – поправила она, чувствуя себя уже почти своей в этом веселом братстве. Полоумными здесь были все – на взгляд байемских обывателей. И, поскольку ни на чье место Катти не претендовала, заняв свое, единственное, приняли ее радушно, по-дружески. Не скупились на комплименты, учили, как держать себя с Драконом и Коброй, рассказывали о тяготах бродячей жизни, давали советы… Приятно, что ни говори, быть равной среди равных, не белой вороной и не посмешищем. – Ты молодец, – повторил Волчок, которого здесь почему-то называли Князем. – Скандала не боишься? – Нет, – покачала головой Катти. – Успела подготовиться. Спасибо тебе. – Ну-ну, – ухмыльнулся он. – Себе скажи спасибо. Я сразу понял, что в тебе черт сидит. – За черта! – поднял свой стакан Аглюс Ворон.