«Милорд, – писал Нельсон графу Сент-Винсенту, – Господь всемогущий благословил оружие его величества и даровал нам великую победу над флотом врага, которого я атаковал на закате 1 августа, недалеко от устья Нила. Вражеские корабли стояли на якорях линией, защищая вход в залив. Вокруг было много канонерских лодок, а на острове были установлены мортиры, но ничто не смогло остановить эскадру, которую ваша милость, оказав мне великую честь, поместили под мое командование. Высокая дисциплина, опыт капитанов, а также смелость всего личного состава сделали нашу эскадру непобедимой». Новость о победе распространилась по Европе со скоростью лесного пожара. Ее влияние на людей – в то время не было принято сдерживать свои эмоции, как сейчас, – трудно себе представить. Супруга Уильяма Гамильтона Эмма (впоследствии ставшая любовницей Нельсона) рухнула на землю, и Нельсон несколько дней спустя писал, что она «еще не оправилась от синяков и ссадин». Лорд Спенсер, находясь в суровых стенах британского адмиралтейства, узнав о победе, лишился чувств. Политическим результатом битвы на Ниле стало появление второй коалиции против революционной Франции. Почти всего, что Наполеон захватил в Италии, он лишился за одну только короткую кампанию. Турция вступила в войну на стороне союзников. Но самое главное заключалось в следующем: хотя война с Францией тянулась еще много лет, Британия обеспечила себе прочное господство на Средиземном море. Этого господства, хотя оно часто оспаривалось, страна ни разу не утратила, пока не отказалась от него по собственной воле во второй половине XX века. Глава 6 Наполеон и Нельсон Наполеон, находившийся на берегу в Египте, чувствовавший себя хозяином Каира и обративший взор на Восток, судя по всему, не вполне осознавал возможные последствия битвы на Ниле. Он был гением сухопутной войны, и потеря военного флота, который уже оправдал свое существование, обеспечив безопасную переправу армии, вероятно, казалась ему небольшой ценой за овладение страной. У Франции еще много моряков и леса, можно построить еще дюжину военных кораблей или даже больше. А пока следовало заняться оккупацией и реорганизацией Египта, а кроме Египта есть еще Индия… Но не все члены его свиты были столь оптимистичны. Главный казначей египетской армии в письме к своей супруге (оно было перехвачено британским военным кораблем) писал: «Роковая битва [на Ниле] разрушила все наши надежды. Она не позволила нам получить оставшиеся войска, предназначенные для нас, она дала англичанам возможность убедить Порту объявить нам войну, она возродила то, что едва удалось погасить в сердце австрийского императора. Эта битва открыла Средиземное море для русских, поместила их к нашим границам, обусловила утрату Италии и бесценных владений на Адриатике, приобретенных благодаря успешным кампаниям Бонапарта. Наконец, она обрекла на неудачу наши дальнейшие планы, потому что теперь мы не можем мечтать о причинении британцам неудобств в Индии. Нельзя забывать и о ее влиянии на народ Египта, который мы хотели видеть своим другом и союзником. Вместо этого египтяне стали нашими врагами. Полностью окруженные, как это было с турками, мы обнаружили себя втянутыми в самую трудную оборонительную войну, без малейших надежд на какие-либо преимущества». Наполеон, однако, занимался сиюминутными делами и был слишком уверен в успехе, чтобы предаваться размышлениям. Его первой задачей, поскольку Турция теперь находилась в состоянии войны с Францией, был удар в северном направлении по Сирии. Если ему приходится – только на некоторое время, естественно, – отложить мысли об Индии, можно взяться за другую задачу – разбить Османскую империю и войти в Европу с восточного фланга. Сначала все шло хорошо. Яффа оказалась в руках французов 7 марта, и Наполеон сразу двинулся на север – к Акре. Этот известный древний город, расположенный на каменистом выступе берега, выходящий на залив с таким же названием, был воплощением истории восточной части Средиземноморья. В библейские времена его называли Акко. Он был известен как источник мурекса – морских моллюсков, из которых делали знаменитый «тирский пурпур». Город располагался на стратегической дороге вдоль побережья и являлся портом Галилеи и Дамаска. Поэтому он далеко не единожды подвергался осадам. Город вошел в историю как одно из завоеваний египетского фараона Тутмоса III около 1500 года до н. э. Потом он подчинялся Тиру и после этого стал частью Персидской империи. В эллинистический период его название было изменено на Птолемаида. Г. А. Смит писал в энциклопедии «Британика»: «Для Египта, Малой Азии, Греческих островов и материка и для Италии его гавань была самой удобной на сирийском побережье. Поэтому его история до конца новозаветного периода – это история прибытия великих людей с этих берегов, сбора больших армий, зимних лагерей завоевателей внутренних территорий Сирии и ожесточенных конфликтов между греками и иудеями». Он стал арабским городом, был захвачен участниками Первого крестового похода, у которых его отобрал Саладин. После его перехода к туркам он впал в спячку, как и большинство некогда известных городов, на которые пала тень Османской империи. Капитан Ральф Миллер, отправленный Наполеоном, чтобы оценить оборонительные сооружения Акры, нашел их разрушенными. «Я обнаружил почти все амбразуры пустыми, кроме тех, что выходили на море. Многолетний городской мусор полностью перекрыл подход к воротам единственным орудиям, которые могли прикрыть их с флангов…» Тем не менее Акра стала поворотным пунктом и в карьере Наполеона, и в карьере сэра Сидни Смита, ее защищавшего. Впоследствии Наполеон сказал: «Из-за этого человека я упустил свою судьбу». Сэр Сидни Смит, командовавший турецкими войсками, усиленными британскими моряками, доказал, как это уже сделал Нельсон на море, что французская армия не является непобедимой. Оборона Акры, стоившая Наполеону большей части его армии, стала предвестницей дальнейших побед британского оружия. Туркам и британцам помогали болезни, косившие французских солдат, стоявших лагерем в разгар летней жары на болотистой малярийной равнине Акры. Неудачу Наполеона у этих старых, выжженных солнцем стен в какой-то степени компенсировала уверенная победа над крупными турецкими силами недалеко от залива Абукир. Вскоре после этого, отозванный Директорией во Францию, где сложилась отчаянная ситуация, Наполеон вернулся на Корсику и привел туда два уцелевших фрегата из своего флота. Можно было подумать, что, лишившийся флота, потерпевший неудачу при Акре и покинувший армию, Наполеон не будет встречен как герой в своей стране. Однако факт остается фактом: Наполеон продолжал излучать неиссякаемый оптимизм и чары. Более того, в создавшейся ситуации была велика вероятность реставрации монархии, если каким-то чудом военному лидеру не удастся сохранить республику. «Мне нужен меч», – заявил Эммануэль Сийес, один из пяти директоров. И словно по волшебству, как джинн с Востока, вернулся Бонапарт. Всю зиму 1799 года Нельсон провел в основном в Палермо, где разыгрывал незавидный спектакль своей рабской привязанности к леди Гамильтон. Легкая нетребовательная жизнь древней сицилийской столицы и атмосфера преклонения, в которой теперь жил «победитель на Ниле», казалось, истощили его мораль. К счастью, временно. Нельсону надо было снова выйти в море, и он неузнаваемо менялся, превращаясь в величайшего моряка своего времени. А месяцы, проведенные в Палермо, были самыми непривлекательными в его карьере, поскольку он был политически наивен и неискренняя льстивая обстановка при дворе смущала его. Гамильтоны много времени проводили на загородной вилле. Там сохранилась одна реликвия, напоминающая о Нельсоне. На стене комнаты, некогда бывшей спальней Эммы Гамильтон, висит выцветшая копия морских флажных сигналов. Одна группа флажков обозначает, что адмирал (Нельсон) в пределах видимости. Из окна спальни леди Гамильтон могла смотреть на сигнальную станцию королевского флота на соседней горе Пеллегрино и видеть задолго до приветственных пушечных выстрелов, что ее знаменитый любовник направляется к берегу. Неактивность (по словам лорда Спенсера) при иностранном дворе устраивала Нельсона ничуть не больше, чем море устраивало Наполеона. Новый век начался удачно для Франции. 14 июня 1800 года Наполеон, победив при Маренго, снова стал хозяином Италии. В том же году (в котором мало что еще складывалось для них удачно) британцы добились незначительного успеха – захватили два последних корабля, уцелевшие в битве на Ниле – Le Guillaume Tell и Le Généreux. Первый был взят вскоре после ухода с Мальты, а второй – на пути туда. Взятие Le Généreux особенно интересно, поскольку этот корабль был захвачен Нельсоном, поднявшим свой флаг на Foudroyant. Мичман, находившийся в то время на борту, записал свои впечатления от деятельности адмирала. Оливер Уорнер в книге «Сражения Нельсона» привел рассказ мичмана Г. П. Парсонса: «После нескольких дней болтанки на волнах в тумане Нельсон услышал стрельбу и приказал сэру Эдварду Берри, который к этому времени вернулся на свое место флаг-капитана, править туда. Очень скоро адмирал потерял терпение и стал командовать лично. – Пусть Foudroyant летит, – сказал он Берри. – Так не годится, сэр Эдвард. Это наверняка Le Généreux, и он сдастся только моему флагману. Сэр Эдвард, мы должны постараться и обойти Northumberlend [еще один английский корабль, участвовавший в погоне]. – Я сделаю все, что смогу, милорд, – сказал Берри и начал отдавать команды. Foudroyant стал двигаться быстрее и постепенно выходил вперед. Адмирал нетерпеливо размахивал культей, заметил Парсонс. – Не волнуйтесь, – сказал сэр Берри. А адмирал внезапно обрушился на младшего офицера, который вел корабль. – Я вышибу из тебя дух, шельмец, если ты будешь так невнимателен! Сэр Эдвард, поставьте к штурвалу лучшего старшину-рулевого! – Впереди странный парусник, – доложил наблюдатель. – Юноша, – обратился Нельсон к Парсонсу. – Проклятье, немедленно выясни, кто там! – Шлюп или фрегат, милорд. – Спроси название. – Success. – Передай, чтобы он вышел наперерез противнику. Хотя разница большая… Тридцать две маленькие пушки против восьмидесяти больших. – Success, милорд, лег в дрейф поперек курса Le Généreux и ведет огонь с левого борта. Француз поднял триколор с флагом контр-адмирала. – Success, так держать! – Он повернул через фордевинд и ведет огонь с правого борта. Он приблизился к преследуемому кораблю, милорд. Le Généreux открыл огонь по фрегату, и все замерли, опасаясь последствий. Но когда дым рассеялся, стало видно, что Success хотя и пострадал, но продолжает, словно бульдог, наскакивать на противника. – Передайте на Success, чтобы прекратили огонь и перешли ко мне за корму, – сказал Нельсон. – Он хорошо потрудился для своего размера. Дайте залп с нижней палубы, сэр Эдвард. – Он прошел выше. – Дайте большой сбор и хладнокровно стреляйте по мачтам и реям. В этот момент французский корабль открыл огонь по нас, продолжил Парсонс. Снаряд прошел сквозь стаксель бизани. Лорд Нельсон похлопал одного из молодых матросов по голове, шутливо спросил, нравится ли ему музыка, и, заметив тревогу на его лице, сообщил, что король Швеции Карл XII бежал после первого выстрела, который услышал, но впоследствии заслужил своей храбростью прозвище «великий». – Поэтому, – заключил Нельсон, – я многого жду от тебя в будущем. В это время к нам присоединился Northumberland. Рассвет осветил триколор, сообщил Парсонс, вокруг которого грохотали пушки. Берри перешел на борт французского корабля и принял меч адмирала. Но сам он умирал от ран…» Таких сцен было очень много на Средиземном море в течение следующего десятилетия – летали ядра, падали мачты и реи, люди сражались и умирали. Два народа в очередной раз схлестнулись за контроль над внутренним морем. Как всегда, когда возникал конфликт из-за контроля над этим морем, век за веком звучали названия одних и тех же портов и островов. На этот раз пришел черед Мальты стать свидетелем битвы гигантов за владение ее гаванями. Остров пал без единого выстрела, когда Наполеон подошел к нему на пути в Египет. 4000 солдат под командованием Клода Вобуа были оставлены на нем следить за порядком и за тем, чтобы британские военные корабли никогда не вошли в его воды. Но только французы с их революционным пылом и имперской надменностью оказались не лучшими хозяевами. Сначала мальтийцы были склонны приветствовать императора, как освободителя от правления рыцарей, которое стало в последние годы не только жестоким, но и неэффективным. «Свобода, Равенство, Братство» – эти слова нравятся людям во всем мире. И если бы французы действительно принесли эти идеалы на остров и претворили в жизнь, вероятнее всего, островитяне были бы вполне довольны своими новыми хозяевами. Но все получилось иначе. Французы сначала разграбили сокровища рыцарей и церкви острова (вся добыча утонула в заливе Абукир, когда взорвался флагман L’Orient), а потом ввели высокие налоги. Они отказались признать обязательства прежних правителей, повысили процентные ставки официальных ростовщиков, и не только не облегчили участь островитян, но и сделали ее намного тяжелее. Они поменяли царя Чурбана на царя Цаплю. Правда, мальтийцы, как обычно, осознали, что у них есть другой выход – в данном случае британцы. Жители небольших островов, портов и баз, которые постоянно сталкиваются с сильными мира сего, быстро учатся взвешивать шансы и принимать решения. Неудивительно, что мальтийское восстание против французов началось всего через неделю после того, как до острова дошла новость о победе Нельсона в заливе Абукир. Даже если отбросить материальные соображения, обитатели этого маленького архипелага были глубоко оскорблены французским революционным атеизмом и циничным разграблением церквей острова. Как заметил французский консул на Мальте, «религиозность мальтийца идет из самой глубины его души. Свою религию, предписания которой он исполняет без всякой показухи, он любит со всей искренностью, потому что ее истоки не только в истинной вере, но и в обычаях, известных ему с детства. Он находит в сердце религиозных церемоний родство, которое другие находят в публичных зрелищах и празднествах». Представляется, что жители Мальты и Гоцо, отрезанные посреди моря, всегда испытывали необходимость в успокоении, которое дает религия. Они постоянно осознавали свою изоляцию. Об этом говорил Гомер, описывая Одиссея, сидящего на каменистом берегу острова Калипсо и смотрящего в пустынное море. Преданность мальтийцев причудливой форме римского католицизма была так же сильна в XIX веке, как и преданность их предков матери-богине четырьмя тысячелетиями раньше. Обращение французов с церквями Мальты и их пренебрежение к месту, занимаемому Римско-католической церковью в жизни островитян, были основными причинами восстания. Генерал Вобуа и его войска теперь были вынуждены сосредоточиться в Валетте и вокруг Большой гавани, поскольку островитяне повсеместно взяли в руки оружие, а французский гарнизон в древней столице Мдине был убит. Британская блокада Мальты должна была, теоретически, заморить французов голодом и заставить уйти через несколько месяцев. Однако в один из моментов, когда французский флот из Бреста сумел пройти в Средиземное море, блокирующие суда пришлось вывести. Это позволило французам завезти достаточное количество продовольствия и прочих запасов. Тем не менее в конце, когда после затяжного и очень жаркого лета, во время которого французы в Валетте были вынуждены есть кошек, собак и даже крыс, генерал Вобуа капитулировал. Ему и его людям разрешили уехать из Валетты во Францию, и Мальта стала британской базой. Хотя только парижский договор 1814 года объявил остров по праву принадлежащим его величеству королю Великобритании, королевский флот задолго до этого использовал его гавани. Англо-французская война, продлившаяся двенадцать лет, возобновилась по большей части из-за Мальты. Англичане, которые сначала скептически относились к ценности Мальты, вскоре осознали ее огромную стратегическую важность. А Наполеон в ней никогда и не сомневался. До окончательного разрыва с Англией он сказал английскому послу в Париже: «Мир или война – все зависит от Мальты. Зачем говорить о Нидерландах или Швейцарии? Это пустяки. Я все для себя решил. Скорее я позволю вам владеть Фобур-Сент-Антуан, чем Мальтой». Его упоминание Нидерландов и Швейцарии было вызвано тем, что Британия согласилась покинуть Мальту в течение десяти лет, если французы уйдут из этих двух стран. Таким образом, этот маленький остров стал поводом для возобновления военных действий, той самой войны, которая через много лет завершится разгромом Наполеона. Нельсон, со своей стороны, объявил, что считает Мальту самым важным оборонительным укреплением на пути к Индии, которое даст Британии большое влияние в Леванте и на юге Италии. Поэтому Британия от нее никогда не откажется. Лорд Кейт, другой британский адмирал, которого спросили его мнение о сравнительной важности многих средиземноморских островов и баз, сказал: «Мальта имеет преимущество над всеми другими портами, о которых я говорил [Маон, Эльба, Сардиния], поскольку вся гавань покрыта замечательными укреплениями, и, пока она в руках Британии, ни один враг не позволит себе высадиться на ней… На Мальте есть арсеналы, госпитали, склады и т. д. Гавань просторнее, чем в Маоне, и вход в нее значительно шире». Другой остров, сыгравший роль в истории этих необычных лет, – гористая, распространяющая аромат маков Эльба. В мае 1814 года свергнутый французский император вошел в главный порт и гавань Эльбы Портоферрайо на английском фрегате Undaunted. Недалеко виднелась его родная Корсика. Важно, что даже в это время Наполеон потребовал, чтобы его везли на военном корабле, или, по крайней мере, чтобы военный корабль его сопровождал. Он заявил, что беспокоиться из-за активности алжирских пиратов. Даже спустя несколько столетий после смерти тень Барбароссы все еще витала над морем – и опустилась на плечи самого необыкновенного воина после Александра Великого. Возможно, оглядываясь назад, можно утверждать, что Наполеон был ближе к Ганнибалу, чем любой другой великий капитан. Нельсон, как Александр, умер, когда его жизнь еще катилась вперед на блестящей волне успеха. Наполеон, как Ганнибал, сумел уйти от врагов, попытался договориться с ними, не преуспел и умер в изгнании. Они оба были блестящими администраторами и генералами, и оба потерпели неудачу. Глава 7 После войны Нельсон умер в 1805 году. Сражение, в результате которого был установлен мир на Средиземноморье, имело место не на самом море, а на подходах к нему. Мыс Трафальгар на самом деле был не так уж далеко от мыса Сагрес, откуда свои первые корабли отправлял Генрих Мореплаватель, стремившийся во что бы то ни стало разрушить колдовские чары Атлантики. Наполеон с 1815 года находился в изгнании на острове Святой Елены, в тысячах миль от моря, где он родился. Сдавшись после катастрофических Ста дней, Наполеон написал принцу-регенту Англии: «Ваше королевское величество, столкнувшись с действиями группировок, раздирающих мою страну, и с враждебностью крупнейших держав Европы, я положил конец своей политической карьере и, подобно Фемистоклу, приникаю к очагу британского народа. Я отдаю себя под защиту законов, которой прошу у вашего королевского величества, как самого могущественного, самого постоянного и самого великодушного из моих врагов». Это была необычная просьба, исходящая от того, кто был повсеместно объявлен hostis generis humani – врагом человеческой расы. Сравнение себя с Фемистоклом было вполне разумным для жителя Средиземноморья, но не точным. Фемистокл при Каламине спас Грецию от вторжения персов, а на совести Наполеона было больше европейских жизней, чем у любого другого европейского правителя до прихода к власти Гитлера в XX веке. Пусть вклад Наполеона в историю едва ли стоит считать положительным, но все же кое-что можно поставить ему в заслугу. Когда он стал первым консулом, Франция пребывала в состоянии анархии, и именно он восстановил в стране закон и порядок. Он также подвел прочную базу под финансы республики, а его труд по реформированию Code Civil является величайшим достижением. Соединив римское право и лучшее из традиционного французского права, он и ученые юристы, работавшие под его руководством, создали правовой кодекс, в котором был здравый смысл, логика, а также чувство истории. Эта система использовалась и адаптировалась многими средиземноморскими странами. Ученые, которых он отвез в Египет, много сделали для того, чтобы познакомить Европу с цивилизацией этой древней страны. Египет, внесший огромный вклад в развитие средиземноморского мира, но практически забытый на западе за долгий период турецкого правления, теперь вернул себе принадлежавшее ему по праву место одной из колыбелей цивилизации. Институт египтологии и распространение французского языка в Египте – два вклада Франции в жизнь Востока, сделанные ею в обмен на все то, что она там взяла. Египетские мотивы в мебели, украшениях, искусствах и ремеслах широко распространились по всей Европе в начале XIX века. Важным побочным продуктом наполеоновской эры стала трансформация археологии из поля деятельности дилетантов в серьезную отрасль науки. В 1806–1814 годах, во время французского правления, в Неаполе были произведены систематические раскопки Помпеи, и это свидетельство древнеримского мира – внезапно уничтоженная жизнь оказалась ослепительно-яркой – оказало революционное влияние на искусства и ремесла периода, так же как на исторические концепции ученых. Люди словно почувствовали дыхание этого внезапно погибшего города. Они стали читать Плиния, описавшего его гибель. Помпеи и Геркуланум теперь были видны, наглядно демонстрируя, как были устроены города в Древнем Риме. Средиземноморский мир, с его сатирами и кентаврами, танцующими фавнами и силенами, вином, оливами и галерами, вошел в тысячи гостиных и библиотек. Когда великого завоевателя не стало, и волнение, вызванное его деяниями, улеглось, море начало меняться. В западном бассейне Великобритания, ставшая господствующей силой, контролировала с баз в Гибралтаре и на Мальте все главные судоходные пути. В восточном бассейне «мертвая рука» османов все еще лежала на городах, портах и островах, но даже здесь имели место перемены. Покоренные народы, вдохновленные мечтой о свободе, разбуженной революционной Францией, взяли в руки оружие и поднялись против своих угнетателей. Века парусов еще продолжались, но века пара уже обозначились на горизонте, и вскоре облик моря изменят железные корабли, приводимые в движение и парусами, и паром, которые принесут с собой продукты промышленного севера. Немедленным следствием наступления мира в Европе стало расширение торговли, от которого Средиземноморский регион получил существенную выгоду. Долгие годы британская блокада Франции мешала свободному движению грузов и людей между странами. Постоянная война на континенте также не способствовала торговому и культурному обмену. Зато теперь, когда на континенте воцарился мир, а королевский флот господствовал на море, на Средиземноморье наступила эра процветания, подобной которой не было уже давно. Одной из основных причин прежнего нездорового состояния торговых путей предстояло вот-вот исчезнуть. Алжирское государство, которое с XVI века мешало европейскому судоходству на Средиземном море, в 1830 году было завоевано Францией. Тому способствовали не только французские усилия, но также английские и даже американские. Эта новая сила, недавно появившаяся на Средиземном море, – сила, обязанная своим происхождением средиземноморскому мореплавателю Христофору Колумбу, – не пожелала платить дань пиратам Варварского берега. Веками алжирским пиратам удавалось натравливать одну воюющую европейскую державу против другой. Так было и во время Наполеоновских войн. Хотя королевский флот, по крайней мере после битвы на Ниле, установил свое присутствие в море, британцам было удобно прийти к соглашению с пиратами. Фрегаты и военные корабли платили дань Алжиру, но всегда при условии, что нападения на французов будут продолжаться. Американцы иначе относились к ситуации, и, поскольку они теперь активно занимались торговлей со средиземноморскими странами, им не нравилось, что их суда захватывают или требуют с них дань за безопасный проход. В 1803 году эскадра под командованием коммодора Эдварда Пребла была отправлена против Триполи, древнего укрепленного города, ранее принадлежавшего рыцарям-иоаннитам и отобранного у них Драгутом. Первая экспедиция оказалась неудачной, поскольку 36-пушечный фрегат Philadelphia сел на мель и был захвачен. Правда, лейтенант Стефан Декатур сумел войти в гавань Триполи под огнем пушек крепости, сжег фрегат и вышел обратно, не потеряв ни одного человека. Спустя два года американская эскадра атаковала морской порт Дерна, что в древней Киренаике, – еще одно логово пиратов, и заставила правителя отказаться от требований дани у судов под американским флагом. Конец пиратам Варварского берега и установление французского колониального правления в Северной Африке имело место в 1830 году, когда на берег высадилась французская армия, и алжирцы быстро капитулировали. Но прошло еще несколько лет, прежде чем удалось принудить к миру весь регион, и угроза пиратов Варварского берега стала легендой. Правда, есть большая доля истины в известном изречении Нормана Дугласа, утверждавшего, что, если бы не изобретение пара, пираты Варварского берега еще были бы с нами. Триста лет они взимали дань со всех морских держав, и Алжир стал одним из богатейших городов мира. Он процветал на пиратской добыче и «подарках», которые вручали европейцы правителям города в обмен на безопасный проход своих торговых судов. Нельзя сказать, что англичане радовались, видя, что их извечный враг – французы – обосновались на североафриканском побережье всего через пятнадцать лет после Ватерлоо. Но их основное внимание все же было сосредоточено на Индии и Востоке, их колониях в дальних уголках мира и Канаде. Для англичан того времени Средиземноморье было, главным образом, хранилищем культуры, источником классических знаний и местом, куда состоятельные молодые люди направлялись для завершения своего образования. Знание Горация, знакомство с архитектурой Италии, изысканными винами и овладение аристократическими манерами – вот чего знать ожидала от своих сыновей, отправившихся в такую поездку. Но англичане уже впитали так много средиземноморской культуры на протяжении веков – это было видно по дизайну их домов и мебели, поэзии, науке и поэтическому мышлению, – что были давно и неразрывно связаны с этой богиней-матерью цивилизации. Им могло не нравиться укрепление французов на североафриканском побережье (хотя это была такая мелочь в сравнении с их собственными заморскими территориями), но в словах «Греция» и «Эллада» для них существовала неизъяснимая притягательность, которой они были не в силах противостоять. Участие англичан в греческой войне за независимость может считаться первым случаем в истории, когда страна ввязывалась в войну исключительно за идею. Да, Крестовые походы были инициированы идеализмом, и многие люди, принявшие в них участие, не стремились к материальной выгоде. Но это не были «национальные» войны. Они были интернациональными, и представители всех народов Европы, принявшие в них участие, считали себя христианами, ведшими священную войну против неверных – мусульман. Все древние войны и все войны, последовавшие за ростом европейского национализма, были основаны только на стремлении к выгоде и материальному обогащению. Но англичане, принявшие участие в греческом восстании против османского правления, не были мотивированы желанием получить греческие земли. Их вдохновила поэзия. Вероятно, это было уместно для людей, предками которых были скандинавские мореходы, чьи барды (вроде Гомера) пели им песни перед битвами и долгими северными ночами рассказывали о боевых подвигах предков. Климат романтической революции – происшедшей от Французской революции – заставил прозаиков, поэтов и художников Англии, образование которых было основано на греческой и латинской литературе, обратиться к ее корням. Их манило Средиземноморье. Названия некоторых работ Байрона указывает на средиземноморский уклон в английской литературе того периода: «Корсар», «Осада Коринфа», «Сарданапал», «Невеста из Абидоса» и даже «Дон Жуан» («Он был по крови грек и дом красивый имел на древнем острове Циклад» или «Дон Жуан… печально созерцал лазурь морскую, и уступы скал, и греков горделивые могилы»). Английские поэты XIX века снова и снова вспоминают Средиземноморье вообще и Грецию в частности: О, светлый край златой весны, Где Феб родился, где цвели Искусства мира и войны,