– А Лец – фамилия не польская, – перебил Аримана генерал. – Наверняка еврейская. Жиду же чего-нибудь язвительного отмочить, что тебе, Аримоша, сглаз с какой-нибудь денежной бабы снять. – Суждение дилетанта, – отреагировал эксперт по паранормальным явлениям на выпад генерала. – Сглаз сглазу рознь, иногда попадаются такие, что семь потов сойдет, пока его нейтрализуешь. Вот к примеру с вас, мон женераль, снять сглаз я бы не взялся. А ву![59] – Что? – выпрямился в кресле Копысов, да так резко, что чуть не расплескал весь коньяк себе на штаны. – Какой еще сглаз? Ты что плетешь, ведун несчастный?! – Я не плету, я констатирую, Владлен Лаврентьевич, – другим, не светским, а профессионально-проникновенным тоном проговорил эксперт. – Кстати, у опытных работников силовых ведомств это, можно сказать, цеховое заболевание. Оно и понятно, вам по роду вашей деятельности то и дело приходится проявлять выдержку, непреклонность и даже жесткость. А это чревато проклятиями, как в ведомственный, так и лично в ваш адрес. Некоторые из них доходят до адресата… – До какого еще адресата? – криво усмехнулся Копысов. – Долго объяснять, Владлен Лаврентьевич. Да вы и не поверите… – Естественно, не поверю! – генерал дернул коньяку и заел его заботливо припорошенным сахарной пудрой и кофейной пыльцой лимончиком. – Стану я во всякое суеверие антинаучное верить. Не дождетесь! – Дело ваше, мон женераль, – пыхнул сигарой и обрел прежний тон Ариман Гагома. – Моя обязанность превенир, предупредить, а там как знаете. Только мне что-то не совсем понятно: зачем было срочно вызывать меня сюда, если вы в мои методы не верите, а то, чем я занимаюсь, считаете суеверием? – Для отчета, Ариман, для отчета, – не скрыл вздоха Копысов. – Я-то не верю, но там, наверху, все вдруг разом оправославились. И хотя постов не блюдут, но свечки в церквах исправно ставят. И, видимо, надеются, что не зря… – Но я, товарищ генерал, напишу в отчете все как есть. Врать в угоду вам не стану, – более чем на полном серьезе уведомил начальство эксперт. – Ага. Значит, вот как вы запели, товарищ колдун первого класса. Гляди, Аримоша, как бы твой протеже Аникеев все как есть о тебе не узнал. То-то дыму будет!.. Аримоша закашлялся, генерал встал, бросил сверху вниз уничтожающий взгляд на штафирку, даже не догадавшегося вскочить на ноги, упреждая начальство, прошелся к окну, обозрел из него тихую тенистую улицу имени Столыпина (бывшая Менжинского), вернулся, присел, в упор взглянул на эксперта. – Расклад ясен? Тогда выкладывай, что там у тебя «как есть». – Много чего, Владлен Лаврентьевич, – многозначительно протянул Гагома. – В первую очередь вот это… Эксперт извлек из внутреннего кармана пиджака махонький целлофановый пакетик с каким-то белым порошочком. – Вот, обнаружил рассыпанным в тайнике за иконами. – Наркотик? – Вряд ли. Наркотик вещество ценное, рассыпать его не стали бы. – Тогда что же? Нечто вроде нафталина для икон? – предположил генерал. – Чтоб моль времени их не съела? – подхватил и продолжил эксперт. Затем подумал, пожал плечами, изрек: «Сомневаюсь», и положил пакетик перед Копысовым на стол. – Это всё, что там было? – Это всё, что я сумел собрать, не привлекая к себе излишнего внимания творческой интеллигенции. – Та-ак, – тихо молвил генерал и потянулся к телефону. – Лаборатория? Генерал Копысов на проводе. Срочно группу экспертов в особняк Кульчицкого. На предмет белого порошка за иконами. В режиме боевой тревоги. Чтобы за полчаса обернулись. Выполняйте! Следующим оказался потревожен селектор. – Кольцов, немедленно свяжись с группой сопровождения искусствоведов. Пусть кровь из носу, но задержат их в ресторане как минимум на полчаса. Только чтоб без грубостей. Корректно и доброжелательно. Не умеют, научи! Об исполнении доложить! Эксперт по паранормальным явлениям сидел с непроницаемым видом, тихо радуясь про себя поднятому им шухеру. – Что-нибудь еще, товарищ Гагома? – Так, несущественные мелочи, мон женераль. А вот у того, кто рвется через три этажа к вам в кабинет, информация действительно важная. – Кто там еще рвется? И как ты можешь об этом знать, если, конечно, заранее с ним не договорился? Опять твои паранормальные штучки! – Никаких штучек, мон женераль. Просто у меня очень чувствительный астрал… Зазуммерил селектор. Возбужденный адъютант доложил, что в приемной находится начальник дактилоскопической службы в невменяемом состоянии, – отказывается дожидаться своей очереди, к увещеваниям глух, норовит проникнуть в кабинет без доклада. – Впусти, – коротко бросил генерал и подозрительно покосился на эксперта. Эксперт помахал генералу ручкой: «вуаля, мон женераль». Дверь распахнулась: в кабинет влетел запыхавшийся человек в штатском. Тщедушный, но энергичный. Его тяжелые роговые очки раскалено сверкали. – Товарищ генерал, – закричал он пронзительным каркающим голосом. – Товарищ генерал, обнаружилось что-то невообразимое! – Тут он, наконец, заметил эксперта на стуле и резко умолк, невыразимо страдая от вынужденного молчания. – Спасибо, Ариман Соуронович. Не смею вас больше задерживать, тем более что вас ждут уважаемые люди. – Да, в общем-то, они могут и подождать: начальство не опаздывает, начальство задерживается, но си ву персэвэрэ, если вы настаиваете… Эксперт неспешно поднялся, оправился, помаялся юнкерской дурью (каблуками щелк, выей дерг) и с достоинством удалился. – Товарищ генерал, – возобновил свой вопль начальник дактилоскопической службы следственного отдела, как только звуконепроницаемая дверь за Гагомой закрылась, – один из отпечатков пальцев И. В. Сурова, а именно безымянного на левой руке, оказался идентичен отпечатку соответствующего пальца убитого в прошлом году преступного авторитета Тюряева! Ошибка исключена, товарищ генерал! Четырежды перепроверили! Новость действительно ошеломительная. Судим не по содержанию, а по реакции генерал-лейтенанта федеральной службы безопасности В. Л. Копысова. Генерал вдруг вскочил на ноги и, поминая Господа всуе, трижды осенил себя крестным знамением. И только когда непривычная к священным манипуляциям рука генерала пошла по четвертому кругу ото лба к пупку, от пупка к плечу и так далее, до генерала дошло, что он делает что-то не то, не так реагирует на сообщение, как полагается ему по должности и по званию реагировать. Да и в четвертый раз осенять себя, пожалуй, чересчур, перебор получается, коль Бог, как он неоднократно слышал от кого ни попадя, любит только троицу. Как там в этой считалочке говорится? За Отца, Сына и Святаго Духа? А как же Богоматерь? И генерал Копысов доосенил свою особу в четвертый раз. После чего вернулся в кресло и вынес вердикт: – Сурова надо брать! И брать сегодня же. Наклон к селектору, щелчок, приказ адъютанту немедленно соединить его с Угорским. 6 В комнате совещаний южноморской штаб-квартиры Всероссийской Социал-Большевистской Партии позднее утро благоухало пролетарской махоркой и крестьянской акацией, любопытно заглядывавшей в одно из полурастворенных окон. Никаких буржуазных пальм, мещанских фикусов или упадочных кипарисов внутри и вокруг помещения. На столе, покрытом традиционным зеленым сукном, – ни единой приметы капитализма, справляющего свой богомерзкий шабаш на останках социалистических завоеваний трудящихся. Ни тебе кока-кол, ни фант, ни спрайтов, – ничего, кроме идеологически выдержанного нарзана и политически грамотных ессентуков. Стойкие большевики Южноморска приучили себя принципиально не замечать окружающей их роскоши, всех этих сияющих зазывным неоном отелей, борделей, игорных домов и лопающихся от спрецраспределительных деликатесов гастрономов. В комнате бдело общим числом пятеро активистов и один товарищ из Центра. Повестка дня исчерпывалась одним пунктом: речь товарища Печеного на митинге в честь прибытия видного жидомасона, ставленника американского империализма господина Стэнли Дж. Эббота. Товарищ из Центра, некто Валентин Кириллович Остервенюк, – человек бровастый, жилистый, дотошный, с легкой проплешиной в жидких волосах, решительно сигнализирующей о своих серьезных намерениях, по-ленински картавя, наводил партийную товарищескую критику на одобренный общим собранием доклад, он же – речь товарища Печеного. – Большая часть плейбоев – масоны и, так или иначе, противники социализма, а, следовательно, России! – прочитал вслух, не скрывая своего недовольства, товарищ Остервенюк и, подняв от текста голову, строго обозрел присутствующих. – Товарищи, неужели вы не чувствуете в этой фразе меньшевистской половинчатости? Что значит «большая часть»? Это значит, что меньшая часть этих, извините за выражение, плейбоев, все же может считаться честными людьми? Может, вы их еще и в сочувствующие делу Ленина определите? – М-да, действительно, хм-гм. – забормотали местные товарищи, укоризненно поглядывая в сторону Печеного, производившего отнюдь не ложное впечатление потомственного могильщика мирового капитала. Глядя на него, практически любому становилось ясно, что такому человеку нет необходимости тратить драгоценное время на то, чтобы привести в порядок свои мысли, – будьте благонадежны, уж кто-кто, но он в трех осинах не заплутает. – Вопрос надо ставить по-ленински принципиально, безо всяких буржуазных околичностей, – ребром. Кто, товарищи, за то, чтобы считать всех без исключения плейбоев шпионами капитализма, а также диверсантами буржуазной индустрии безнравственных развлечений? – А масонами? – напомнил один из местных товарищей, из выцветших глаз которого струилась, лучась, такая прорва классовой доброты, что на суровой физиономии этого янычара социальной справедливости приятно было бы остановить взгляд даже малолетнему любителю ужастиков. – Совершенно верное и очень своевременное напоминание товарища… – Остервенюк на секунду запнулся, вспоминая партийную кличку нахала, – товарища Державного. Прошу голосовать… Единогласно! Товарищ из Центра вновь углубился в текст речи, бормоча себе под нос отдельные тезисы вперемешку с соответствующими комментариями: «…Они там в НАТО совсем обалдели от могущества: стань членом блока и твори что хочешь, как турки с курдами… Пойдет, хотя можно было бы и похлеще, поклассовее их приложить, ну да ладно… Мы еще раз со всей ответственностью призываем наших дорогих соотечественников не поддаваться развращающему влиянию Западных спецслужб и внутренних жидомасонов… Как зеницу ока беречь от буржуазного сглаза наш родной менталитет… Правда, надо с чувством глубокого удовлетворения отметить, что несмотря на весь блеск и лоск Запада, наведенный агентами американского влияния на наш многострадальный город, ни южноморцам, ни отдыхающим пока еще не приходит в голову дикая мысль приглашать друг друга в бар, аптеку, таверну или в иную забегаловку капиталистического образца выпить кока-колы. Но долго ли мы сможем с честью противостоять беспрецедентному нажиму бескультурья со стороны тех стран, которым, говоря словами пролетарского поэта, пылает во тьме буржуазного невежества и классового оппортунизма высшее достижение американского духа – алые письмена этой самой кока-колы? Британия пала. Европа пала. Япония, Китай, Южная Америка, Африка, – все пали, и одна только Россия несокрушимым бастионом подлинной духовности противостоит проискам темных сил, сохраняя светлую надежду для всего трудового человечества… По смыслу неплохо, но уж слишком вяло, товарищи. Есть мнение весь этот абзац спружинить, обострить, очистить от неуместной лирики. Кто «за»? Единогласно! Товарищ из Центра оторвал свои взоры от текста и строго оглядел местных сподвижников мирового движения. – А вот о нижеследующем тезисе, товарищи, я хотел бы поговорить особо. Вот вы, товарищ Печеный, пишете: «(Ремарка: указывая на заморского гостя) Наградит же Господь прохиндея, на котором пробу ставить негде, благообразной внешностью. А какого-нибудь святейшего человека, не щадящего живота своего за счастье народное, таким мордоворот почтит, что живи хоть тысячу лет в партийной праведности и классовом нестяжании, все равно с виду как был прохиндеем, так им и останешься. Нет, что ни говорите, господа-товарищи, но все же правильно мы, борцы за равенство, братство и справедливость, делаем, что в Бога вашего не верим. Нет в нем никакой партийной принципиальности, одно баловство. И вообще, впечатление такое, словно мир создан Ловчилой для ловчил…» Конец цитаты… Среди присутствующих вихрем пронесся ропот, шепот, тяжкое дыхание недоумения. Раздались неприятно удивленные возгласы, повествующие о том, что «этого раньше не было в докладе» и «они такого не одобряли». – Тише, товарищи, – призвал к порядку Остервенюк. – Как я понял, этот тезис товарищ Печеный вставил после официального утверждения своей импровизированной речи. Что ж, батенька, пассаж очень личный, идеологически выдержанный, но политически безответственный и, я бы сказал, даже близорукий. Позвольте, товарищ Печеный, неужели вам неизвестно, что партия в нынешних условиях нравственной деградации и классового одичания проводит вынужденную политику смычки с православной религией, а следовательно, не рекомендует каким-либо образом задевать идеологические чувства наших союзников? Оставьте их небесного лидера в покое, не дразните гусей Третьего Рима… Звуки полупридушенных в зародыше смешков, лишенных какого-либо подобострастия, дали понять товарищу из Центра, что его партийная шутка должным образом оценена, правильно истолкована и в кратчайшие сроки будет доведена до сведения заинтересованных масс. Даже физиономия Печеного исказилась мыслью, и очень дельной, судя по тому, что он произнес. – Я и сам понял, что рановато. Но доколе терпеть? – Партия скажет: доколе, – ободрил его Остервенюк и, как видно, желая сдобрить бочку дегтя ложкой меда, немедленно обнаружил в лежащем перед ним тексте основания для похвал. – А вот финал у тебя, товарищ Печеный, действительно замечательный! Невозможно удержаться, чтобы не процитировать. Цитирую: «Люди, которые лишены наиглавнейшего человеческого чувства, – чувства патриотизма, – недостойны называться ни гражданами, ни людьми, ни гомо сапиенсами. Скажу больше: подобные экземпляры не заслуживают чести считаться самой высокоорганизованной из всех материй Вселенной! К счастью, таких выродков среди россиян немного, да и те, что есть – не россияне, не русские! Так что говна-пирога вам, господа, а не Россия!» Товарищ из Центра не поленился встать и поаплодировать виновнику своего восхищения. Стоит ли говорить о том, что и все прочие, включая самого виновника, последовали его примеру? Наверное, не стоит… – Барон? Здесь? Какими судьбами? Товарищ из Центра судорожно обернулся и побледнел. В дверях стоял никто иной, как личный секретарь Лядова господин Шумилин при всех своих аксессуарах: бородке, пенсне и шелковом галстуке в крупный горошек. – Хватайте его! – вдруг заверещал Остервенюк, указывая на вошедшего. – Я его знаю. Это жидомасонский выкормыш, ревизионистский провокатор и уругвайский шпион Шумилин, приспешник мирового империализма и лично миллиардера Лядова! Все в недоумении уставились на товарищи из Центра. – Это – особоуполномоченный ЦК и глава монархистской фракции товарищ Картечный, – медленно проговорил Печеный и вдруг – улыбнулся. И всем, глядя на эту улыбку, стало до боли ясно, какой это замечательный мужик, – просто мухи не обидит, если ему не противоречить. Могут возразить, что-де на таких условиях, пожалуй, всякий согласится не обижать не только мух, но и крыс с тараканами. Вот и славненько: пусть одни не обижают своих крыс, другие – любезных их сердцу мух, третьи – родимых тараканов (или даже носорогов). Пусть воцарится, наконец, согласие хотя бы в узких рамках выборочного всепрощенчества. – Вы что-то путаете, товарищи, – не сдавался Остервенюк-Остерман. – Какая может быть в большевистской партии фракция, тем более – монархическая? – Это вы что-то путаете, бывший товарищ из вечного Центра, – вкрадчиво отвечал ему местный актив. – Фракция и у нас имеется, не оппозиционная, а почетная, имени Петра Великого – как первого на Руси большевика – монархическая фракция! – Тады «ой», – не к месту процитировал старый задрипанный анекдот бывший товарищ из Центра. – А это, товарищи, курляндский барон Генрих Иоганович Остерман. Прошу любить и жаловать. Представляете, портвейна терпеть не может!