– Господи! – недоумевает Станислав Эдуардович, с трудом ворочая своим дородным детородным в на редкость узком отверстии Анны Сергеевны, – за весь трах ни единого ласкового словечка! Даже котиком не назвала!.. И только по окончании сладостного процесса, обнаружив, что в любовной запарке слегка ошибся щелью, Станислав Эдуардович начинает понимать причины некоторых странностей, имевших место в отбушевавшем коитусе. А он-то, стрелок Ворошиловский, чуть от гордости не рехнулся, губу раскатал: с девушкой е…сь! С целочкой сношаюсь!.. Между прочим, кишечник хотя бы изредка опорожнять надо. Ну да кто же ожидал, что супостат с тылу нагрянет?.. Анна Сергеевна, держась ручками за пострадавшее место, глядела на него как на какое-то насекомое. Правда, трудно сказать, какое именно. Одно дело, когда на тебя смотрят как на трудолюбивого муравья или мистическую божью коровку, и совсем другое – когда как на какую-нибудь сколопендру-садистку или мерзкого таракана. Хотя в любом случае неприятно. Расстроенный плейбой разразился невнятными оправданиями: мол, впервые с ним такой казус приключился, был ослеплен страстью и все такое прочее. И предлагает немедленно исправить ошибку. И, не дожидаясь согласия, лезет исправлять. Но Анне Сергеевне, – даром фамилия нерусская, – что коня на скаку остановить, что пожар сердечный потушить, – раз плюнуть. Или два слова сказать. С высокомерным презрением: – Станислав Эдуардович, я решила, что не прочь стать вашей женой. Сказала и брезгливо отвела в сторону от цели орудие мужской любви… Да, верно в народе говорят: ничто не бывает так предсказуемо непредсказуемо, как красивая женщина. Именно в это мгновение Станислав Эдуардович вдруг с отчетливой ясностью осознал, что ему, собственно, всегда была нужна хозяйка дома и любящая мать, как минимум, двоих детей, а вовсе не блистательная жена для светской хроники, какой, по его мнению, только и может быть несравненная Анна Сергеевна. А впрочем… Через три дня состоялось торжественное подписание контракта. Ибо плейбой – это все же не банальный бонвиван, но человек, мудро сочетающий интересы тела с выгодами дела (см. «Введение в основы плейбоизма» под общей редакцией Стэнли Дж. Эббота. Южноморск, издательство «Конгресс», 1991). А что может быть выгоднее семидесяти пяти процентов акций перворазрядного казино клубного типа, которое, не чуждые греческой мифологии компаньоны, окрестили в честь редко упоминаемой супруги Посейдона «Амфитритой»? Уж не станем намекать на нешуточное приданное, ожидающее избранника единственной племянницы миллиардера… О помолвке влюбленные решили объявить через месяц. Станислав Эдуардович разрывался между сметами и списками приглашенных на прием. Надо сказать, что со сметами строительной компании дело продвигалось значительно легче, чем со списками приглашенных, что, в общем-то, было неудивительно, поскольку первые утверждал или отклонял Кульчицкий лично, тогда как вторые должны были пройти строгую проверку невесты. Странно, но и после интимной близости непринужденнее Станиславу Эдуардовичу с Анной Сергеевной не стало. Ему по-прежнему приходилось в общении с ней старательно строить фразы, в результате чего его ум начал стремительно развиваться в каком-то совершенно отвлеченном, некоммерческом направлении. Попросту говоря, он перестал называть вещи своими именами. Ему все время казалось, что есть какое-то иное, более благородное, более изысканное слово, обозначающее ту же самую суть. А если и нет, то ее – эту суть – все равно можно и нужно выразить как-то иначе, тоньше, изящнее. Словом, он так увлекся облагораживанием своего лексикона, что снискал у своей невесты репутацию «заслуженного эвфемиста республики», который, грубо выражаясь, говно калом не назовет, в лучшем случае «нежелательным веществом». Станислав Эдуардович воспринял эту милую шутку как непристойный намек на его простительную промашку, которой он, видит Бог, никогда бы впредь не допустил, если бы его об этом спеиально не попросили… Кульчицкий стремительно правел в своих взглядах на брак и втайне уже не раз подумывал преподнести своей будущей супруге роскошное издание «Домостроя», где, по его мнению, было в удобопонятном виде сконцентрировано все, что необходимо для семейного счастья. Удерживала его от этого шага только их совместная с Анной Сергеевной нерелигиозность. Не то чтобы он в Бога абсолютно не верил, но, будучи ортодоксальным материалистом, напрочь отрицал чудеса, охотно допуская существование Высшего Разума, – уж очень ему все кругом казалось разумным, отрадным, исполненным смысла… Он все никак не мог собраться с духом, чтобы поговорить на эту тему со своей суженной. А поговорить было крайне необходимо, – Кульчицкому страсть как хотелось скрепить холодную деловитость подписания брачного контракта умилительной торжественностью церковного венчания. Он мечтал услышать из уст священнослужителя проникновенный вопрос: согласен ли он любить, хранить и почитать свою супругу в богатстве и бедности, в здравии и в недуге… или как там об этом в фильмах сказывают?.. – Церковь примиряет богатеев со своей совестью. Пришел, помолился, исповедался, опростался, пожертвовал от щедрот мамоны зелененьких, и уже на душе легче, спокойнее, можно продолжать в том же духе – обманывать, лжесвидетельствовать, стяжать, прелюбодействовать… Для бедняков же это – храм слезных жалоб, робких просьб и великих упований, что их притеснители получат на том свете сполна, что их боженька обязательно отомстит за них… И вы, Станислав Эдуардович, хотите, чтобы я стояла в этом помещении с нелепым обручем на голове и трепетно соглашалась со всякой сакраментальной ахинеей, которую вычитает жрец в своем требнике? Такой холодный душ обрушился на Кульчицкого, стоило ему, набравшись мужества, заикнуться о венчании. В памяти вдруг всплыло чье-то мудрое изречение: будто бы удачно жениться, – значит встретить в жене благодарного слушателя своего бреда, будто бы такие пары не в состоянии разлучить даже смерть… Если это правда, думал Станислав Эдуардович, то брак наш будет неудачным, и разлучить нас сможет любая мелочь. А венчание – не мелочь. И не бред. Вслух же сказал: – Значит, ты… вы атеистка? – Эх, Стасик, – вздохнула невеста невесело, – тебе бы три извилины, и сам черт тебе не брат. А с двумя, конечно, трудно, я понимаю… – Зачем же ты тогда замуж за меня выходишь, за тупицу такого? – спросил жених, внутренне ликуя, – наконец-то ему удалось сказать именно то, что хотел, а не то, что получилось в результате мучительных припоминаний грамматических правил и синтаксических конструкций. – Чтоб другим не достался! – стервозно огрызнулась невеста. И этот ответ, как ни странно (хотя, что тут странного?), успокоил самолюбие жениха. Прозвенел тревожный звоночек мимо: мало ли чего баба ляпнуть может в сердцах, особливо в период кровавых разборок с луной… Развязка наступила несколькими днями позже, когда ни о чем не подозревавший жених застал свою невесту в собственной спальне с… незнакомой молоденькой девушкой. Позы их были настолько недвусмысленны, что даже при очень сильном желании иному толкованию, кроме очевидного, не подлежали. Побойтесь Бога, какие могут быть иные толкования, когда обе были в костюмах от Евы?!. Кульчицкий понял все сразу, ему даже показалось, что чего-то подобного он подспудно ожидал. Мелькнула сумасшедшая, бесстыжая, возможно, плейбойская мысль: а не присоединиться ли третьим? Кто знает, не будь его невеста его невестой, чем бы разрешилась эта пикантная ситуация. Или, не проникнись Кульчицкий высокими идеями домостроя… Впрочем, практика свидетельствует, что так называемый сильный пол не приемлет конкуренции ни с какой стороны, – что от людей, что от братьев их меньших. Не говоря уже о богах и инопланетянах. Потому, наверное, и зовется «сильным». Так что Кульчицкий отреагировал вполне по-мужски: пятнами негодования покрылся да потом отвращения заблистал. Стоит, распаляет себя и гневом рога свои точит… К чести Станислава Эдуардовича следует отметить, что он, хотя и с великим трудом, но сумел подавить в себе инстинктивный позыв облегчить ярость мордобоем и разрушением. Угораздило же его с секс-меньшинством связаться! Нет, он, конечно, мечтал о ком-то исключительном, но мысль о любящей жене-лесбиянке как-то ни разу не приходила ему в голову. Резонно было бы полюбопытствовать: а если бы пришла, он что, в бисексуалы записался б, или в кастраты определился? Я бы в евнухи пошел, пусть меня научат?.. – Ёперный балет! – выдавил из себя несчастный жених смачное ругательство и… отключился. Почувствовав влагу на лице, испуганно открыл глаза: дождь? слезы?.. Что за славное лицо над ним? Спокойные карие глаза, полные губы, матовая кожа… – Кто вы? – Маша. – С виноватой улыбкой. Почему? Станислав Эдуардович приподнялся, увидел невозмутимо покуривающую в кресле невесту и мигом все вспомнил. – Ну что, очухался, ревнивец? – поприветствовала его она, причем голос ее вместо того, чтобы трепетать от смущения, звенел от возмущения. – Если бы ты застал меня с мужчиной, тебе бы легче было, Кульчицкий? Коварный вопрос ввергает Станислава Эдуардовича в недоумение. Ну, разумеется, легче! Ему бы морду набил, тебя б фуями обложил, а то стоишь, как последний распустяй, и охреневаешь… – Вот если б я тебя с каким-нибудь эфебом в постели застукала, я бы в обморок плюхаться не стала… – Каким еще эфебом? – морщит лоб Станислав Эдуардович, явно не желая вникать в суть намека. – Ну и темный же ты самец, Кульчицкий! – негодует Анна Сергеевна. – Сидишь в своем невежестве, как свинья в лакомой грязи. – Почему лакомой? – озадачивается Станислав Эдуардович. – Потому что это среда ее обитания. – Чьего обитания? – Свиньи. – А я думал, ты обо мне говоришь… – Гы-гы-гы, – смеются девушки. – Хи-хи-хи, – заливаются красавицы. Станислав Эдуардович хватает с прикроватной тумбочки нечто вроде пепельницы и швыряет мимо сладкой парочки в зеркало трюмо. Его крик «вон» не в состоянии заглушить даже с грохотом лопнувшее стекло. Девушки делают ему ручкой и почему-то на цыпочках удаляются. Хохотуньи, любовницы, бляди… Утром насилу задремавшего Кульчицкого будит настойчивый телефонный звонок. – Станислав Эдуардович? – осведомляется трубка голосом его несостоявшейся супруги. – Вы часом не заболели, голубчик? – Чего надо? – хрипит в трубку обессиленный ночными возлияниями Кульчицкий. – Вас беспокоит администратор вашей «Амфитриты». Вы сегодня выйдете на работу или забюллетенили? Вот так все и кончилось. В смысле – началось. 2 Закончив бритье, Станислав Эдуардович споласкивает лицо холодной водой, насухо вытирается, затем смачивает щеки лосьоном. Телефон на кухне блебечет, захлебывается. Наверное, с работы. Опять что-нибудь не слава Богу… Сочный баритон с сильным иностранным акцентом представляется Томасом Вейдле из Таллинна, хорошим знакомым его, господина Кульчицкого, хорошего знакомого Яана Ивенсона. Просит аудиенции по очень-преочень серьезному делу. Весьма взаимовыгодному. Станислав Эдуардович сокрушенно извиняется, предлагает оставить свои координаты, клятвенно обещает дать о себе знать не позже шести вечера. После нескольких безуспешных попыток приблизить по времени час свиданья, абонент смиряется с отсрочкой. Ивенсон – давний знакомец, деловой партнер. Надежный и порядочный. Фанат прагматизма. Но вот уже года три как в воду канул. На прежней квартире твердят, что такой здесь не проживает, и куда переехал, понятия не имеют. Причем норовят и эти полторы фразы довести до сведения Кульчицкого по-эстонски. Станислав Эдуардович жмет кнопку вызова Стохи на связь. – Слушаю, шеф. – Ты где? – Возле городского пляжа. Устраиваю проверку вчерашнему герою. Как договаривались… – Только не переборщи, Алексей, – беспокоится Кульчицкий. – Все будет в порядке, шеф, – тянет Стоха, жуя свою неизменную жвачку. – Ребята не местные, туапсинские… Станислав Эдуардович диктует Стохе телефон Томаса Вейдле и просит выяснить до шести вечера все, что можно. – Одно уже сейчас могу сказать, – радует его Стоха, – номерок фанагорьевский… Но шеф не радуется, морщится: не нравятся ему эти совпадения: и вчерашний герой в «Фанагории» остановился, и сегодняшний эстонец там же обитает. Он варит себе кофе, раздумывая, кому позвонить – мнениями обменяться. Алихану? Анне Сергеевне? Марафету? Мамчуру? Сичинаве? Решает: первому и последнему. Оба избранника оказались немногословны, – менты они менты и есть. О «воине-освободителе», – как его окрестил в беседе Алихан, – чего-либо существенного пока еще не выяснено. Не удалось даже установить, какая из питерских группировок контролирует банк, в котором он служит. Но и времени ведь прошло всего ничего… Сичинава тоже не стал играть в прятки, учинять значительные паузы, но честно признался, что арестованные как молчали, так и молчат, и их национальная принадлежность по-прежнему не установлена. Господи! они и разговаривают одинаково, дивится Кульчицкий. Хотя, казалось бы, один – француз, другой – грузин, а, поди ж ты, как спелись… Станислав Эдуардович наливает себе еще одну чашку крепкого кофе и, устроившись в кресле, принимается за прессу. «Южноморский вестник». На первой полосе скандально-красочные снимки «Амфитриты», снаружи и изнутри. Дурацкий заголовок: «А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?» Какой еще мальчик? Совсем охренели!.. Кульчицкий читает, постепенно наливаясь гроздьями гнева. Дойдя до финальных инсинуаций, словно отказываясь верить собственным глазам, подключает к делу уши, – бормочет вслух: «И на что только не отваживаются хозяева увеселительных заведений, лишь бы завлечь к себе клиентов числом поболе, мощной потуже. Недалек тот день, когда почтенную публику злачных мест станут радовать потасовками по полной ковбойской программе, благо безработных каскадеров в связи с кризисом отечественной кинематографии хоть отбавляй. Теперь всем стало окончательно и бесповоротно ясно, почему нет подков безопасности на всех входах в эту пресловутую «Амфитриту», а только при входе в казино. То же – относительно фейс-контроля. А потому, что никто не угрожал, не угрожает и не собирается этому заведению угрожать. Если, конечно, его об этом убедительно, с присовокуплением пухлого конверта с зеленью, не попросят». Подпись: собкор Илья Правдоматкин. Газета летит, было, в противоположный конец кухни, но на полпути распахивается, гасит скорость, мягко планирует на мозаичную плитку. И правильно делает. Станислав Эдуардович, спохватившись, уже припустил вслед за своим раздраженным жестом. Он подбирает газету, возвращается в кресло и набирает номер редакции. – Я вас слушаю, – отзывается трубка грудным женским голосом.