– Мне было сообщение, сэр! – Какое и откуда? – Оттуда, сэр. Я читал Писание и по своему обыкновению, которому вы меня научили, водил пальцем по строчкам. Мой палец вздрогнул и замедлил свое движение ровно пять раз. Буквы оказались следующие: L, B, O, M, O… Не знаю, согласитесь ли вы со мною, сэр, но моя интерпретация этого послания однозначна: речь идет о процветании…[11] – Срочное сообщение, сэр! – вновь привлек к себе внимание пульт связи. – Четверть часа назад Ольга Филиппенко обвинила Игоря Сурова в злостном изнасиловании своей особы! Присутствующие в недоумении уставились на пульт. – Вы ошиблись с интерпретацией, Мортон, – пришла в себя первой Анна Сергеевна. – Буквы послания означают не английское слово bloom, а русское «облом». – Если бы миледи была столь любезна, чтобы объяснить, что значит это загадочное русское слово… – Примерно то, Мортон, что вы сейчас почувствовали, когда узнали, что ошиблись, – сказала Анна Сергеевна и с вызовом оглядела присутствующих. – Полностью с вами согласен, мисс Анна, – поддержал ее Алихан. – Теперь, надеюсь, вам понятно, почему с началом операции стоит повременить? – Нет, не понятно. Я по-прежнему настаиваю на ее немедленном начале, – последовал незамедлительный ответ. Алихан вздохнул. Лядов с Мортоном последовали его примеру. Глава третья 1 Жизнь полным полна неприятностей и непропорционально несправедливый ломоть может достаться любому, почему бы и не тебе? С такой, прямо скажем, не слишком бодрящей мыслью проснулся после ночных трудов Станислав Эдуардович Кульчицкий. Первым делом он взглянул на часы, вторым – поморщился. Давненько он не давал себе такой поблажки – часы показывали ни много, ни мало, аж десять минут первого. Он закрыл глаза, и мысль вернулась, чтобы вновь повториться во всей красе своей безутешности. – Но почему именно мне? – возразил Кульчицкий чуть ли не вслух. И сел на постели. Должно быть, сделал он это с излишней в его состоянии резвостью, потому что в голове, словно пономарь взбесился – такой малиновый звон поднял, что не будь черепная коробка по природе звуконепроницаемой, то, поди, и в самом Мулене прихожан повторной мессой осчастливил бы. Станислав Эдуардович сжал голову руками и мучительно замычал, не смея ругнуться, поскольку твердо помнил, что «восстав от сна, прежде всякого другого дела» надобно стать «благоговейно, представляя себя пред Всевидящим Богом, и, совершая крестное знамение», произнести: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь». Вот теперь уже можно соорудить что-нибудь многоэтажное. Но колокола смолкли, нервы притихли и, кроме банального «пся крев», ничего у Кульчицкого не соорудилось. Плохая, между прочим, примета: ежели с утра не сквернословится, быть дню неудачным. Одно утешало: утром это назвать было нельзя. – Слава Те, Господи! – подумал Кульчицкий, выйдя на террасу, – какое там утро, когда солнце уже черти где!.. Действительно, упомянутое светило, уперевшись темечком в зенит, явно пыталось обозначить полдень. Станислав Эдуардович нырнул в сень дикого винограда, раскинувшегося зеленым шатром над террасой, и, свесившись через перила, с тоской посмотрел на оставленные молочником йогурт, почтальоном – газеты, и неизвестно кем (то ли поклонницей, то ли полицией) букет цветов тревожно-красного цвета. Отвернулся, зевнул и вяло чертыхнулся, вспомнив, что у домработницы сегодня выходной, и, стало быть, завтрак в постели отменяется. Он вернулся в дом, спустился вниз, забрал с крыльца ежедневное преподношение и поплелся на кухню в глубоком понуром раздумье: то ли завтрак, то ли ленч… А может, заказать что-нибудь в ближайшем бистро быстрого обслуживания по телефону? Или самому туда наведаться пешочком? Пицца, гамбургеры, картофель фри, кока-кола в нос, и всё это на картоне, в бумаге, в пластмассе, а дома сервизы саксонские, куверты лиможские, хрусталь богемский, стекло венецианское, гжель, столовое серебро, хохлома… Что там еще?.. Станислав Эдуардович открыл кухонный шкаф, достал коробку с «Геркулесом», понюхал, ничего не разобрал, вернул на место. Дернул среднюю дверцу холодильника, взглянул на две шеренги яиц, сочный шмат бекона и отвернулся. А ведь ему так нравились эти сугубо западные завтраки с их овсянками, джемами, тостами, яйцами в мешочек, апельсиновыми соками… Отведаешь с утра эдакого и чувствуешь себя частью великой человеческой общности, имя коей – цивилизация. Но порою в нем вдруг ни с того, ни с сего просыпались атавистические инстинкты славянских предков, удержать которые ему было не по силам. Тогда он гневно отметал все субтильности здорового образа жизни (или, если угодно, оптимального режима функционирования) и, временно отстранив от плиты домработницу, лично сооружал на завтрак что-нибудь чудовищно жирное, перенасыщенное холестерином, крахмалом и прочими супостатами просвещенного человечества. После чего, умяв за обе щеки это безобразие, облегченно вздыхал и принимался вяло размышлять, под каким уважительным предлогом отбояриться сегодня от работы, от всех этих бизнес-ланчей, деловых встреч на теннисных кортах, романтических свиданий с престижными самочками, – чем лишний раз подтверждал историческую правоту поборников полезного питания… Но к сегодняшнему дню эти генные сбои отношения не имели. Не предки сегодня беспокоили Станислава Эдуардовича, но современники. И чего им, спрашивается, не живется мирно? Чего им неймется? Вечно суетятся, мельтешат, каких-то благ добиваются, чего-то достичь норовят. И ради этого готовы буквально на всё. И фигурально – тоже. Вместо того, чтобы о вечном подумать, звездное небо в одичалом сердце нравственным законом запечатлеть, этот шибко деятельный современник на чужое, знай себе, зарится, да каверзы измышляет одна другой хлеще, – как бы это чужое своим сделать… Спасаясь от подступающей мерехлюндии, Станислав Эдуардович направился в ванную, где, презрев джакузи, принял контрастный душ. Мерехлюндия, шипя, отступила. Еще бы! Капля камень точит, а уж эту напасть и подавно изведет… Он постоял под душем еще минут пять для верности и, покинув кабинку, принялся энергично обтираться полотенцем перед гигантским, во всю стену, зеркалом. При этом, к собственному удивлению, оглядывал себя отнюдь не самовлюбленным взором. Скорее, пытливым, словно знакомился. Лицо сытое, довольное, после бритья станет гладким. Лицо, заклейменное тавром достатка, – без всяких внешних проявлений внутренней жизни, которой как бы и не полагается при такой внешности иметь. Да и весь он с головы до ног явно не относится к эстетическому типу мужчин, склонных к бледности, бедности, худобе и разлитию насмешливой желчи. Но это еще полбеды. Полная беда в том, что без пиджака от Версачи, брюк от Кардуччи и обуви от Гуччи, он совсем не тянет на того, кем хочет казаться, – энергичным, компетентным, притягательным… Мерехлюндия, почуяв поживу, вновь стала проявлять свой коварный нрав, – красться в одурманенное самокритикой сердце тихой сапой. И десяти лет не пройдет, как он превратится в старого облезлого холостяка, спасающегося тайным пьянством от вечных спутников человека: Тревоги, Ужаса, Суеверий. А ведь как легко и просто все когда-то казалось! Всего и делов, что присмотреть себе влиятельного друга, вычислить престижную возлюбленную, рассчитать до мелочей вечное счастье… Да, в восемнадцать лет мир полон черно-белых истин. В тридцать – окрашен в тысячи мрачно-серых тонов. И только в пору зрелости начинаешь понимать: мир ни при чем, все дело в оптике. Странно, с чего бы его оптике быть тусклой? Вроде бы он имеет всё, что можно иметь: здоровье, интерес к жизни и даже некоторую удовлетворенность ею. Но вот тянет его подчас сделаться отшельником, мечтателем, романтиком, – в лучшем смысле этого гадкого слова. Может, это реакция на богатство? Не зря ведь говорят, что с богатства начинается рабство. А рабство ведет к духовной нищете. Нищие же духом блаженны, ибо их есть Царство Небесное. Следовательно, он на правильном пути… От такого несколько неожиданного вывода Станислав Эдуардович едва не полоснул себя бритвой по горлу. То есть он полоснул, и если бы его бритва принадлежала к числу обычных кровожадненьких бритв, – из тех, что рекламируют в отрывных календарях под рубрикой «самоубийце на заметку», – то на этом его земное существование сменилось бы иным, и ему бы представилась прекрасная возможность проверить на практике верность своих выводов относительно собственной духовной нищеты. Но поскольку он пользовался особой бритвой для астронавтов, которой невозможно не только зарезаться, но даже какому-нибудь инопланетянину кровя пустить, то и остался в живых и невредимых. Только чуток с мысли сбился, с вывода на вывод перескочил. Дескать, экологически вредно не только реки химическим дерьмом гробить, но и целомудренную чистоту мозгов въедливыми выделениями ума засорять. То бишь – думать. Вот так это, между прочим, и бывает. Мозг свербит мысль. Мысль донимает память. Память третирует подсознание. Подсознание давит на комплексы. Комплексы унижают мозг. В результате лучшим другом пациента становится психиатр, родным пристанищем – комната, обитая периной, а не обложенная изразцовым кафелем. И что из этого следует? – поинтересовался у собственного отражения Станислав Эдуардович. И, не дождавшись вразумительного ответа, ответил сам. А из этого следует, что он совершенно правильно возмечтал войти в число тех сверхбогатеев, которым не требуется много думать, поскольку для этого у них имеются поверенные, управляющие, секретари, референты и прочая яйцеголовая мелочь… Вообще, относительно мечтаний Станислава Эдуардовича Кульчицкого следует заметить, что они всегда отличались удивительной последовательностью и принципиальной достижимостью. Как мечтатель Станислав Эдуардович был чужд тщеславия иных изощренцев, предпочитающих иметь исключительно несбыточные мечтания, ибо грош цена тому мечтателю, чья мечта сбылась. В школе он мечтал поступить в торговый институт. В институте, подрабатывая в ресторане официантом, мечтал о должности администратора в том же ресторане. Сделавшись администратором, положил глаз на директорское кресло. Став, наконец, директором, принялся грезить о комфортабельном доме и шикарной машине, да не абы какой, а о конкретной – белом «Мерседесе» без верха (кабриолете – если быть точным и изящным). Добившись и того и другого, немедленно обратил свои мечтательные взоры на солидный счет в швейцарском банке, океанскую яхту не менее шестидесяти метров длинной и… красивую, образованную, хозяйственную и без памяти влюбленную в своего мужа, то есть в него, в Кульчицкого, жену. Why not ladies and gentlemen?[12] Нормальный мужик, – не скопидом, не брюзга, не умник, даже не бисексуал. К тому же денежный; сказывают, в швейцарском банке счет имеет, а в итальянских доках вот-вот со стапелей яхту его на воду спустят. Опять же дом о шести спальнях и одном бассейне, два автомобиля, влиятельные знакомства, блистательные наряды, недурственная наружность. Неудивительно, что Станислав Эдуардович приобрел репутацию одного из самых завидных женихов побережья. Особым успехом он пользовался у тех разборчивых невест, что мечтают не просто удачно выйти замуж, но еще и красиво. То есть с долгими романтическими ухаживаниями, лирическими прогулками под луной на собственном катере жениха и чинными кутежами в лучших клубах и ресторанах. Словом, Агафья Тихоновна, то бишь Станислав Эдуардович, оказался в большом затруднении, – количество хорошеньких женщин, мечтавших сделаться его верными и любящими супругами, тянуло на приличный гарем. Причем некоторые из этого списка при ближайшем рассмотрении оказались замужем, обремененные детьми, свекровями и другими нервными привычками законного сожительства. И хотя они клятвенно обещали ко дню свадьбы напрочь избавиться от этих незначительных недостатков, Кульчицкий, не без внутренней борьбы, вынужден был, как обожают говорить американцы, сбросить их со счетов. Да и вообще, не станем скрывать, в результате этих матримониальных хлопот его природная доверчивость была порядком поколеблена в своих основаниях. Порой ему даже казалось, что за его деньги любая из претенденток готова почти на всё, кроме, разумеется, предательства родины, супружеской измены и группового секса. Хотя в последнем Станислав Эдуардович не был так же прочно уверен, как в первых двух. В отчаянии он горько сожалел, что в молодые годы не женился как все: по пьяне, по глупости, по половой дури. А ведь мог – чего-чего, а этого добра всегда хватало. И тогда он с несвойственной ему мудростью решил жениться на той, с кем впервые почувствует себя дорогим, любимым, бесценным и единственным. Каким-то таинственным образом весть о новом критерии отбора стала известна всему выводку претенденток. Между прочим, к вящему их одобрению. Пора, давно пора на деле выяснить, кто ему пара. К тому же чрезмерная галантность вредит рождаемости не меньше, чем хроническая импотенция… Каково же было их разочарование, когда обнаружилось, что чувствовать себя дорогим, любимым и единственным Кульчицкий собирается не иначе, как только через импортные презервативы со всякими прибамбасами вроде усиков, бороздок, шестеренок и колесиков. Даже замужние кандидатки охолонились, призадумались. Зато был окончательно развеян миф о непомерной самовлюбленности Станислава Эдуардовича. Всем стало ясно, что если он и любит себя, то все же не до такой эгоистической степени, чтобы не разделить этого чувства с достойной кандидаткой в жены. Согласитесь, не всякий холостяк способен на такие жертвы. С тех пор молва и нарекла его «плейбоем». Поэтому когда в мэрии возникла гениальная идея учредить в Южноморске первое в мире учебное заведение, которое поставит подготовку плейбоев на научную основу, власти без обиняков обратились за помощью к Станиславу Эдуардовичу. Из чего народной молвой был сделан логичный вывод, что именно образ жизни Кульчицкого навел одного из помощников мэра на эту светлую мысль. Польщенный Кульчицкий незамедлительно прибыл на Ратушную площадь для встречи с мэром. Встреча состоялась в Круглой гостиной и прошла, несмотря на умеренное количество поданных напитков, в теплой дружеской атмосфере взаимопонимания и взаимопомощи. Мэр произвел на Кульчицкого весьма благоприятное впечатление. Причем не только своей почтенной профессорской внешностью, но и умением складно, гладко и велеречиво говорить, не гнушаясь шутки и забористых анекдотов. Что касается впечатлений мэра от встречи с Кульчицким, то о них красноречиво свидетельствовало назначение последнего почетным проректором Академии Плейбоизма. Злопыхатели, правда, утверждали, что дело тут не в личности Станислава Эдуардовича, а в количестве нулей пожертвованной им на Академию суммы, и при этом не упускали случая намекнуть, что будь сумма убедительней, Кульчицкого пожаловали бы в почетные ректоры, а не проректоры, что никоим образом не соответствовало действительности, поскольку такой должности как «почетный ректор» и вовсе нет в природе. Будучи уже как бы официально утвержденным в приписываемом ему молвою качестве, Станислав Эдуардович счел своим долгом, отложив до времени мечты о семейном счастье, предаться подобающей его положению признанного плейбоя жизни. И с этой целью переключил свое уже отнюдь не матримониальное внимание с местных кандидаток в жены на приезжих претенденток в дамы сердца. Стоит ли говорить, что недостатка в последних он не испытывал?.. Об его галантных похождениях слагались легенды. Практически всех знаменитостей женского пола, имевших неосторожность посетить Южноморск, молва немедленно заносила в реестр его сердечных побед. Так что бедному Станиславу Эдуардовичу приходилось соответствовать: хочешь – не хочешь, тянет – не тянет, полшестого или ровно двенадцать, но будь, плейбой, любезен исполнить свое плейбойское предназначение: очаровать, обворожить, ослепить, умаслить, вскружить голову, усыпить бдительность, пустить пыль в глаза, повесить лапшу на уши, ну и еще чего-нибудь куда-нибудь ловко пристроить. Знаменитости стоят дорого. Вскоре Станислав Эдуардович понял, что если будет продолжать плейбоить в прежнем темпе, то в недалеком будущем либо окажется у врат богадельни, либо нарушит железное правило неприкосновенности основного капитала. Возникла настоятельная необходимость увеличить свои доходы. Однако пускаться вплавь в незнакомые воды отказывался. Он не кто-нибудь, он – ресторатор, и неплохой ресторатор. А что делает ресторатор, заскучавший доходами, получаемыми с ресторана? Правильно, открывает еще один ресторан. Затем третий, четвертый, пятый, и так, пока его рестораны не обмозолят глаза и желудки всему миру. Это то, что называется «экстенсивный путь». Очень привлекательный для натур, отмеченных наполеоновским комплексом. К счастью (или – к сожалению), Станислав Эдуардович этим комплексом не страдал, поэтому он выбрал иной, противоположный, интенсивный путь. Задумка у него была интересная, но трудноосуществимая: возвести на берегу моря нечто вроде аналога знаменитого клуба «Эверглэйдс» в Палм-Бич, но с одним существенным дополнением: приглашать к себе с гастролями прославленные рестораны мира вместе со своими кухнями и развлекательными программами. Например, «Максим», «Лидо», «Сибилла», «Арагви»… Идея сколь светлая, столь и дорогостоящая, – без компаньона не потянуть. И компаньон нашелся, да еще какой компаньон! Сам миллиардер Лядов заинтересовался проектом. Позвонил, пригласил встретиться с его представителями, обсудить, просчитать, достигнуть консенсуса, заключить сделку… Встретиться условились в служебном кабинете Кульчицкого. Радушный хозяин поджидал гостей у черного входа в свой офис, что на Рождественской улице (бывшая Мавзолейная). На каком небе пребывал Кульчицкий, дожидаясь представителей Лядова, неизвестно, но когда они подъехали, вышли из лимузина и любезно поздоровались, Станислав Эдуардович очутился аккурат на седьмом. И то сказать: от её улыбки осветилась вся улица, да еще пара переулков в придачу. – Анна Сергеевна… – Кульчиц… то есть Станислав Эдуардее…ович, – не растерялся Кульчицкий. – Поверенный в делах господина Лядова мистер Уиллард. – How do you do? – Очень приятно. Вас так же… – Главный управляющий делами мистера Лядова, месье Алихан… – Bonjour! – Взаимно… А мог бы ничего и не отвечать, – его деловито-открытое американское рукопожатие сказало им всё. Кроме рукопожатия Кульчицкий пробовал также овладеть каким-нибудь иностранным языком, полагая, что ему, как знатному плейбою, не пристало обходиться в своем плейбойском быту одним, пусть и великомогучим языком. Станислав Эдуардович пожелал выбрать язык Данте и Петрарки, которых, правда, не читал, но о которых был изрядно наслышан, в особенности об их великих соотечественниках: Версачи, Гуччи, Дуче… Через пару недель усиленных занятий на курсах, когда он уже мог почти безошибочно отличить «бону джорну» от «арри», которая «видерчи», изнеможенные преподаватели, нервно улыбаясь и заговариваясь, объявили, что если он богат и щедр, языки ему вообще без надобности, за него объяснятся денежные знаки, – язык, как говорится, равно для всех родной и внятный каждому, как скандальная новость… То, что предложили Кульчицкому представители Лядова, было не совсем тем, на что он рассчитывал. Фактически ему предлагали возглавить казино с рестораном. Само собой, на уровне мировых стандартов благоустроенное. Станислав Эдуардович, нервно оглядываясь на поразившую его воображение красавицу, высказал некоторые сомнения относительно своей компетентности в игровом бизнесе. К его удивлению, партнеры поняли его правильно. Тот, которого представили как «месье», заговорил вдруг на приличном русском языке, убедительно и по существу. – Господин Кульчицкий, думаю, вы не хуже нас понимаете, что в России любой бизнес опасен для жизни бизнесмена. Так что куда вкладывать деньги, скорее дело вашего характера, темперамента, а не прагматических способностей. Разбогатеть, как и разориться, можно в любой отрасли, начиная с торговли наркотиками и кончая производством детских ползунков. Смерть от руки конкурентов грозит нам повсюду. Слава Богу (и немножко господину Лядову), что в городе, в котором мы с вами живем, нет ни рэкета, ни криминальных разборок, ни заказных убийств. Более того, Южноморск – это единственное место на всем пространстве бывшей империи, где, так или иначе, соблюдаются принципы faire play[13]. Не мне вам говорить, что за последние пять-семь лет здесь, несмотря на все катаклизмы, сотрясающие Россию, не обанкротился ни один банк, не обесценилась ни одна акция, допущенная до участия в торгах на фондовой бирже. Уж не стану упоминать о прожиточном минимуме, который в Южноморске на порядок выше, чем по всей стране… Но обязательно упомяну об игорном бизнесе Южноморска – одной из самых процветающих отраслей, обеспечивающей население высокооплачиваемой работой, а городской бюджет тридцатью пятью процентами всех налоговых поступлений. Вам нужны наши деньги, нам необходим ваш опыт, ваши организаторские способности и, не стану скрывать, ваш имидж… Мы отдаем себе отчет в том, что наши условия несколько не соответствуют вашей идее. Но мы не против нее, мы «за», мы только предлагаем не спешить, двигаться к свершению того, что вы задумали, поступательно… И так далее. И все в том же духе. Попробуй не проникнуться их правотой. Попробуй не поверить в их благие намерения. Тем более, когда в двух шагах от тебя восседает во всей своей красе, во всем величии своего очарования девушка твоей мечты. Той самой – щей горшок и сам большой. А когда Станислав Эдуардович уразумел, кому и кем она приходится, у него и вовсе все последние сомнения отпали. Была – не была, где наша не пропадала! Притом, что Бог вывезет, черт не съест – подавится!.. И бесшабашный плейбой согласился… серьезно подумать над их предложением в течение недели, на что партнеры немедленно отреагировали понимающими улыбками деловых людей. После чего, вежливо отказавшись от ужина и попросив поддерживать с ними связь через miss-mademoiselle Ann-Annette, откланялись, оставив на письменном столе хозяина высококалорийную пищу для семидневных размышлений в виде многостраничного проекта договора. И хотя мысли последнего витали в облаках в поисках подходящего случаю воздушного замка, деловая, то есть рожденная не праздно воспарять, а целенаправленно ползать, ипостась его естества уже беспокоила телефонным звонком своего адвоката. – Это не контракт, а свадебный подарок, – вынес свой вердикт адвокат, ознакомившись с проектом, который предусмотрительный плейбой не поленился пропустить через компьютер, дабы заменить имена собственные математическими псевдонимами: x, y, z… – Женишься? Поздравляю… И этот суровый ветеран альковных баталий, этот знаменитый элегантиарум всего побережья в ответ нежно зарумянился. Одно слово – блондин. Плейбои тоже люди и всё человеческое им в кайф. Они, бывает, даже влюбляются. Истории известны такие случаи. Достаточно вспомнить Давида Первого, Эдуарда Четвертого, Генриха Восьмого, – уж не станем упоминать о таких корифеях этой науки сладко жить и мило побеждать, как Дон Жуан, Казанова или Билл Уильям Клинтон… Поддерживать связь с партнерами по предполагаемому бизнесу Станислав Эдуардович начал прямо со следующего утра, которого еле дождался, ворочаясь с боку на бок в полном постельном одиночестве на своей кровати размером – если не преувеличивать – с теннисный корт. Ни деловой шарм, ни высокомерная снисходительность избалованной племянницы миллиардера не остудили его пыла. Он воспринял все это как должное. Их встречи происходили, ясное дело, в самых подобающих местах: в шикарных ресторанах, элитных клубах и прочих ареалах обитания сливок общества, и носили довольно невинный характер. То есть сугубо деловой. Никакого флирта, гуляний под луной, роскошных букетов, внезапных соприкосновений головами, руками и прочими частями тел, предназначенных для телячьих нежностей. Все строго в рамках делового этикета: вежливые улыбки, общие слова и цифры, цифры, цифры… Единственное отличие – Станислава Эдуардовича не замораживают, подобно прочим, ледяной вежливостью. Оно и понятно: как же он тогда контракт подпишет? Терзаемый любовным томлением, Кульчицкий решился на отчаянный шаг – приобрел под видом туриста у какого-то торгаша на блошином рынке толковое пособие на тему: «Как стать нежным, чувственным, современным мужчиной в полном расцвете либидозных сил». Бегло просмотрев его на сон грядущий, с удовлетворением отметил, что образцом для подражания авторами пособия был избран если не он сам, то кто-то чрезвычайно на него похожий. Это его взбодрило, причем настолько, что на следующий день он отважился пригласить своего очаровательного партнера по переговорам навестить охотничий домик в горах под предлогом кормежки одичавших оленей. Приглашение было благосклонно принято. Станислав Эдуардович вновь не сомкнул глаз всю ночь, сперва составляя список того, что им может пригодиться в горах, затем загружая все эти предметы форс-мажорного обихода в свой многожильный «лэндровер». …И вот они, наконец, вдвоем, вдали от шума городского, а также от завидущих глаз несостоявшихся невест и хищных взоров женихов-перехватчиков, но главное – вне досягаемости соглядатаев светских хроник. Кульчицкий от волнения молчит, якобы полностью сосредоточившись на управлении перегруженным автомобилем. Анна Сергеевна отрешенно улыбается проносящимся за окошком кустам и деревьям. Потом, обернувшись к водителю, предлагает ему остановиться на обочине и немедленно заняться с ней любовью. Тон надменный, голос приятный, с хрипотцой, вызывающей вполне определенный интерес. Ошеломленный слуховой галлюцинацией Кульчицкий едва не срывается в пропасть. Отчаянно тормозит и неимоверным усилием воли заставляет себя взглянуть на свою попутчицу. Попутчица улыбается ему так, словно предложила выпить по чашечке кофе в придорожном кафе. – Вам нездоровится? – любопытствует она и, не дождавшись ответа, высказывает следующее предположение, – Или обивки жалко? – До… – произносит спекшимся от волнения голосом Кульчицкий, нервно кивая в неизвестном направлении, – до…мика… рукой под…дать… – Или раком, – пошло шутит Анна Сергеевна. А он-то, дурак, решил, что хорошо воспитанные девушки не испытывают плотских страстей, – ничего, кроме платонической благосклонности к избраннику своих родителей или дядь… Полный отпад и конфуз. В мозгу бьется назойливым мотыльком окрыляющая истина: «робких женщины не любят, не любят…». Хорошо робким! Станислав Эдуардович поднимает виноватые глаза и неуверенно улыбается, и решительно тянется губами запечатлеть целомудренный голливудский поцелуй на устах своей возлюбленной… – Вас не беспокоит, что любая выскочившая из-за поворота машина может столкнуть нас в ущелье? Я-то успею выпрыгнуть, а вот вам, кроме как в пропасть, прыгать некуда… Но Станиславу Эдуардовичу не до таких пустяков как жизнь и смерть, если ему и жаль чего, то единственно огня, готового в нем просиять, и вместо голливудского поцелуя у него получается нечто по-мосфильмовски развратное. – Ффу! – лепечет Анна Сергеевна. – Сколько сырости! – То ли еще будет, – думает Станислав Эдуардович, давая волю рукам, и шарит липкими пальцами по всевозможным нежностям, промежностям, припухлостям, – словом, гуляет по плейбойским угодьям, с радостным изумлением узнавая знакомые ландшафты… И вот уже Анна Сергеевна оглашает окрестности страстным воплем жертвы полового разбоя, когда Станислав Эдуардович, извернувшись в автомобильной тесноте, входит в нее; и долго потом бранится нехорошими словами в сладострастном забытьи, вонзая ему в спину наманикюренные ногти.