Он колобком прокатился по подоконнику со стороны комнаты. В душе вспыхнула радость – домовой вернулся, все теперь будет хорошо. Коты с воем кинулись к своей хозяйке, в момент прыжка превращаясь в звенящие огоньки. Оказавшись на блузке или юбке, огоньки гасли, становясь человечками. Маленькими, юркими. Они прятались за отворотами, залезали за пуговицы, втискивались в тугой пояс. Слово вспомнилось само собой. Альпы. Маленькие вредные существа. Если к ним относиться по-хорошему, то они и по хозяйству могут помочь, и от беды спасти. Но не дай бог разозлить альпа – большего хулигана в жизни не сыщешь. Умеют обращаться в кошку. Хорошеньких себе помощников Лаума нашла. – Кыш, кыш! – махал руками волосатый человечек. – Нече тут! У! Басурмане. Лаума потемневшими от ярости глазами следила за перемещением старичка по подоконнику. – Они будут моими, – медленно произнесла она. – Живыми или мертвыми. Дерево опять зацветет. – Иди, иди, подобру-поздорову, – волосатый сложил ручки на пузике. – Кончилось твое время. Тебе молятся в других домах. Не надо никаких жертв. Пускай все живут. Лаума усмехнулась. – Значит, мертвыми. Смиля мысленно ахнула – таким спокойным, уверенным голосом Лаума это сказала. Ноги подкосились. Вот и поиграли в домостроителей… повелителей миров… – Почему ты мне не помогаешь? – присела она около подоконника. – А ты делай что-нибудь, – проворчал старичок. – Как же я могу помогать, когда ты на печи лежишь да о срамном думаешь. – Что делать? – Смиля пропустила мимо ушей замечание о своих мыслях. – Как что? – всплеснул руками волосатый. – Драться. – Да не умею я драться! – выпалила Смиля. – Не умею! И не могу! Злость с яростью путали мысли. Она вспомнила сегодняшние драки. Жестокие. Безжалостные. Ночное блуждание с желанием найти недруга и уничтожить. – Вставай, если жизнь дорога! – волосатый не слушал ее возражений. – Или тебя зря нарекли таким именем! – При чем тут имя? – Ты должна быть смелая! – Дай мне что-нибудь. Она же богиня! Не могу я на нее с кулаками. – А голова на что? Он сделал приглашающий жест. Смиля попятилась. Ей было страшно. Стоило только представить, как она встает, открывает окно (при этом с подоконника летят книжки, блокноты, ручки, парочка фарфоровых статуэток, мягкие игрушки) и шагает в ночь – как в душе рождалось желание забиться под кровать и ничего не делать. И ведь не кулаками она будет ведьму бить? Как она ударит взрослого человека? Лаума расхаживала под окном, как разъяренный лев в клетке перед зрителями. Высокая, стройная, словно вся вылитая из раскаленного металла. Одежда стала частью ее тела, и теперь искрилась и переливалась – это вцепившиеся альпы, как лампочки, разукрасили ее. Волосы струились по плечам. Сейчас она была невероятно красива и… недоступна. Такую не победишь. – За меня всегда дрались! – рокотала ведьма. – С моим именем на устах умирали. Как ее голос проходил сквозь стекло? Почему ее не слышали остальные? Соседи справа, слева, сверху? Почему не просыпаются родители? Мельком глянула на часы. Два ночи. Секундная стрелка замерла на переходе от одного часа к другому. Споткнулась о невидимое препятствие и озадаченно застыла. – Я была проклята мужем за то, что изменила ему, и он сбросил меня с небесных высот на землю, чтобы я повелевала мертвыми, – голос ведьмы нарастал. – Я не привыкла проигрывать. Я принесу жертву во имя великого Перкунаса, и старый дуб зацветет. Жертвой станет новый хозяин Дома. Выбирай любого. Смиля слабо улыбнулась. Так вот из-за чего весь этот карнавал… Из-за одной жертвы ставят на уши полгорода. Привыкли жить с размахом. Хватит. Пора сворачивать свой балаган. Можно было послать на заклание Белобрысую. Но этого удовольствия Лаума не получит. Сдохнут они здесь без жертв, все эти старые боги. Туда им и дорога. – Одного не пойму, – голос Лаумы вливался в уши, убивал волю, побеждал, – почему ты не смогла заставить их драться. Почему они не попереубивали друг друга с самого начала. Это так просто. Я же их поссорила. Но драться они не стали. Тогда они все признались тебе в любви и снова не подрались. Почему? – Воспитание хорошее. – Твой домовой еще этот! Все время лез мне под руку, подсовывая тебя! Как нарочно! Вам что, так трудно умереть во имя Перкунаса? Раньше воины с радостью отдавали свои жизни за богов, а вы? Никаких целей, никаких мечтаний! – Ну, что же ты сидишь? – подкатился ей под локоть волосатый. – Вставай, бери меч-кладенец, иди на реку Смородину к Калиновому мосту. – Кто? Я? – Ты, конечно. Видишь, что делается? Ты начни, а я тебе подсоблю. Где надо, слово верное скажу. Вставай, голубушка, вставай! – Последний раз предлагаю, – рокотала Лаума, – пойдем со мной! Все клады земли перед тобой откроются, счастье познаешь. – Какое счастье? – В голове рождались одни вопросы. Сил действовать не было. – Только тебе будет открыта дорога в страну Аистов. О ней мечтает каждый. – Не слушай ее, не слушай, – суетился волосатый. – В болото заманит, в трех соснах запутает, из окна выбросит. Бери меч, вставай сражаться. Лаума как-то странно улыбнулась. Так учительница начальных классов смотрит на Петрова, заранее зная, что он ничего не ответит, и теперь с большим удовольствием наблюдая за его стараниями хоть что-то сказать. Смиля встала и почувствовала, как на плечи ей опустилась броня, в ладонь лег призрачный меч. – Так, так, – подбадривал волосатый. – Любую нечисть одолевает добрая сила. Ты только верь, верь! Не теряй веры! Какая вера, если ее сейчас убьют? Где та рать, что должна встать на ее защиту? – Тебе не устоять, – пророчила Лаума. Действительность за спиной Лаумы раскололась. Яркий луч света разрезал темноту, впуская в ночь краски и звуки. Такими рисуют сказочные миры. Высокие хрустальные замки, цветущие деревья, кисельные реки, молочные берега, порхающие птицы. Глядя на этот мир, понимаешь: там счастье. Только твое. Самое настоящее. Навсегда. Без болезней и смертей. Без страданий и неудач. Свет заслонили. Двое выступили, перегораживая дворцы, реки и деревья, приглушая перезвон и пение птиц. Ворон и Янус. Невысокий, в черной куртке Генрих и подвижный гуттаперчевый Эрик. Они медленно подняли головы. В глазах Ворона торжество – все-таки победил, все-таки сила на его стороне. Янус дернул губами – вот-вот улыбнется – и подмигнул. Все это было настолько неожиданно и не к месту, что Смиля потерялась окончательно. Бежать? Куда, от кого? Янус поможет? Но он с ведьмой. Скелет! Быстрее! Телефон. – О деле думай, а не о своей бренчалке. – Что ты со мной споришь? – не выдержала Смиля. – Мне помощь нужна, а ты ворчишь! – Я тебя уму-разуму учу, так что не спорь. Эх, выбрал на свою голову защитницу. Смиля бы удивилась. Сильно. От души. Если бы не Лаума. Уж она-то ей точно о себе забыть не даст. – А всего-то надо было отдать душу. – Ведьма подняла руку, показывая открытую ладонь с разноцветными стеклянными шариками. – Влюбленные отдают любимым самое дорогое, что у них есть. А женщины… зачем им лишний груз? Передают души любимых мне. А я им за это даю счастье. Не хочешь? – Иди ты со своим счастьем! – буркнула Смиля. Она искала сотовый. Как сквозь землю провалился. Ну вот, почему его вечно нет, когда он нужен? «Мышка, мышка…» Ага! Нашелся! Успела послать вызов. – Ты сама это выбрала, – тяжело произнесла ведьма. – Во имя Перкунаса, Патолса и Потримпса[13]. Она выбросила левую руку вперед. С плеча скатились огонечки-человечки, спрыгнули и тонкими змейками метнулись к окну. Смиля попятилась. Стекло. Им его не преодолеть. Если разобьют, будет шум. Придут родители, спустятся соседи сверху. Змейки врезались в прозрачную преграду, рассыпались искорками, цветным дождем прыгнули на подоконник внутри комнаты, превращаясь в маленьких юрких человечков, вредных альп. Ворон с Янусом прошли сквозь стекло и оказались перед Смилей. Альпы с визгом бросились вперед. Смиля замолотила руками, кинула подвернувшейся тапочкой. Все бесполезно. Лицо, плечи, ноги – ее кололи и щипали, толкали и пихали. С полок падали книги, опрокидывался стол и кровать. Смиля успела только нагнуться и подхватить плед. Взмахнула им, как мулетой, отвлекая внимание нападавших. Брызнули в разные стороны альпы. Взлетели вверх книжки, с треском рвались страницы, лопались лампочки в плафонах люстры. Сама не понимала как, но отбиваться у нее получалось, альпы шипели, плевались, наваливались толпой, пытались достать ее по одному. Лаума за окном злилась. Ворон с Янусом не приближались. Неужели испугались? Ах, зачем она о них подумала! Ворон ожил, сделал шаг вперед. Юркнул под руку, дернул за плед. Она оттолкнула его, пытаясь перетянуть на себя, уронить. Падай же ты наконец! Хоть кто-нибудь ей сегодня будет подчиняться? Нет. Бесполезно. Куст бузины, река Смородина, Калинов мост – ее затягивало в страну мертвых. Змей Горыныч побеждал. Почему она никогда не умела драться? И тут же разозлилась – а чего она должна уметь? Где верные защитники? Он же обещал! В комнате запахло чем-то неприятным – перепрелой листвой, аммиачными испарениями. Плеснулась река Смородина, названная так потому, что в ней всегда смердело. Чем? Людскими страхами? – Давай, давай! – подбадривал домовой. Он сидел на мосту и, как заядлый болельщик, подпрыгивал на месте, стучал кулачком по раскрытой ладони. – Еще немного, и сдюжишь! Немного?