– Так тащи! – Я… я не умею, товарищ лейтенант, простите. – Да Евпатий Коловрат, а какого хрена ты тут делаешь тогда? А? Быстро взял свой долбаный инструмент и достал эту хренову железку, а то пойдешь в атаку сейчас! – Я п-пойду, если надо, – заикаясь, качал головой санитар, а я видел, что ему просто страшно. – Так, браток, мы сейчас все тут сдохнем, ты меня понимаешь? Слышишь, как долбят? Парней там убивают, а я тут валяюсь, сделай же уже что-нибудь! Немцы пройдут по нашим трупам и убьют всех в городе, захватят его, ты понимаешь? Давай, давай, работай, друже… И он сделал. Подействовало, видимо, внушение. Осторожно взял пинцет и полез в рану. – Ты хоть его протер? – смеюсь я, но на самом деле не до смеха. – Конечно, пока вы кричали, – кивает санитар, и тут у меня в глазах темнеет. Привык, блин, что у меня болевой порог высокий да здоровья до хрена, а тут чего-то поплыл… – Вы как, товарищ командир? Выныриваю, возвращаясь в сознание. – Нормально, это чего у тебя? – указываю на вату в руке. – Спирт, вы отключились тут… – Ты дело сделал? – Да, вот. – Мужик протягивает мне маленький, какой-то деформированный кусочек металла. – Маленький зараза, а болючий, – вздыхаю я. – Приходил кто-нибудь? – Нет, но обстрел вроде стихает, – замечает санитар. – Хорошо. Помоги сапог натянуть. Выбежать в траншею не получилось, вышел, прихрамывая. По-хорошему, нужно в санбат и рану чистить, это не двадцать первый век, из-за этого клочка металла, что залез мне в мышцу, могут и ногу отпилить. Но пока не до нее. – Вадим, что тут? – ору разведчику, он стоит в пяти метрах от блиндажа, связист рядом в траншее сидит. – Выкурили гада, вон в тех кустах сидели двое, – указывает куда-то Никоненко. – Два снаряда выпустил, чтобы пристреляться, они, видимо, поняли – и бежать, а тут третий прилетел, и в ошметки их. Красиво. – Как они там оказались, ведь тут до нас всего метров триста? – спрашиваю я. – Так ночью, наверное, залезли, кто ж их заметил бы? – удивился разведчик. – А ты что, вчера эти кусты не видел? – начинаю заводиться, но понимаю, парень-то не виноват. – Ладно, проехали. Твои ходили? – Да, еле вернулись. Немцы в роще, танки опять, пехоты до батальона, но танки в двух местах стоят, странно это. – Да уж, чего-то задумали. Кстати, обстрел кончился. Ты огонь по выявленным позициям открывал? – Нет, боялся, что промахнусь, спугну еще. – Что со связью? – Восстановили, все в порядке, – подает голос связист. – Говори, где там фрицы… И тут они вылезли. Да как! Немцы разделили танки на две части и вылезли на нас с двух сторон. Между ромбами было около километра, не накроешь уже, как вчера. Когда они к нам подползут, конечно, сблизятся, но пока… – Первому, влево десять-ноль, прицел шесть-пять, один снаряд! – ору я, связист дублирует, через несколько секунд кричит в ответ: – Выстрел! – Я жду разрыва, дождавшись, вношу изменения и отдаю приказ на открытие огня, а сам бегу искать капитана. Нахожу его возле танков, укрыли их хорошо, фрицам подарок будет. – Ты как? – встречает комбат меня. – Да в норме, – слегка кривлюсь, – бери группу справа, там танки легкие, остановишь, я начал другую группу работать. – Меня не забывай. – Не боись, комбат, я сейчас по взводам разделю, хватит, наверное. Не думаю, что они все силы вложили в этот рывок. Как же я ошибался! Тридцать шесть танков противника на наш куцый батальон, даже и с поддержкой батареи гаубиц, это много. Мы не удержали высоту. Честно стояли несколько часов, отбивали атаку за атакой, но… На батарее кончились снаряды, а было их штук триста. Танки наши, захваченные у фрицев, уничтожили вообще довольно быстро. Ну, а пехоту… Да и было-то там той пехоты кот наплакал. Меня, контуженого, с пробитой пулей рукой и утренним ранением в ногу, вытащил все тот же Никоненко. Я очнулся только на переправе, где нас остановили. Полковник из штаба дивизии орал так, что у меня уши закладывало. Не знаю, что теперь будет, неудачный у меня дебют в роли командира батареи вышел. В санбате было хорошо. Чисто относительно и не стреляют. Я серьезно переживал гибель всех бойцов на высоте под Воронежем, впервые у меня такое. Погибли ведь почти все. Новый комбат под танк бросился с гранатами, остановил, но погиб, конечно. Да что говорить, даже санинструктор погиб, правда, от случайного снаряда, что разворотил блиндаж, в котором тот перевязывал раненых. Те, кто вышел из этой бойни в город, все были ранены, даже мой дружбан Вадим. У него тоже рука прострелена была, но меня вытащил. Лежу вот теперь, думаю, Никоненко рядом. Санбат не так и далеко, километра четыре от передовой, но все же здесь значительно спокойнее. – Младший лейтенант Некрасов? – В палатку заглянул какой-то командир, а с ним еще двое. – Да, это я. – Я уже мысленно был готов к наказанию, приказ-то был один – стоять. – Ваше дело рассмотрено… – А на меня уже и дело собрали? – аж перебил говорившего я. Как-то сразу поплохело, раны заныли и стало грустно. Вот, еще и так бывает. Не убили враги, так свои накажут. Чувствовал ли себя виноватым? Наверное, все же нет. Одно дело, если у тебя бойцы бегут и ты бросаешь позиции, а тут… Считаю, что упрекнуть нас с Колесниковым не в чем. – Ваше дело рассмотрено, и состава преступления не выявлено. Батальон сражался геройски, сожгли много танков, отошли, когда не было возможности обороняться. Это все кратко, конечно. – Я… – Выздоравливайте, всего хорошего. О как. Даже в дерьмо не макнули для порядка. Вот и думай тут. – Чего, командир, обошлось? – подал голос Вадик. – Кажись, да, – пожал я плечами. – И что теперь? – Ну, сказали же выздоравливать, вот и будем лечиться. Прооперивали нас обоих в один день, точнее, в тот же день, как привезли сюда. А отход нам «простили» уже через три дня. Снова были какие-то важные военные, жали руки, хвалили. Состояние мое только меня бесило. Вадик хоть встает, жратву носит, а мне пока никак. Нога болит жуть как. Кажется, у меня там, на высотке, она меньше болела. А вот рука нормально, пуля насквозь прошла, ничего важного не задела, только меня, а уж я для себя – важный, что звездец. Через неделю уже начал вставать, но только для того, чтобы до ветру сходить, не более. Вадик вообще был вполне бодр и весел. Он два дня назад выяснил, где наша батарея, и сходил туда, тут всего-то пара верст. Говорит, нового командира поставили, но я не удивился. Было бы странно, если бы не поставили. Вообще командир батареи, как и командиры пехотных взводов, рот и батальонов, долго не живут, передовая, где там жить? Сам удивляюсь, что выбрался. Конечно, был и другой вариант, почему я и опасался быть осужденным. Ведь если подумать так немного, то чем я лучше того же Колесникова, что под танк бросился? Вот об этом и говорю. Мог бы так же, почему не стал? Почему позволил своему бойцу отойти и дать себя вынести? Чай, не генерал какой! Это все было в голове, когда лежал и раздумывал. Всяко ведь могло быть, могли и осудить. А еще немного терзал другой факт. Смог бы я и правда, как капитан Колесников? Вот так, просто дернул кольцо на противотанковой гранате и… Не, братцы, не смог бы, чего уж врать-то. Страх бывает и таким, что ты его просто не осознаешь, делаешь что-то машинально, а понимание приходит позже. Ведь бросься я под танк, да Никоненко так же, глядишь, польза была бы. Да, надо поправляться, а то сгною сам себя. * * * Раненых постоянно прибавлялось, вскоре в нашей палатке уже было десять человек, а места в ней максимум на шестерых. Промучившись еще неделю, я уговорил военврача меня отпустить. Тот грозился мне карами, дескать, я его на преступление толкаю, но все же отпустил. Почти три недели я провалялся, но ничего, худшее позади, долечусь как-нибудь, если в пехоту не отправят. Раны закрыты, зарастают нормально, заражения нет, так что только небольшая боль и дискомфорт при резком движении. Ушли из санбата мы вместе с Никоненко. Возвращались в часть, не зная толком, что нам делать и как быть. Штаб полка был на том же месте, это радовало, но приняли нас не сразу. Еще на подходе к городу было понятно – проблемы тут серьезные. Так и вышло. Переждав несколько дней сильных дождей, немцы ударили так, что заняли Чижовку. Все как в моей истории, чуть-чуть позже вышло. Это нам поведал в штабе заместитель командира полка. – Батарея тебя ждет, Некрасов, ты удивительно вовремя. Еще день, поехал бы в другую часть. Вчера вечером нового командира твоей батареи убило, в городе. Ты сам-то как? Понимаю, что сбежал, но все же? – Да не сбежал, просто уговорил военврача, – честно ответил я, – сил не было там лежать. Столько тяжелых, а я чего? – Ну, молодец, кстати, на тебя тут бумаги лежат, привезли из дивизии, когда ты еще в санбате валялся. Тебе лейтенанта дали. Так что с тебя магарыч! Ух ты, в звании повысили, даже не верится. – Да не вопрос. Сейчас дела приму, вечером можно и магарыч. – Не выйдет, братец, не выйдет, только после победы, хотя бы тут. Слышишь канонаду? – Ну так, конечно, слышу. – Бои идут не переставая, но, кажется, немцы что-то задумали. Они больше удерживают западный берег, чем хотят отбить город целиком. Сил у них заметно меньше стало, и это не наша заслуга. В штабе дивизии говорят, будто фрицы что-то замышляют, но вот толком ничего не сказали. – Они на Сталинград пойдут, – выдал я. Видя удивленно-недоверчивый взгляд замкомандира полка, я добавил: – Помните, мы вам радировали, что пленный у нас был, правда, сдох, собака? – Это фельдфебель-то? Которого вы из танка вытащили? – Да, в тот день и такое было. Несколько машин врага залезли к нам на высоту, мы их встретили, вот пленный и образовался, только, как уже сказал, сдох он. – А почему ты до сих пор рапорт мне не сдал? – завелся командир. – Сдал, – кивнул я, – вот он. – С этими словами я достал из планшета рапорт, который писал в санбате. – Никто ж не приходил, как я его сдам?