Блондинистый Ляксей лишь криво улыбался, глядя на нас, зато хозяин пояснил: – Гуторят, шо путники. На постой просились. Но ты, Мирон, глянь, кака на сопляке справная одёжка. Ошарашенный студент молча слушал беседу, но как только речь зашла об его обнове, встрепенулся: – Не отдам! Хоть убейте! Мирон покладисто согласился: – А и убьем. – После чего откинул тряпицу, прикрывающую лежащий на столе наган, и, схватив револьвер, подскочил к нам, заорав: – А ну сымай кожан, паскуда! Сымай, покеда не пристрелил! Все его внимание было сосредоточено на Сереге, а от меня он почему-то никаких действий не ожидал. Да и чего тут ожидать – тут, как я понял, принято бояться «человека с ружьем» и выполнять все его требования. Поэтому, когда я ударом слева, по руке, выбил оружие, а правой влепил в прикрытый бородой подбородок, он улетал с каким-то изумленным выражением лица. Я же, не поворачиваясь, ногой долбанул стоящего за спиной хозяина. Попал по хозяйству удачно. Сзади лишь всхлипнули и мягко обрушились на пол. Ляксей за это время успел три раза моргнуть. Потом ступор с него спал, и он суетливо полез в карман, но увидев мертвящий провал ствола «люгера», направленный в голову, застыл. Подбадривающе ему подмигнув, я предложил: – Давай, родной! Показывай, что там у тебя. Осторожненько. Двумя пальцами доставай. А увидев, чем именно мне хотели грозить, чуть не рассмеялся. Такой здоровый парняга и такой маленький револьверчик. Что-то типа «Бульдога». При этом, подталкивая свое огнестрельное недоразумение по столу в мою сторону, он еще и обиженно вякнул: – А Митрий говорил, что у вас оружия нема… – Я его обманул. Ладно, что тянуть. Ложись на пол. Руки положи на голову… Ляксей взволновался: – Э! Э! Ты чаво задумал? На что я с ухмылкой ответил: – Даже не надейся, противный. Шмонать тебя буду. А потом и дружков твоих. Блондинчик меня понял как-то совсем уж превратно, и вместо того, чтобы лечь, как было приказано, неожиданно вжался в стену и убежденно сказал: – Никак нельзя это делать. Грех это. Большой грех. Это у вас, в городе, непотребства всякие могуть быть, а здеся… Растерявшись на секунду, я возмущенно сплюнул: – Да тьфу на тебя, гомосек латентный! Обыскивать вас буду, а не то, что ты в своей бестолковке вообразил. Про себя же подумал, что со словами, особенно жаргонными, надо быть поаккуратнее. А то может выйти боком. Ляксей, поняв, что ничего ужасного я творить не собираюсь, принялся активно сотрудничать с захватчиками. А когда, после всеобщего обыска, встал вопрос, куда девать связанных варнаков, с готовностью предложил подпол, в котором сейчас томился «красный». Я заинтересовался: – Чего вы его туда вообще сунули? И что с ним потом делать собирались? Очухавшийся к этому времени Мирон, глядя в пол, пробурчал: – Ну, не в хате же его держать? А наутро думали его голове отвезть. – А нас куда хотели деть? – И вас тож к голове… – Понятно. Значит, вы туда, – я ткнул пальцем в подпол, – а его – оттуда. Поглядим, что за человек. Давай, давай. Пошевеливайся! В общем, хозяева слезли в подпол, а наверх был извлечен какой-то мужик, лет тридцати пяти. Подпольный сиделец подслеповато щурился после темноты и пытался прояснить обстановку. Но до конца ему не дал проморгаться студент, так как, подойдя ближе, удивленно спросил: – Товарищ Лапин? Кузьма Михайлович? Тот удивленно протянул: – Да-а… А вы? – А я Бурцев Сергей. Помните, мы с вами в губернском комитете РКП беседовали? Вы еще говорили, что надо пламя революции нести темным массам? Зажигать сердца. Вот я и понес! – Как же! Помню, конечно. Вас шесть человек было, и вы… Закончить я ему не дал. Поднял руку, сказав «стоп». После чего пару секунд разглядывал всамделишного коммуниста, а потом, без предупреждения, влепил ему под ложечку. Упасть не дал, поймав за воротник пальто, и, потряхивая, стал интересоваться: – Так это ты, падла такая, детей на смерть посылаешь? По твоему наущению они к красновцам идут и прямо на площади агитацию проводят? У тебя, мля, вместо башки жопа, или ты просто сука конченая, что такие вещи творишь? Товарищ Лапин вначале безвольно висел, пытаясь продышаться, но по мере нарастания количества обвинений, решил возразить: – Вы с ума сошли! Каких детей? На какую смерть? При чем тут красновцы? Отпустив «товарища», я сплюнул и, показав в сторону стоящего с открытым ртом Сереги, пояснил: – Вот таких детей! Знаешь, где я его нашел? В контрразведке. А потом нас расстреливать повезли. Мля! Да он бы уже недели две как гнил, возле оврага закопанный! Тут уже Лапин поднял руку, сказав «стоп». И повернувшись к студенту, уточнил: – Товарищ Бурцев, у нас тогда о чем разговор шел? О работе на освобожденных территориях! При этом вначале надо было пройти обучение и получить плакаты наглядной агитации. А вы после нашего разговора куда-то пропали… Как вы вообще могли додуматься к белым идти? Теперь мы, уже вдвоем, заинтересованно смотрели на быстро краснеющего салабона. Первый не выдержал я: – Студент, я тебе говорил, что ты идиот? Ах, говорил. Так вот повторю – ты не просто идиот. Ты натуральный дебил! А после, глядя в подозрительно заблестевшие глаза Бурцева, предложил: – Ладно. Об этом потом. Сейчас давайте жрать и спать. У нас завтра подъем очень ранний будет. И день хлопотный. Глава 6 До красных мы добрались на следующий день к вечеру. Ползком преодолевать линии окопов не пришлось, за отсутствием таковых. Да тут вообще линии фронта, как я ее себе представлял, не было. В принципе не было. И красные, и белые действовали вдоль железных дорог, захватывая очередную станицу или город и рассылая отряды по обе стороны от железки. Ну, чисто, чтобы объявить, что власть переменилась, а заодно прихватить за цугундер не успевших убежать противников. Лапин, кстати, так и попал в переплет. Бодро ехал с отрядом, немного попутал с направлением, увлекся и нарвался на превосходящие силы противника. А когда их стали гонять, то отбился от своих окончательно, заплутал и, как результат, оказался в подполе. Участь его ждала совершенно незавидная, но тут, на счастье комиссара, появились мы. Этот представитель РКП(б) полночи о чем-то шептался со студентом, не давая спать, и заткнулся, только когда я на них рявкнул. Зато днем просто не замолкал, выясняя мои политические взгляды и пристрастия. Я запираться не стал, поясняя, что если белые меня хотели шлепнуть, то никаких теплых чувств к ним испытывать не могу. Ибо не мазохист. Про род занятий до революции отговорился беспамятством, кивнув при этом на Бурцева. Тот подтвердил. А чего бы ему не подтвердить, когда они ночью явно про меня разговаривали. В общем, так и шли без всяких приключений. Лапин все восторгался моей прытью и блатовал идти в их ряды. Я же поражался про себя неразборчивостью красных. Вот так вот подобрать человека, считай на дороге, и тут же объявить его своим соратником. Исходя лишь из слов студента да моих желчных замечаний и комментариев. Ну да. Предрек я поражение Белому движению. Обосновал его с точки зрения логики. Аргументированно поспорил о реальности мировой революции и возможности построения даже не коммунизма, а социализма, в отдельно взятой стране. Но ведь это не значит, что я стал членом партии с восемьсот лохматого года. Комиссар же вел себя именно так, как будто встретил старого партийного товарища. Сам-то он вступил в партию еще в двенадцатом году. И в подпольной работе участвовал. И на каторге был. А потом Лапин неожиданно выдал гипотезу, что, исходя из моей общей политической подкованности, я наверняка тоже из их когорты. И не помню этого, потому что после тяжелого ранения (или контузии) память потерял, а если бы не чудотворная бабка, то вообще загнулся бы. Даже мои технические знания в тему пришлись. Дескать, не мог обычный человек так разбираться в моторах. Значит, я с ними дело имел. То есть рабочим был. Пролетарием. Но обычный пролетарий не в состоянии настолько глубоко понимать политические моменты. Соответственно, у меня подготовка хорошая была. А где ее можно было получить? Только участвуя в подпольной революционной работе! В тот момент я даже офигел. Вот ведь фрукт! Сам придумал «легенду». Сам ее обосновал. Сам в нее уверовал. Да если я ему сейчас правду о себе скажу, то он рассмеется в лицо и аргументирует мой бред недополученным лечением. М-да… наивные люди. Куда только их наивность к тридцатым годам пропала? Но до того времени еще почти двадцать лет, а сейчас я только кивал, спорил и едко смеялся. В общем, так и дошли до Нижних Кугеев. Комиссар сразу побежал в штаб, расположенный недалеко от вокзала. Там его встретили очень даже радостно. Я тоже был представлен. А вот потом… па-бам! Мне был выписан первый в этом мире личный документ. Мандат, в котором говорилось, что товарищ Чур является уполномоченным агитатором от Губ-Кома РКП(б). Офигеть! Думал, просто выпишут бумагу, хоть как-то удостоверяющую личность. А тут «уполномоченный» и без всякой особой конкретики. Правда, печать не ГубКома, а какого-то выездного комитета. Но это фигня. Неужели мои речи так подпольного сидельца впечатлили? Ведь если дело грамотно повернуть, то я могу себе любые полномочия присваивать, под девизом агитации. Они сами что, не понимают этого? Может, и не понимают. Или я что-то недопонимаю. Или Лапин на меня какие-то свои виды имеет, если столь интересную ксиву выписал. Еще и покормил. Да и ночлегом озаботился. А еще сказал, что послезавтра в Ростов вместе с нами поедет. После чего умотал по своим делам. Мне же на месте не сиделось, и было решено пойти прогуляться. Студент, после пешего марша, клевал носом, поэтому я его оставил спать, а сам двинул к вокзалу. Благо только через улицу перейти. На вокзале дневной бардак постепенно уступал место более спокойному, ночному бардаку. Кого тут только не было. И достаточно хорошо одетые господа в костюмах и с барышнями. И совсем сельского вида мужики с мешками. И даже крикливые тетки с узлами, зорко охраняющие свой багаж от стайки мелких гопников. Я же смотрел на это дело, поражаясь смешению стилей. Хотя чего тут поражаться? Поразился я раньше. Еще на той стороне. Это когда узнал, что поезд, к примеру, из Екатеринодара может проследовать в Ростов. Да-да. От белых к красным. И наоборот. И люди активно в нем ездили. И паровозные бригады не арестовывались. Тогда я еще задумался – сука, почему я не паровоз и не обладаю экстерриториальностью… Так дальше еще смешнее. Например, занимают белые станцию. Комиссары и им сочувствующие активно разбегаются. А служащие станции, в полном составе, становятся на довольствие к белым. Тут – бах! Красные наступают. В этот раз разбегаются уже белые с сочувствующими, а станционные служащие, даже не моргнув глазом, получают паек и зарплату уже от красных. Причем это вообще не считается какой-либо изменой! Так – рядовой жизненный эпизод. Единственно что, каждый флаг ставит на этой станции своего военного коменданта, который осуществляет общее руководство, ни в коем случае не влезая в тонкие технические вопросы. Периодически железнодорожники начинали бузить. Или паек маленький, или денежное довольствие недостаточно, или вообще – переработок слишком много, а платят за них слишком мало. Тогда к ним применяли репрессии. Но довольно мягкие. Правда, под горячую руку могли и шлепнуть особо горластого, только это случалось крайне редко. То есть вы представляете себе этот рай для шпионов и разведчиков? Да у меня даже сомнений не было, что каждый второй, если не каждый первый, служащий активно работает на понравившуюся ему сторону. И красные, и белые это отлично понимали, только вот арестовывали лишь наиболее наглых штирлицев. Да и тех приходилось периодически отпускать, если им замены не было, а работали они на важном техническом посту. Тут мои размышления прервал простуженный голос: – Браток, огоньку не найдется? Оглянувшись, я увидел отчаянно усатого парнягу, лет под тридцать, в солдатской форме. Тот стоял с кривой «козьей ногой» в руке и вопросительно смотрел на меня. – Конечно… – дав ему прикурить, я покрутил коробок в руках и, протянув его бойцу, добавил: – Держи. У меня еще есть. – Благодарствую. Постояли. Помолчали. Парню, видно, было неудобно уходить сразу после получения презента, и он, глянув на мою уже потрёпанную шинель, спросил: – С фронта? Я вздохнул: – Давно уже…