Они считают, что я прогнусь под них, но вскоре поймут, что я не из тех наложниц. Глава 5 Аурен На обратном пути, пытаясь найти свою палатку, я заблудилась. В один момент я свернула в неверном направлении и пошла по кругу, прошмыгнув мимо одной и той же группы солдат дважды. Они посмеиваются и многозначительно переглядываются, но никто не предлагает мне помощи, а я отказываюсь о ней просить. Они не стали бы мне помогать, даже если бы я попросила. Заметив наконец черную карету, в которой ехала целый день, я с облегчением вздыхаю. Зубы стучат от холода, да и лицо замерзло, несмотря на натянутый на голову капюшон. Направившись к карете, я замечаю, что палатка, которой мне велел пользоваться командир Рип, стоит намного дальше от основной части лагеря. Тогда как остальные тесно примыкают друг к другу, моя палатка располагается на отшибе. Я замираю напротив нее и оглядываюсь. Самая близкая к моей палатка – в нескольких ярдах. Кажется, было бы недурно иметь больше уединения, но меня пронизывает жуткий страх. Есть только одна причина, почему моя палатка стоит так далеко. Так больше возможностей прокрасться сюда, навредить мне, пока никто ничего не видит и не слышит. Всем легче закрывать глаза и утверждать, что они находятся в полнейшем неведении. С подступившим к горлу комом я делаю шаг вперед и только хмуро смотрю на землю. Кто-то вычистил тропинку прямо к порогу палатки, чтобы я не увязла в снегу. Я снова оглядываюсь по сторонам, но никто за мной не наблюдает. Ближайший костер находится на приличном расстоянии, солдаты, окутанные тенью, не смотрят на меня. Зачем кому-то вычищать дорожку, чтобы пленнице было проще дойти до своей тюрьмы? Быстро оглянувшись, понимаю, что к остальным палаткам отнеслись иначе: и дорожки к ним пролегают по плотному снегу только оттого, что по нему прошлись сапогами. Не в силах отделаться от беспокойства, я снова поворачиваюсь к палатке и ныряю под черные кожаные лоскуты. Внутри меня встречают мягкий свет и тепло, от которых мое тело с облегчением обмякает. Скинув на пороге сапоги, я старательно отряхиваю их от снега, а после выпрямляюсь и осматриваюсь. На перевернутом ведре рядом со мной стоит фонарь, но приятное тепло и яркий свет исходят от аккуратно разложенной посреди палатки кучки тлеющих углей. Они, лежащие в окружении почерневших камней, дают столько тепла, что у меня вырывается стон. В одном углу покоится груда черного гладкого меха, в другом возвышается паллет, служащий кроватью. Как и обещал командир, меня дожидается деревянный поднос с ужином, а возле миски даже стоит кувшин с водой и лежат крошечный кусочек мыла и полотенце. Я оглядываю полы палатки, но завязать их нет возможности. Да и, положа руку на сердце, чем бы мне вообще помогла кожаная веревка? Если кто-нибудь захочет войти, его ничто не остановит. Я задумчиво кусаю губу; не могу стоять здесь, слишком боюсь пошевелиться. Поэтому стаскиваю с плеч шкуру и кладу ее на землю, хотя на полу и без того лежит мех, застилающий снег. Я сажусь, поджав под себя ноги, и ставлю поднос на колени. На нем виднеются ломоть хлеба и кусок соленого мяса, а еще миска какой-то похлебки. И хотя это скромный солдатский рацион, у меня текут слюнки и урчит в животе, словно еды вкуснее я в жизни не видела. Я тут же принимаюсь жадно ее поглощать, съедая все до последней крошки, и залпом выпиваю чуть теплую похлебку. Еда комом оседает в пустом желудке, утолив голод, и мне в мгновение ока становится лучше. Закончив, я облизываю пальцы и губы, желая добавки, но понимаю, что мне и так повезло получить такую большую порцию. Все в этой армии довольствуются своей нормой, и сомневаюсь, что кто-то благосклонно отнесется к тому, что их пленница попросит еду снова. Я с жадностью глотаю из кисета ледяную питьевую воду, явно собранную из растаявшего снега. Мне все равно, что она настолько холодная, что ноют зубы – вода в считаные секунды утоляет надоевшую жажду. Теперь, когда я сыта и напоена, меня манит мех, но я понимаю, что сначала нужно помыться. Возможно, мне только кажется, но все же я до сих пор чувствую запах капитана Фейна и хочу стереть эту вонь со своей кожи, как если бы могла стереть воспоминание о его шарящих по моему телу руках и времени, проведенном на его корабле. Наверное, этому не способствует и то, что на мне по-прежнему пальто, которое я украла из его каюты, но я не могу от него избавиться. Надеть взамен мне нечего, а свое старое пальто я отдала Полли. Стараясь не помять коричневые перья, я кладу пальто на пол и быстро снимаю шерстяное платье. Раздеваясь без помощи лент, я чувствую, будто лишилась конечности… или сразу двадцати четырех. Платье падает, после чего я поднимаю ноги и снимаю толстые чулки. Оставшись в одной золотистой сорочке, я дрожу, несмотря на исходящее от тлеющих углей тепло. Мне нужно ускориться, поскольку я ни на секунду не доверяю этому уединению. Я быстро снимаю остальное дрожащими от холода и тревоги руками. Оставшись обнаженной, впервые вижу нанесенные мне увечья. Как и предполагала, под ребрами, куда меня пнул капитан Фейн, виднеется огромный синяк. Я глажу пальцами потускневшее пятно, и даже столь легкое прикосновение вынуждает меня зашипеть от боли. Выглядит хуже, чем я представляла: весь левый бок черный и пятнистый, словно блеск моей кожи потускнел от втертой сажи. Опустив руку, я бреду к кувшину и наливаю воду в неглубокую миску. Опускаю в нее тряпку, приготовившись к умыванию ледяной водой, но оказываюсь приятно удивлена тем, что угли ее даже подогрели. Весь этот мех, уединенная палатка, тлеющие угли, провиант, вода, которая оказалась не настолько студеной, отсутствие стражи, которая кралась бы за мной по пятам, цепей, к которым бы меня приковали… Все это кажется взяткой, некой игрой, которую спланировал командир. Этот мужчина не совершает не просчитанных заранее ходов. Возможно, он дает мне фальшивое ощущение безопасности, обманом предлагает расслабиться, смягчиться, но я не попадусь на его уловки. Однако извлеку из этого выгоду. Насупившись, я быстро смачиваю кожу, водя мыльной водой по телу, а потом вытираю каждый дюйм, включая ленты. Я провожу по руке тканью, остановившись на миг, когда замечаю красное пятно, испачкавшее полотенце. Я смотрю на него, понимая, что это кровь, кровь Сэйла. Не знаю, почему я так потрясена. Несмотря на то, что я умылась на корабле, на мне должно было остаться немного крови. Я подхватила его, когда он умирал, держала его на руках, когда он испустил последний вздох. При виде этой крови глаза наполняются слезами. Это последнее, что от него осталось. Единственное, что у меня есть. Может показаться странным, но это его жизнь. И я только что ее смыла, стерев Сэйла. От желания расплакаться дрожат губы, вынуждая меня сцепить зубы и удержать всхлип. Сэйл мертв. Я больше никогда не увижу ту улыбку в голубых глазах, но всегда буду слышать сорвавшееся с его уст «все хорошо». Это моя вина. Укрывшись вуалью печали, я продолжаю омывать тело. Перед глазами все расплывается, будто я прохожу сквозь туман. Как бы мне хотелось знать, где сейчас Дигби. Зная, что он рядом и присматривает за мной, спать было бы проще. Я чувствую себя такой одинокой. С телом я заканчиваю, но волосы мыть не собираюсь. Слишком тяжело в моем нынешнем состоянии справиться с длинными золотыми прядями и их бесконечными спутанными узлами без помощи лент. Завтра. Завтра я разберусь с этой незадачей. Когда я вытираюсь досуха, кожа от икр до груди покрывается мурашками, и я встаю к углям как можно ближе, но так, чтобы не обжечься. Я наклоняюсь, чтобы поднять сорочку, но в тот же самый момент полы палатки распахиваются. Внутрь врывается поток холодного воздуха, вызывающий озноб, но я замираю совсем по иной причине, поскольку в палатку входит командир Рип. Глава 6 Аурен Я не должна была так пугаться от его резкого появления, но из-за страха у меня подгибаются коленки, перехватывает в горле дыхание и с мгновение я не могу пошевелиться. Командир резко замирает на входе и, заметив мою наготу, таращит черные глаза. Мое короткое оцепенение проходит, и я резко поднимаю с пола сорочку, держа ее перед собой. – Что вам нужно? – требовательно спрашиваю я пронзительным голосом, но и без того знаю ответ. Разумеется, знаю, потому что этого хотят все мужчины. И почему его желания должны отличаться, только потому что он фейри? Командир резко переводит взгляд на мое лицо. От раздражения у него подергивается мускул на подбородке. Не говоря ни слова, он разворачивается и выходит, чуть не задев полу изогнутым шипом между лопатками. В потрясении я просто стою и смотрю на место, где он только что находился. На меня снисходят самые разные эмоции, как запахи в саду. Я смущена, сбита с толку, зла и уязвима. Слишком уязвима. Почему он просто ушел? Я быстро принимаюсь за дело и натягиваю дрожащими пальцами сорочку. Он ушел, но может вернуться. Слышу снаружи шаги и чертыхаюсь, резко подняв оброненный мех и прижав его к груди. Даже в сорочке я чувствую себя обнаженной, а когда оглядываюсь в поисках оружия, меня охватывает ужас. – Я захожу. Услышав голос, я хмурюсь, потому как точно понимаю, что это не командир. Голос слишком высокий, слишком… дружелюбный. В палатку заходит незнакомый мужчина и незамедлительно выпрямляется, когда за ним опускается пола. Первым делом я подмечаю, какой он худощавый. Второе, что обращает на себя внимание, – левая половина его лица, изуродованная, как будто обгорела много лет назад и плохо зажила, и поэтому на коже остались рубцы и отметины. Левой брови нет, веко опущено, а уголок губ почти не двигается. Мужчине около сорока, у него тонкие каштановые волосы и смуглая кожа, а вместо кожаной формы, которую носят все солдаты, он одет в толстое черное пальто длиной до колен, подпоясанное на талии ремнем. – Я Ходжат, – говорит он, в его голосе звучит южноореанский акцент, который я не слышала много лет. – Пришел вас осмотреть. Я свожу брови, в голове кружат разные мысли, пока мужчина за мной наблюдает. Командир заметил меня голой и теперь отправляет своих мужчин, чтобы и те поглазели?