От непрекращающихся вульгарных слов я щелкаю зубами. Ленты так и тянутся наброситься на толпу, заострить свои края и порезать их ухмыляющиеся рты. Когда король Фульк решает подзадорить зрителей, отпустив мою руку и хлопнув по заднице, концы лент свиваются вокруг ребер как сжатые кулаки. Нужно быть сильной. Я обязана быть сильной. Не говоря уж о том… что только от одного его прикосновения к моим ягодицам я сжимаюсь от страха. Где же мне найти силы, когда он дотронется и до других частей моего тела? Где мне найти силы, чтобы все это вынести? Трофей. Сиди смирно. Веди себя хорошо. Доверяй ему. И внезапно, прямо посреди бального зала, на глазах у глумящейся публики, я решаю, что не стану этого делать. Глава 12 Не желаю, чтобы этот мужчина ко мне прикасался. Меня не волнует, что он король. Не волнует, что мой царь продал меня на ночь Фульку, что благодаря этому выиграл сражение. Я не хочу этого и не буду безропотно мириться с таким положением. Я не буду хорошо себя вести. О таком… Мидас не имеет права просить меня о таком. Не может требовать. Стоило нам подойти к блестящим дверям, как я резко остановилась. Сначала король Фульк и его стража даже не замечают. Они слишком увлечены празднованием. Охвачены радостным волнением. Когда они приближаются к дверному проему, все пятеро, кажется, понимают, что меня рядом нет, и оглядываются назад. Я отстала от них на несколько шагов. Король поворачивается последним, но заговаривает первым. Его густые седые брови сходятся на переносице. – Ко мне, питомец. Шея жесткая как камень, но мне удается покачать головой: – Нет. Клянусь, мой голос гулко разносится по залу. Нелепица, поскольку здесь двести человек, а музыканты все еще играют – пускай и пьяно. Но одно тихо произнесенное мной слово… прозвучало как грохот лавины, потому что все замолкают и прислушиваются, чтобы понять, что нарушило атмосферу в зале. – Что? Что ты сказала? – спрашивает король Фульк, и все его хорошее настроение мигом улетучивается. Теперь его темные глаза сверкают от неверия и негодования. Я отступаю на шаг и качаю головой, моя решимость непоколебима, хотя страх становится сильнее. – Я – фаворитка царя, – выпятив подбородок, произношу я уверенным голосом, который не сходится с тем, как дрожат у меня руки. – Несмотря на мою внешность, я не разменная монета. Если до этого мне казалось, что в зале царит тишина, но теперь она оглушает. Стих даже ветер за окном. Я оглядываюсь, хотя и не знаю зачем. Ищу союзника? Так у меня его нет. Я не жду удара, но тут голова запрокидывается вправо, а из глаз от боли сыплются искры. Единственное, что помогает мне устоять после пощечины, – это его руки, которые крепко стискивают мое платье сзади. Вместе с ним он сминает несколько моих лент. Фульк грубо поворачивает меня к Мидасу, который уже шагает в нашу сторону. Толпа расступается перед ним, словно он стремительное речное течение, рассекающее землю. – Так вот как твои наложницы разговаривают с царем? – спрашивает Фульк. Он трясет меня, и из его рта от злости вылетает слюна и приземляется на мое пульсирующее от боли лицо. – Да я ей голову оторву! – Вообще-то я поделился с тобой ее влагалищем, а не головой, – холодно отвечает Мидас, проходя мимо удивленной толпы. По щекам у меня тоже бегут тихие реки, жалкие капли, которым не по силам изменить ситуацию, и они беспомощно падают на пол у моих ног. Знаю, что должна была держать рот на замке. Знаю. Но ничего не могу с собой поделать, к тому же я и так в беде, так какая разница? Черт возьми, что мне терять? – Разве я не сто́ю больше? – тихо спрашиваю я. Не у Фулька, а у Мидаса. Не о золоте моей кожи, а о любви моего сердца. Разве она не достойна большего? – Сто́ишь? – остановившись напротив меня, негодует царь Мидас. Его голос тихий, но стоящие неподалеку зеваки прекрасно его слышат. Все придвигаются ближе, стараясь разобрать его слова. – Ты сто́ишь дороже всего золота в этом замке. Но ты принадлежишь мне, и я буду распоряжаться тобой так, как сочту нужным. Никогда не слышала, чтобы сердце разбивалось вдребезги, но это похоже на звук треснувшего стекла. Но ведь ты обещал защищать меня. Обещал, что твое сердце всегда будет принадлежать мне. Я хочу произнести эти слова, но молчу. В мокрых глазах видна кричащая правда этих молчаливых слов, но мой царь меня не слышит. Мидас смотрит на своего союзника. – Прошу прощения, король Фульк. Простите ее за простодушие. Я всегда ее баловал. Более она не будет дурно себя вести. Не знаю, успокаивает ли это Фулька, потому что смотрю не на него. Мидас кидает взгляд на стоящих за мной стражей. – Отведите Аурен в покои короля Фулька. – Нет! Чувствуя прилив сил, я пытаюсь вырваться, но двое стражей Фулька тащат меня вперед, не прилагая никаких усилий. Зажатая между фиолетовыми доспехами стражников, я схожу с ума от гнева и шока. Я сыплю в их сторону проклятия, но их хватка не ослабевает. Король Фульк важно шествует впереди нас, когда мы проходим через двери. – Молчать! – рявкает он. – Или ночью я так отстегаю тебя ремнем, что твоя золотистая кожа вся покроется рубцами! Я резко захлопываю рот, хотя и не уверена, что это меня спасет. Я на глазах у всех бросила ему вызов, а, по моему опыту, неповиновение королю ни разу не оставалось безнаказанным. Когда мы выходим из бального зала, меня тащат через весь холл. Провожатые разворачиваются в направлении парадной лестницы в дальнем конце. Но мы не успеваем к ней подойти, потому что вдруг распахиваются парадные двери и в комнату вбегает солдат Фулька. Стражники Мидаса, стоящие у двери, кричат ему остановиться, но он их не слушает. Заметив Фулька, он мчит к своему королю. Его тяжелый пурпурный плащ покрыт снегом и льдом, ботинки заляпаны замерзшей грязью. На бегу он поскальзывается на полу, но не теряет равновесия. – Мой король! Нахмурившись, Фульк останавливается: – Что это значит? Остановившись перед нами, перепачканный солдат так сильно задыхается, что ему приходится немного согнуть колени, дабы отдышаться и заговорить. Его нагрудные доспехи покрыты коркой инея, лицо красное и обветренное. – Откуда ты докладываешь, солдат? – в оборонительной стойке выступив перед своим королем, спрашивает один из стражей Фулька. – С границ Четвертого королевства, сир, – отвечает солдат. Страж хмурится. – Где Громс? Он качает головой: – Посла убили в бою. Генерал попытался послать еще двоих, но я единственный, кому удалось забраться на спину одного из тимбервингов и сбежать до того, как нас обстреляли с неба. Я летел целый день и ночь. Из бального зала доносится хриплый смех, и несколько гуляк, щупая друг друга, вваливаются в холл, даже не подозревая о происходящем. Спустя миг к нам шагает Мидас в сопровождении шести стражей (конечно же, шести), включая Дигби. Он бросает взгляд на вестника Фулька, и на его лице появляется мрачное выражение. – Пойдем. Поговорим наедине, подальше от глаз и ушей зевак, – говорит Мидас и кивает в сторону кабинета слева от него. Я надеюсь ускользнуть, но стражи не отпускают. Поэтому меня утаскивают от главной лестницы по короткому коридору, и мы все входим в комнату. Здесь то тут, то там несколько столов и стульев, а пергамент, свечи, чернильницы, воск и перья сложены в кучу, чтобы любой мог написать и отправить письма. Дверь за нами закрывается, запирая меня с двумя правителями и стоящими между ними десятью стражниками. Вестник ничуть не становится спокойнее с той минуты, как ворвался в замок. Скорее наоборот, сейчас мужчина дышит еще тяжелее, его глаза нервно бегают по комнате, когда он размещается за одним из золотых столов. – Итак? – требовательно спрашивает царь Фульк. – Хочу знать, почему мой вестник мертв и почему тебя прислали сюда с границ. Руки вестника легонько трясутся. Не знаю, может, от нервов, а может, и от усталости. – Мой повелитель, если бы я мог поговорить с вами наедине… Но на его просьбу Фульк щурит темные глаза: – Солдат, ты предатель? Ты дезертировал? Вестник таращит глаза: