– Я в порядке, – говорю я Дигби. Дигби хмыкает, но молчит. Я опускаю руку и смотрю на него. – Понимаю, что ты сейчас думаешь, – качаю я головой. – Бедная фаворитка устроила истерику в комнате, полной золотых предметов, – презрительно фыркнув, говорю я. – Я этого не говорил. Его грубоватые слова меня удивляют. Они даже… милые. Как будто резковатый старик пытается поднять мне настроение. Не успеваю я ответить, как он поворачивается и выходит из комнаты. Я продолжаю с улыбкой взирать на место, где он только что стоял. Не проходит и минуты, как Дигби возвращается с новым фонарем. Тот больше, видимо, он принес его из библиотеки, но Дигби просовывает его в клетку и ставит на пол. – Спасибо, – тихо благодарю я и, подойдя, поднимаю фонарь и ставлю его на стол. Теперь, когда света достаточно, немного стыжусь, какой беспорядок я устроила. Слуги, которые приходят сюда убирать, наверное, не обрадуются. Я опускаюсь на колени, чтобы собрать разбитое стекло фонаря, но Дигби стучит костяшками пальцев по клетке, чтобы привлечь мое внимание. – Бросьте. Моя рука замирает на стекле. – Но… – Оставьте так. Я приподнимаю бровь и вздыхаю: – Знаешь, ты такой молчун, а любишь покомандовать. Дигби лишь упрямо на меня смотрит. Уступив ему, я вздыхаю и встаю: – Ладно, ладно. Не нужно так на меня смотреть. Дигби кивает и почесывает неряшливую седую бороду, довольный победой. Мой верный страж очень серьезно относится к моей защите. Даже когда защищает от себя самой. – Я знала, что ты мой друг, Диг, – подшучиваю я над ним, хотя во взгляде моем улыбки нет. Притворяться приятно. В присутствии Дигби я цепляюсь за эти эмоции и насильственно откидываю в сторону мысли о случившемся с Мидасом, чтобы снова свободно дышать. – Эй, как насчет пьяной игры? – с надеждой спрашиваю я. Дигби закатывает глаза: – Нет. Он поворачивается и уходит, явно довольный тем, что я не собираюсь устраивать очередную истерику и крушить комнату. – О, брось, всего разочек? – кричу ему вслед, но Дигби продолжает идти, как я и предполагала. От этого я улыбаюсь чуточку шире. Оставшись одна, я сажусь и вздыхаю, глядя в разбитое зеркало. Отвлекающая шутливая беседа с Дигби теряет свою силу слишком быстро. Я смотрю в три своих отражения, а потом принимаюсь за дело. Осторожно вожу лентами по ноющей коже головы, чтобы заплести волосы. Воображаю себя солдатом, надевающим латы. Во всяком случае, я знаю, что сейчас, при дневном свете, мне ничто не угрожает. Время у меня еще есть. Но сегодня вечером, как только сгустятся сумерки и в небе зажгутся звезды, я буду играть роль любимого питомца царя Мидаса. От меня ждут хорошего поведения. Но один вопрос весь день не дает мне покоя. Что произойдет, если я ослушаюсь? Глава 9 Я неторопливо расчесываю и заплетаю волосы. Делаю все нарочито медленно, словно смогу оттянуть уготованную мне долю, если буду двигаться с черепашьей скоростью. Я притворяюсь, что не пытаюсь отсрочить неизбежное. В жизни так легко притворяться. И можно делать это так искусно, что даже начнешь верить в собственный обман. Все мы актеры, стоящие на постаменте в центре внимания, и играем роль, которая помогает нам пережить день и засыпать по ночам. В эту минуту я совершаю привычные действия и не разрешаю себе думать о том, что ждет меня сегодня вечером. Но мое тело знает. Это ощущается по скованности в груди, по затрудненным вдохам. Я пытаюсь чем-нибудь отвлечься, но играть на арфе да шить слишком долго не получается, потому как вскоре начнешь сходить от скуки с ума. Наступает момент, когда меня охватывает такая тревога, что я начинаю расхаживать в клетке по кругу. Из-за решетки я, наверное, напоминаю взволнованного тигра, который мечется в своем вольере. Светлая сторона? Ожог на руке болит уже не так сильно. Посреди ладони у меня небольшой порез, из-за которого золотистая кожа потеряла привычный холодный блеск и выглядит скорее оранжевой. Живот еще болит, но кожа головы уже нет… если только ее не трогать. Выглянув из единственного окна в комнате, вижу только яростную вьюгу, бросающую на стекло снежное конфетти. Уже почти стемнело. Жаль, что я не могу привязать солнце к небу, но желания загадываются на звезды, и я, как ни крути, вряд ли их увижу. Войска Фулька и Мидаса уже должны были подойти к границам Четвертого королевства. Можно сходить в библиотеку, чтобы убедиться в этом лично, но там я меньше всего хочу сегодня находиться. Я по-прежнему считаю безумием идти в атаку на владения короля Ревингера. Мидас не только нарушает многовековой мирный договор, но и про Ревингера нельзя сказать, что он наделен великодушием и добротой. Его неспроста прозвали королем Ротом, и дело не только в его силе насылать смерть и разложение. Поговаривают, что его порочность коробит всех приближенных. Его владения – земля губительной коррозии, но еще здесь он позволяет царить беззаконию. С помощью своей силы Ревингер может уничтожить все, что только пожелает. Урожаи, животных, землю, людей… но я считаю, что худшее зло – его не знающая границ жестокость. Надеюсь, Мидас осознает риск, потому как опасно наживать врага вроде Ревингера. Если Мидас потерпит неудачу, богатство вряд ли поможет ему избежать последствий, и это меня пугает. Порой хочется, чтобы он не был так уверен в своей способности решить все проблемы с помощью золота. Мидас воспринимает богатство как должное – да почему бы и нет? Стоит оглянуться, и увидишь, что каждая поверхность, каждая вещь состоит из золота. Он знает, что навеки останется богат. Царица Малина считает меня вопиющей безвкусицей, но как насчет этого замка и всего его содержимого? Подошвы ее туфель из золотистого шелка – только ее потные ноги могут это оценить. Подземелья под дворцом для чахнущих узников тоже из чистого золота. Даже туалеты, в которые мы мочимся, позолочены. Если мне удалось познать мудрость, так она гласит, что такое богатство… через какое-то время теряет свою ценность. Оно становится ничтожным. Можно владеть всем золотом в мире и быть лишенным того, что имеет реальную ценность. Но возможно… возможно, подспудная причина ненависти Малины не в том, что Мидас держит меня рядом, хотя женат на ней. Может быть, царица просто желает, чтобы Мидас тоже ее позолотил. Из-за того, что собой представляет золото. Из-за того, что он называет меня своей Драгоценной. И теперь я ловлю себя на мысли, что мне ее жаль. За бездетный брак без любви. За то, что потеряла царство еще до того, как его обрела. За то, что пришлось соревноваться с позолоченной сироткой. Я прислоняюсь к золотым прутьям, размышляя об этом, и смотрю на снегопад за окном. Эта ревность, если это она и есть, изводила ее годами. Теперь мне ничего с этим не поделать. Что сделано, того не воротишь. Царица всегда будет смотреть на меня только с ненавистью. Просто пора это принять. Но если Малина завидует, что Мидас ее не позолотил, то она мало что понимает. Не стану отрицать: есть преимущества в том, чтобы быть покрытой золотом… но вместе с тем присутствуют и негативные стороны. Все замечают только металлический блеск моей кожи. Видят лишь пряди волос из чистого золота. Помимо белизны глаз и зубов я кажусь всем обычной золотой статуей. Декоративным предметом, который видят, но не слушают. Товаром, который можно купить на одну ночь. Дверь в спальню внезапно открывается, и я отшатываюсь от окна. Повернувшись, вижу, как в комнату входит служанка и приближается к Дигби, который стоит по стойке «смирно» у стены. Она что-то тихонько ему шепчет, а я с опаской наблюдаю за ними. Сто́ит служанке уйти, как я подхожу к другому концу клетки и встаю напротив Дигби: – Что происходит? Дигби показывает на висящее платье: – Пора. Сердце раскалывается на холодные, хрупкие осколки и падает к ногам. – Уже? – спрашиваю я и едва узнаю свой голос. Он робкий и тихий, как у пугливой мышки, а я не могу позволить себе быть сегодня вечером мышкой. Я должна оставаться сильной. Дигби кивает, и я шумно вздыхаю, отчего на лицо падает прядь волос. Я заставляю себя сглотнуть подступивший к горлу комок, как будто могу пропустить тревогу через себя, испить ее и спрятать в глубокой трещине своего сердца. Отвернувшись, я с колотящимся сердцем сдергиваю с вешалки прозрачное платье и поднимаюсь по деревянным ступеням в гардеробную. Встав напротив разбитого зеркала, снимаю безыскусное платье и надеваю прозрачное. Всю работу за меня делают мои ленты, поскольку я двигаюсь машинально, с безучастным лицом. Закончив, я внимательно рассматриваю тонкую ткань, свисающую с моего тела, и с трудом вынуждаю себя держать лицо. Я так и знала – ткань настолько прозрачная, что видны все изгибы моего тела. Даже прикрытые, но просвечивающие и блестящие кончики сосков. У платья прозрачные рукава из крученого золотого кружева, и на плечах его сдерживают застежки. На груди свободный глубокий вырез, который спускается до моего избитого живота. С каждой стороны юбки разрезы, тянущиеся от пальцев ног до бедер, так что любой стоящий рядом со мной человек увидит самое интересное. Ткань свободно струится по телу, предоставляя легкий доступ любому, кто просунет под ткань руку и коснется самых интимных частей. Раньше Мидас никогда так меня не одевал. Разумеется, я и раньше носила откровенные платья, которые показывали мое тело в выгодном свете, но не такие провокационные. Мое тело обычно скрыто. И радует только моего царя. Но впервые в жизни я одета как истинная царская наложница, готовая предоставить свои услуги. Я знаю, что уходят последние лучи дневного света, потому что воздух вдруг становится холодным. Я поднимаю голову и вижу в слуховом окне, что уже стемнело. Меня охватывают печаль и опустошение. Когда на землю начинает опускаться ночь, по рукам бегут мурашки. Веди себя хорошо сегодня вечером. Реликвия, которую выставляют напоказ. Сядь.