Мне до ужаса боязно просыпаться. Обычно я просто не испытываю радости, поскольку не являюсь жаворонком. Частенько после выпитого вина у меня случается жуткое похмелье, поэтому просыпаться так рано я не люблю. К тому же меня не привлекает яркий солнечный свет. Я много лет не видела солнечных лучей. Но когда сон окончательно от меня ускользает, я боюсь этого даже больше, чем моего обычного пассивного презрения к утру, потому как знаю, что сегодня истекло мое время. Понятия не имею, откуда мне это известно – может, изменилась атмосфера. Может, дело в свирепом ветре, бушующем за окном – Вдова Гейл пронзительно плачет. Она предупреждает меня, что песок в песочных часах осел на дно, как камень в море, и больше не осталось свободных для подсчета песчинок. Я открываю глаза и смотрю в окно, вздрогнув при виде туманного льда, изуродовавшего стекло. Убираю с тела свои ленты и издаю стон от того, насколько мне больно. Кожа головы и живот как один огромный синяк после вчерашнего жестокого обращения. Я осторожно сажусь и оглядываю комнату вне клетки. Замечаю, что Дигби уже несет утренний дозор и стоит на страже. Жаль, что вчера вечером его не было рядом, но тут я сама виновата. Когда мне исполнилось восемнадцать, я несколько месяцев спорила с Мидасом, чтобы он перестал отправлять ко мне на ночь стражников. Меня бросало в дрожь при мысли, что кто-то будет смотреть, как я сплю. В итоге он уступил и согласился предоставить мне личное пространство по ночам, но сейчас я несколько сожалею об этом решении. Малина – царица, но сомневаюсь, что Дигби из тех мужчин, что позволил бы напасть на меня во время его дозора. Думаю, по меньшей мере он бы сообщил о происшествии Мидасу. В отличие от меня. Я не собираюсь рассказывать о случившемся Мидасу. Так я лишь еще сильнее разозлю Малину, а мне хочется этого меньше всего. Вставать сегодня сложнее обычного, и я немного морщусь от тяжести в животе. Прищурившись, Дигби бросает на меня хмурый взгляд. Ему повезло, что он настолько наблюдателен. – Расстройство желудка. Слишком много вина выпила, – вру я и для пущей убедительности легонько похлопываю по животу. Не хочу, чтобы он что-то заподозрил или задавал вопросы. Вопросы опасны. Я поворачиваюсь и тру уставшие глаза, но ненароком замечаю висящее на одной перекладине клетки платье. Оно золотое и просвечивающее – настолько прозрачное, что едва ли его вообще можно счесть платьем. Я стискиваю зубы и, вытянувшись в струнку, смотрю на него. Мидас доставил это платье специально для меня. Отправил послание – короткое и ясное. Сегодня вечером я должна одеться как наложница. Сегодня вечером он выпустит меня из клетки. Я смотрю на легкую ткань, на глубокий вырез, разрезы на тонкой юбке. Ленты свиваются в клубок, как и мои пальцы. Я сжимаю руки в кулак от напряжения и нахлынувших чувств. Появление этого платья идеально гармонирует со словами царицы Малины. Ты всего лишь домашняя зверушка. Реликвия, которую выставляют напоказ. Отвернувшись, я оставляю платье и выхожу из спальни в гардеробную, чувствуя, как Дигби провожает меня взглядом. Оказавшись в комнате совершенно одна, замираю в темноте и делаю успокаивающие вдохи. Заставляю себя разжать кулаки, и ленты нехотя расплетаются. Слышу, как открывается и закрывается дверь спальни, и понимаю, что Дигби обходит остальные комнаты, предоставив мне возможность уединиться. Повернувшись, я подхожу к столу, а ленты тянутся за мной по полу. У туалетного столика протягиваю руку и включаю фонарь, чтобы комната наполнилась светом, поскольку окно опять завалило снегом. С помощью лент я раздеваюсь, и ткань падает к моим ногам. Я встаю обнаженной перед зеркалом и рассматриваю свое тело. На животе моя золотистая кожа отмечена синяком размером с кулак, края которого напоминают пушистое облако. Именно сюда стражник врезал кулаком. Я прижимаю к синяку пальцы и морщусь от легкой боли. Он напоминает мне золотой чайный сервиз Мидаса, который слуги должны начищать до блеска. Синяк – тусклое пятно, которое нужно отполировать. Вздохнув, убираю руку с живота, снимаю с крючка возле зеркала халат длиной до пола и, надев его, завязываю на талии. Затем проверяю кожу головы, осторожно ее ощупывая, но скальп пульсирует при малейшем прикосновении, отчего я резко охаю. Придется осторожнее расчесывать сегодня волосы. – Как спалось? Голос Мидаса так меня пугает, что я разворачиваюсь кругом, прижав руку к груди. – Будьте прокляты, Боги, как же ты меня напугал, – журю я царя. Я не слышала, как он открыл дверь моей клетки, или звуков его шагов из спальни сюда. Мидас улыбается, прислонившись к прутьям моей клетки возле арки. – Ай-ай-ай, Аурен. Нельзя проклинать богов. Учащенное сердцебиение немного замедляется, когда я знаю, что ко мне прокрался Мидас. В мягком свете он выглядит прекрасно. Его золотистая туника напоминает сливочную тянучку, а волосы – теплый бренди. – Чем могу служить, мой царь? – спрашиваю я. Мои слова хотя и уместны, но голос звучит неуверенно. Робко. Мидас поднимает руку и, внимательно глядя на меня, задумчиво постукивает по подбородку. Я стараюсь не ерзать под его пристальным взглядом. Из-за тонкой ткани, из которой пошит мой халат, возникает ощущение, будто я стою перед царем голая. – Я знаю, что ты на меня злишься, – наконец произносит он, чем застает меня врасплох. Я смотрю на него и пытаюсь понять, какие мысли вертятся у него в голове. Не знаю, что и сказать в ответ. От моего молчания он с печалью на меня смотрит и на мгновение перестает быть похожим на могущественного царя Мидаса. Он просто похож на Тиндалла. – Говори, Аурен. Я скучаю по звуку твоего голоса, по нашим встречам, – тихо говорит он, и мой взгляд становится чуть мягче. Я возмущена его поступком. Подавлена. Я не знаю, что будет со мной и что происходит, но все же не смею произнести это вслух, потому что не знаю как. Поэтому я прочищаю горло и говорю: – Ты был занят. Мидас кивает, но не старается подойти ближе, да и я тоже. Нас двоих разделяют не просто десять футов. Между нами пропасть. Пропасть, которую он вырыл сам. И я с ужасом жду, что один неверный шаг приведет к тому, что я сорвусь с края, головой вниз, и не смогу оправиться от падения. Я смотрю на него, чувствуя, как во мне расцветают страх и надежда. Мидас был жесток по отношению ко мне, я никогда не встречалась с такой жестокостью. Я знаю, что на него много всего навалилось, и знаю, что не стоило вести себя так на людях, но я потеряла точку опоры и не знаю, как теперь обращаться с ним. Да еще и эта сделка с Фульком. Я впиваюсь в него золотыми глазами. Ты отдал меня в лапы Фулька. Но даже при том, что внутри себя я очень возмущена, этот назойливый голос в голове щебечет мне в затылок: но ведь это Мидас. Человек, который когда-то был защитником слабых. Без короны, без титула. Просто сильный, уверенный в себе мужчина с заветной целью. Тот, кто спас меня и дал кров. Возвышал, пока я не стала известной во всем Шестом царстве – черт возьми, да во всей Орее. Он сделал меня своим золотым трофеем и возвел на пьедестал. Но до этого он стал моим другом. И, смотря на него сейчас, я вижу то, чего не видят другие. Чего он не позволяет им увидеть. Я вижу тревогу, от которой хмурятся его брови. Напряжение в линии плеч. Опасение, от которого вокруг глаз появились морщины. – У тебя все хорошо? – тихонько и неуверенно спрашиваю я. Мой вопрос, похоже, его удивляет, и царь выпрямляется; задумчивая тишина между нами внезапно разламывается пополам, как потерявшая упругость веревка. – Аурен, мне нужно, чтобы сегодня вечером ты хорошо себя вела. Я удивленно смотрю на него, медленно позволяя словам осесть у меня в голове. Я словно пытаюсь интерпретировать их иначе, как будто он говорит загадками и между строк. Но… нет иного способа разгадать эти слова. В горле пересыхает. – Хорошо себя вела? – Надень сегодня это платье. Не перечь своим стражам. Не говори, пока к тебе не обратятся, и все будет хорошо. Ты ведь мне доверяешь? – спрашивает Мидас, зорко и непреклонно на меня глядя. В глазах начинает пощипывать. «Раньше доверяла, – хочется сказать мне. – А сейчас я уже не уверена». – Разве я не должна всегда тебе доверять? – вкрадчиво отвечаю я. Мидас снова мне улыбается: – Конечно, Драгоценная. Он поворачивается и выходит из гардеробной, его шаги отдаются эхом, когда он покидает мою спальню. Я слышу, как закрывается дверь клетки. Стою не шелохнувшись, пока не закрывается дверь спальни, заглушая его удаляющиеся шаги. У меня вырывается вздох, и я почти падаю в кресло перед туалетным столиком. Смотрю в зеркало невидящим взглядом, чувствуя, как от нахлынувших эмоций дрожат пальцы. Меня раздирают такие противоречивые чувства, что желудок сжимается и я ощущаю подступающую тошноту. – Возьми себя в руки, Аурен, – выговариваю я себе и прижимаю ладони к глазам, чтобы перестало пощипывать. Он хочет, чтобы я хорошо себя вела. Он хочет, чтобы я ему доверяла. Разве после стольких лет Мидас не заслужил моего доверия? Разве? Ответом должно быть решительное «да». Ответ должен тут же прийти в голову. Проблема в том, что этого не происходит. Стиснув зубы, я в спешке вскакиваю на ноги и, не успевая осознать свои действия, хватаю стеклянный фонарь и в гневе с силой швыряю его в зеркало. В комнате раздается грохот, от которого я получаю истинное удовольствие. Тяжело дыша, смотрю на треснувшее зеркало и вижу, что мое тело раскололось на три отражения. – Миледи? Я оторопело поворачиваю голову и вижу Дигби по ту сторону клетки, который встревоженно на меня глядит. Теперь, когда фонарь потушен и его осколки лежат на полу, комната погружается во мрак, если не считать свечи в его руке. Дигби что-то говорит, но у меня звенит в ушах, да и дышу я слишком часто, чтобы расслышать. Качаю головой, чтобы прийти в чувство: – Что? Он наклоняет голову и опускает глаза. Я с изумлением вторю ему и смотрю на свою руку, повернув ее ладонью вверх. До меня наконец доходит, что я обожгла ладонь, когда схватила фонарь. Я слегка прикасаюсь к ожогу и хмурюсь от легкого покалывания. Все не так уж и плохо – просто кожа слегка обесцвечена и болит.