– Вот! Только очень прошу дождаться Адама Львовича. Лишь он поверит и проверит, – шептала ей в ухо баба Зина. – Я поняла. – Так сказку? – Нет, не надо. Я не маленькая. Вы мне скажите, что такой хороший человек, как вы, делает в таком нехорошем заведении? – Тише! Кто-то идет! – всполошилась бабулька. И точно. Снова послышался лязг замков. В палату ввалился один из санитаров и зло уставился на Зинаиду Михайловну. – А ты, карга старая, что здесь делаешь? – Так вот, ранки обрабатывала... – показала кровавые бинты тетя Зина. – Ну как она? Поутихла? – Поутихла, милок, поутихла. Совсем спокойная. Молчит все. – Утром отвязать, что ли? Чтоб ночью спокойным быть, – почесал затылок санитар. – Да куда там до утра? Она уж сутки привязана! Затекут конечности-то. Адам Львович будет недоволен. – Ну, бабка! Ну, смотри, со своим сердобольем! – потряс перед ее лицом большим кулаком санитар и развязал ремни, стягивающие руки и ноги Аксиньи. – Смотри у меня! – точно так же потряс он кулаком перед лицом Аси и удалился. Аксинья испытала просто-таки самое настоящее счастье. – Как мало, оказывается, человеку надо... – Вот и цени! Аксинья присела на кровати и наконец-то смогла осмотреться. На темно-зеленых стенах краска во многих местах облупилась. Пол был волнами от поднявшихся кверху старых досок и застелен старым линолеумом. А вот окон и вовсе не имелось, что выглядело совсем необычно. Было одно окошко с железными прутьями в клетку, и вело оно в коридор, где горел свет, похоже, что всю ночь. Аксинья пошевелила затекшими конечностями. – Ты сиди здесь тихонько. Я тебе покушать принесу, – сказала Зинаида Михайловна. И Аксинья вдруг остро ощутила, что очень сильно голодна. Она вспомнила вкусную еду в придорожном кафе, но когда это было... Кто бы мог тогда предположить, что она окажется в психушке. Зинаида Михайловна вошла в палату с каким-то кулечком. – А я могу сейчас выйти из палаты? – спросила Аксинья. – Нежелательно. Я тебя попозже выведу подышать свежим воздухом, когда уж точно никто не увидит. А сейчас покушай. Только вот сразу говорю, что еда у нас очень невкусная, бедная и пустая. – Тетя Зина достала два не очень аппетитно выглядевших бутерброда с сыром, одно маленькое зеленое яблочко и термос, поясняя: – Там чаек, я сама себе на работу со столовки завариваю его на ночь. Пить хочется, а из-под крана пить невозможно. Все трубы ржавые, такой привкус ужасный вода имеет. Тут трубы сто лет не меняли. А вообще, по городу воду можно пить прямо из-под крана. Чувствуешь себя прямо как в Европе. Аксинья с удивлением уставилась на бабульку. – Думаешь, откуда я знаю? – засмеялась она. – Да сама-то не была... Но люди рассказывали. И тут люди разные лёживали, и вполне вменяемые, поверь мне. – Страшно это слышать. Хотя, если учесть, что и я здесь оказалась... Совершенно вменяемая. – Вот именно! Ты меня-то слушай, поешь. – Да я ем, – вяло ответила Аксинья, у которой от этих заскорузлых кусочков аппетит как рукой сняло. Она вцепилась руками в термос и с жадностью пила чай пересушенным ртом. – Но вы, Зинаида Михайловна, так и не рассказали мне, что вы тут делаете? Эти санитары так грубо с вами разговаривали... – Да ты не переживай за меня! Я на них внимания не обращаю. Я с молодости, лет так с пятидесяти... – С молодости? – переспросила Аксинья. – Да... Я еще, знаешь, какая была в пятьдесят лет! Кровь с молоком! Огонь! Огонь-баба! Вот в пятьдесят лет я и попала нянькой в одну семью... Начиналось-то все неплохо. Муж, жена, дочка мужа от первого брака Кристина и их совместная дочка Юленька... Я к девочкам привязалась сразу. Своей семьи не завела. Жениха моего война подкосила, а другого не нашла. Ну а потом стала замечать некоторые странности. Муж выпивать начал, жена нервничать. На детей родители стали обращать все меньше внимания. Больше всех доставалось Кристине. Юленьку хоть мать иногда жалела. Потом спиртным увлеклись оба родителя. От меня отказались, так как деньги все уходили на водку. А я уже не могла без девчонок. Поселилась рядом с ними, они обе и бывали у меня каждый день. Кушали, отдыхали. Спасались от побоев и родительских разборок. Кристинка пошла работать, и мне стала помогать. Обе девочки выросли у меня на руках и называли меня бабушкой. Из старческого глаза старушки вытекла прозрачная слезинка и спряталась где-то в глубоких и многочисленных морщинках. Ася, заслушавшись ее, не заметила, как съела все бутерброды. – А потом... Умерла мать девочек, отец совсем слетел с катушек. Жизнь Кристины превратилась в ад. – А потом в ее жизни возник прекрасный юноша – ее принц на белом коне, и ей наконец-то повезло. Он купил ей усадьбу, женился... – А ты откуда знаешь? – удивилась Зинаида Михайловна. – Мне уже при въезде в ваш город рассказали эту историю. Я, между прочим, приехала работать именно в эту усадьбу. – Дом Кристины? Кем? – Я – декоратор и должна была возродить этот дом к новой жизни. Зинаида Михайловна задумалась. – А ведь когда Кристины не стало, ее муж сказал, что он никогда не продаст ее дом. – А он, насколько я поняла, и не продал. Он просто решил обновить усадьбу. – Да, дом-то развалился. Ремонт требуется большой. – Он обещал приехать лично. – Лично? Боже мой! Как я рада буду его видеть!! – Вы его знали? – Конечно! И видела его горе на похоронах моей внученьки, Кристины. Он – прекрасный человек! Просто прекрасный... – покачала головой Зинаида Михайловна, погружаясь в воспоминания. – А что вы делали после гибели Кристины? – После жизнь продолжилась, но боль и тоска не отпускали меня. К тому же смерть сестры не смогла пережить Юленька. Ведь Кристина была единственной, кто опекал ее, кто любил и заботился о ней. Она стала очень замкнутой, впала в депрессию, потом начала заговариваться. Ее сюда и определили. – Вот почему вы здесь! – догадалась Аксинья. – Вы ухаживаете за ней? – Да, дочка... Юленьке здесь будет очень плохо без меня. – Я думаю. – А у меня в жизни тоже осталась только одна внучка-то и всё. Тут уж и умру с ней. – А отец? Ее отец? Он жив? – Жив, – отвела глаза Зинаида Михайловна, но что-то в ее интонации и выражении лица Аксинье не понравилось. – Что с ним? – Да он мало интересовался дочками, когда они были семьей. А уж сейчас... – махнула рукой тетя Зина. – Кристины нет, Юленька здесь. Хотя он бросил пить, вроде взялся за ум, считая, что Бог его достаточно покарал. Но с Юлей у него контакта нет. Внезапно шальная мысль пришла в голову Аси: – А может, и Юля вполне нормальная? У вас тут страшная больничка. Метут всех подряд, без разбору. – Да нет. Юленька с детства страдала аутизмом, а со смертью сестры стала совсем неадекватна. Нет, у нее бывают светлые моменты, и говорить с ней можно, но... – Но? – Говорит она только со мной, а это не норма в нашем социальном обществе. Ну да ладно слезы лить! Хочешь пройтись по двору, подышать свежим воздухом? – Конечно хочу. Ноги затекли. – Только сразу же предупреждаю, сбежать не удастся. Не из-за того, что я тебя прошу, а из-за того, что вокруг огромный бетонный забор с колючей проволокой. – Я поняла. Жаль, конечно. Я бы отсюда бежала так... что пятки бы сверкали. Зачем мне эти Ессентуки? Зачем мне этот мрачный дом с такой нехорошей историей? Да еще и сама в психушку попала ни за что ни про что. – Я понимаю... Но сбежать, повторяю, не получится. Идем за мной. Я с тобой пройдусь, а потом пойду к Юленьке. – Хорошо. Зинаида Михайловна открыла дверь палаты и направилась по длинному коридору. Аксинья тащилась за ней, холодея душой – не дай бог наткнуться на санитара! – и стараясь ступать абсолютно бесшумно. Но они прошли этот длинный путь совершенно беспрепятственно. Видимо, тетя Зина действительно знала, когда покидать палату, чтобы никто их не заметил. Когда уже подуло холодом, Зинаида Михайловна свернула за угол, и они оказались под лестницей, ведущей на улицу, так называемый «черный ход». Тетя Зина дала Асе телогрейку: