4 После недели Травы наступает неделя Огня. Мы использовали «M-40A» — армейскую версию винтовки «Ремингтон-700». Магазин на пять патронов, сошки, НАТОвские патроны с бутылочными гильзами. «Вы должны видеть цель, но цель не должна видеть вас, — снова и снова твердил Ап. — Не верьте киношникам: снайперы никогда не работают в одиночку». Хотя это была учебка, а не снайперская школа, Аппингтон поделил нас на группы по двое — стрелок и наводчик. Я оказался в одной группе с Тако, а Джордж — с Хоем. В итоге мы вместе, все четверо, попали в Эль-Фаллуджу, участвовали в обеих операциях: «Бдительная решимость» в апреле 2004-го и «Ярость призрака» в ноябре. Вобщем мы с Тако Билли останавливается, мотает головой, напоминает себе, что «тупое я» осталось в прошлом. Стирает начало последнего предложения и исправляет ошибку. В общем, всю Огневую мы с Тако менялись ролями: то я вел огонь, а он занимался наведением, то наоборот. Джордж с Хоем хотели последовать нашему примеру, но Ап им запретил. — Диннер, за тобой стрельба без промахов. Кэш, ты только наводишь. — Сэр, я тоже хотел бы пострелять, сэр! — прокричал Хой. При обращении к Апарышу новобранцы всегда должны были кричать. Такое у морпехов правило. — А я хочу оторвать твои сиськи и засунуть их тебе в зад, и что? — отрезал Ап. С тех пор в их группе Джордж всегда был стрелком, а Хой — наводчиком. И в снайперской школе, и в Ираке. В конце Огневой недели сержант Аппингтон вызвал нас с Тако в штаб размером с кладовку и сказал: — Вы двое — жалкие недоноски, но стрелять умеете. Может, и серфингу научитесь. Вот как мы с Тако узнали, что нас переводят в Кэмп-Пендлтон. Там мы окончили курс молодого бойца, который сводился к огневой подготовке, потому что из нас делали снайперов. Мы полетели в Калифорнию самолетом «Юнайтед эйрлайнс». Я летел впервые в жизни. Билли останавливается. Хочет ли он писать про Пендлтон? Нет, не хочет. Серфингу их не учили (по крайней мере его какой серфинг, если он даже плавать не умел?). Билли достал себе футболку с надписью «ЧАРЛИ НЕ СЕРФЯТ»[28] и заносил ее до дыр. Он был в этой футболке в тот день, когда подобрал детскую пинетку и повесил ее на правое бедро, привязав к ремню. Хочет ли он писать про операцию «Иракская свобода»? Не-а. К тому времени, когда он добрался до Багдада, война уже кончилась. Президент Буш заявил об этом с палубы авианосца «Авраам Линкольн». Миссия выполнена, так он сказал. С тех пор Билли и остальные банкоголовые его полка стали «миротворцами». В Багдаде он чувствовал, что им рады. Что их любят. Женщины и дети бросали цветы. Мужчины кричали «нахн нихубу американ». Мы любим Америку. Недолго они нас любили, думает Билли. Так что к черту Багдад, переходим к делу. Осенью 2003-го мы стояли в Эр-Рамади, по-прежнему творили мир и пытались сдержать натиск бури, хотя к тому времени по нам уже стреляли, а муллы начали добавлять слова «смерть Америке» к проповедям, что летели из колонок на минаретах и стенах некоторых городских магазинчиков. Я служил в 3-м батальоне под названием «Темная лошадка». Рота «Эхо». В ту пору нас часто возили на учебные стрельбы. Джорджа и Хоя откомандировали куда-то еще, но мы с Тако по-прежнему были вместе. Как-то раз на нас приехал посмотреть один подполковник, я его тогда видел впервые. У меня в руках была «M-40», и я вел огонь с восьмисот ярдов по пирамиде из пустых пивных банок, выбивая по одной банке сверху вниз. Выбивать их нужно бережно, снизу, как бы опрокидывая, иначе вся конструкция рухнет. Этот подполковник — по фамилии Джемисон — велел нам с Тако проехать с ним. Мы сели в небронированный джип и поднялись на холм, с которого открывался вид на мечеть аль-Давла. Красивая была мечеть. А вот слова, звучавшие из колонок, нравились нам куда меньше: надоевшая до оскомины мура про то, как американцы позволят евреям колонизировать Ирак, ислам запретят, в правительстве будут сидеть одни евреи, а Америке достанется вся нефть. Мы не знали языка, но слова «смерть Америке» всегда произносились по-английски. А еще мы видели на улице переведенные листовки, написанные, судя по всему, ведущими представителями духовенства. Активисты зарождающихся повстанческих движений целыми кипами раздавали их прохожим. «Готов ли ты погибнуть за свою страну? — гласили заголовки. — Готов ли ты к славной смерти во имя Ислама?» — Дистанцию определить можете? — спросил Джемисон, показывая пальцем на купол мечети. Тако сказал, что это тысяча ярдов. Я сказал девятьсот, а потом осторожно и как можно вежливей добавил, что вообще-то нам запрещено открывать огонь по религиозным учреждениям. Если, конечно, подполковник задумал именно это. — Боже упаси, — ответил Джемисон. — Чтобы я приказал подкомандному солдату открыть огонь по их священным навозным кучам? Да никогда. Но видишь ли, из колонок сейчас летят вовсе не религиозные речи, а политические. Кто из вас готов выбить колонку? Только купол не дырявьте — за это мы наверняка загремим в их моджахедский ад. Тако сразу вручил мне винтовку. Трипода у меня с собой не было, поэтому я положил ствол на капот джипа и произвел выстрел. Джемисон смотрел в бинокль, но я и без всякого бинокля увидел, как одна из колонок полетела вниз, а за ней тянулся провод. Купол я не продырявил, зато пылкая речь муллы стала заметно тише (по крайней мере с нашей стороны). — Давай, жми! — заорал Тако. — Вжарь им! Джемисон сказал: — Валим отсюда на хрен, пока они ответный огонь не открыли. Именно так мы и поступили. Я вспоминаю тот случай и понимаю: он как нельзя более наглядно иллюстрирует все, что пошло не так в Ираке, и почему «мы любим Америку» превратилось в «смерть Америке». Подполковнику надоело слушать эту бесконечную хреномуть, и он велел нам снять одну из колонок. Но ведь это полный бред — учитывая, что там еще шесть штук висело по разным сторонам мечети. Когда мы ехали обратно, я видел мужчин в дверях домов и женщин в окнах, видел их лица. Что-то я не заметил на них ни намека на любовь к Америке. По нам пока не стреляли (в тот день — нет), но на лицах было написано, что скоро начнут. Эти люди считали, что мы стреляли по мечети, а не по колонкам. Да, купол остался цел, но в их глазах мы палили по их святыне, по самой основе их мироустройства. Патрулировать улицы Эр-Рамади становилось все опаснее. Местная полиция и Иракская национальная гвардия постепенно теряли контроль над повстанцами, но американским войскам не разрешали взять их обязанности на себя, потому что политики — в Вашингтоне и Багдаде — свято верили в идею самоуправления. Большую часть времени мы торчали в лагере и надеялись, что нас не заставят сопровождать ремонтную бригаду, которая чинит очередную прорванную (или намеренно поврежденную боевиками) трубу водоснабжения, или охранять горстку технических специалистов, американцев и иракцев, пытающихся вернуть к жизни вышедшую (или выведенную) из строя электростанцию. Таких охранников постоянно подстреливали: к концу 2003 года полдюжины морпехов героически пали в бою, а сколько было ранено — не сосчитать. Стреляли моджахеды хреново, но их растяжки сеяли панику в наших рядах. Весь этот карточный домик рухнул в последний день марта 2004-го. Ладно, думает Билли, вот тут история начнется по-настоящему. Мне удалось подобраться к ней максимально быстро и без лишней мудистики, как сказал бы Апарыш. К тому времени мы передислоцировались из Эр-Рамади в Кэмп-Бахария, который еще называли Страной Грез. Он находился в сельской местности, примерно в двух милях от окраины Эль-Фаллуджи, к западу от Евфрата. Говорили, дети Саддама ездили туда на «оздоровительный отдых». Джордж Диннерстайн и Хой Кэшмен снова были с нами, в роте «Эхо». Мы вчетвером играли в покер, когда услышали огонь и взрывы со стороны так называемого «Бруклинского моста». Не отдельные выстрелы или очереди, а настоящий артобстрел. К ночи до нас начали доходить слухи. Мы наконец узнали, что случилось, — по крайней мере в общих чертах. Четверо наемников компании «Блэкуотер», доставлявших продовольствие — в том числе нашей роте, расквартированной в Стране Грез, — решили вопреки протоколу срезать путь через Эль-Фаллуджу, а не ехать в объезд, и прямо у моста через Евфрат попали в засаду. Наверное, они были в бронежилетах, но никакая броня не выдержит ураганного огня, который повстанцы обрушили на два их пикапа «мицубиси». Тако сказал: — Как можно было поехать прямо через центр города? Они что, на всю голову больные? Здесь им не Омаха! Джордж согласился, но добавил, что возмездия в любом случае не миновать, больные они или нет. Мы все считали так же. И ведь их не просто убили (разъяренной толпе просто убить мало), их вытащили из машин, облили бензином и подожгли. Двоих потом разорвали на куски, точно куриц-гриль. Остальных повесили на «Бруклинском мосту», как чучела Гая Фокса. На следующий день подполковник Джемисон явился в лагерь, когда наше отделение готовилось заступить на патрульную службу. Он приказал нам с Тако выйти из «хаммера», в котором мы уже сидели, и ехать с ним — мол, с нами хочет поговорить один человек. Человек сидел на груде автомобильных шин в пустом гаражном боксе, провонявшем выхлопными газами и машинным маслом. Там стояло адское пекло, потому что двери были закрыты, а кондиционеров в таких боксах не бывает. Когда мы вошли, он встал и осмотрел нас. На нем была кожанка, что в этой душной вонючей печке выглядело очень странно. На груди красовалась эмблема батальона «Темная лошадка» с двумя слоганами: «НЕПРЕВЗОЙДЕННЫЕ ПРОФИ» сверху и «ПОВОЮЕМ!» снизу. Но куртка была так, для отвода глаз, я это сразу понял, и Тако потом тоже говорил, что с первого взгляда опознал в мужике цэрэушника. Он спросил, кто из нас Саммерс, и я вышел вперед. Мужик представился Хоффом. Билли в изумлении замирает. Он только что случайно добавил деталь из своей нынешней жизни в ту, прошлую, армейскую. Кажется, Роберт Стоун писал, что наш разум — это обезьянка? Да, он самый — в романе «Псы войны». И там же он писал, что людей, которые косят слонов пулеметным огнем с воздуха, волей-неволей тянет к наркотикам. В Ираке морпехи стреляли по верблюдам. И да, делали они это под кайфом. Билли стирает последнее предложение и задает работу обезьяне, что живет промеж его ушей, за лобной костью. Через несколько секунд нужное имя всплывает само собой. Ошибка была вполне простительная: фамилии немного похожи. Он представился Фоссом. Руки нам жать не стал, просто сел обратно на груду шин — наверняка перепачкав ими брюки сзади — и сказал: — Саммерс, говорят, ты — лучший стрелок роты. Поскольку это был не вопрос, я не стал отвечать. — Можешь поразить цель с тысячи двухсот ярдов? Стрелять надо через реку, с нашей стороны. Достанешь? Я покосился на Тако и понял, что он тоже догадался. «Наша сторона» — это все, что за пределами города. А раз заговорили о сторонах, значит, мы все-таки собираемся войти в город. — Вы имеете в виду живую цель, сэр? — Ясное дело. Ты думал, я тебе по пивным банкам стрелять предлагаю? Вопрос был риторический, и я снова не ответил. — Да, сэр. Достану. — Это ответ морпеха или твой ответ, Саммерс? Подполковник Джемисон слегка нахмурился, как будто считал, что ответ может быть только один — морпеха, — но промолчал. — И то и другое, сэр. В ветреный день вероятность поражения цели чуть ниже, но мы, — я показал большим пальцем на Тако, — сделаем поправки на ветер. Вот песчаная буря — это уже другое дело. — По прогнозу скорость ветра на завтра — от нуля до десяти, — сказал Фосс. — Это для тебя не проблема? — Нет, сэр. — Потом я задал вопрос, который вообще-то не должен был меня волновать. Но не спросить я не мог. — Мы ведь о боевике говорим, сэр? О плохом хаджи? Подполковник тут же встрял — мол, не твоего ума дело, — однако Фосс махнул на него рукой, и Джемисон заткнулся. — Живые цели раньше снимать приходилось, Саммерс? Я ответил «нет» и не соврал. «Снять живую цель» значит убить человека снайперским выстрелом на расстоянии. А Боба Месса я застрелил в упор. — Тогда можете считать это хорошим началом карьеры, потому что да, вам надо устранить очень плохого хаджи. Полагаю, вы в курсе, что произошло вчера?