Метод криминального профилирования — он предполагает, что эксперт составляет психологический портрет преступника, который, в свою очередь, позволяет сфокусировать расследование и предугадать будущие действия убийцы, — зародился еще в конце XIX века, когда в одном из районов Лондона появился преступник, быстро получивший кличку Джек Потрошитель. Его жертвами стали по меньшей мере пять секс-работниц, он перерезал им горло и вскрывал брюшную полость. К расследованию убийств привлекли двух британских хирургов — Джорджа Филипса и Томаса Бонда. Изучив места преступления и тела жертв и предположив возможный психиатрический диагноз убийцы, они составили вероятный портрет подозреваемого: опрятный мужчина средних лет, физически силен, хладнокровен, работает в одиночку, носит плащ или объемную куртку, в которой прячет испачканные в крови руки и оружие. Оценив жестокость, с которой были совершены преступления, Бонд предположил, что убийца периодически испытывает приступы эротической мании; кроме того, ученые высказали гипотезу, что убийца хорошо знает анатомию, а значит, может быть хирургом или мясником. Все это существенно сузило круг подозреваемых, но убийцу так и не нашли — преступления прекратились, а кем был на самом деле Джек Потрошитель, гадают до сих пор. В те же годы всерьез разрабатывать научную криминалистику стал немец Ганс Гросс, который почти 30 лет работал судебным следователем. В 1893 году он выпустил «Руководство для судебных следователей, чинов жандармерии и полиции», в котором обобщил приемы и средства ведения допросов, обысков, составления протоколов, сбора доказательств, а также описал быт и жаргон преступников и привел много примеров из реальных уголовных дел. После выхода книги Гросс стал профессором уголовно-исполнительного права и преподавал в нескольких университетах Европы, а в 1912 году основал в австрийском Граце Институт криминалистики — сам этот термин придумал тоже он. Гросс первым сформулировал идею о связи между местом, методом и способом совершения преступления и личностью преступника — при этом, как это часто было свойственно ученым в те годы, он широко применял в своих исследованиях расовые и этнические стереотипы, например, в его книге есть целая глава о криминальных склонностях цыган, в которой Гросс даже приписывает им специфический запах. К середине XX века криминалистика и криминальное профилирование превратились в достаточно разработанные дисциплины. Например, их методы были использованы для поимки «безумного бомбардировщика» — преступника, который в 1940–1950-х годах в Нью-Йорке закладывал взрывные устройства в телефонные будки, шкафчики для хранения вещей, а также в туалеты железнодорожных вокзалов и библиотек (22 из этих бомб взорвались, ранив 15 человек). Полицейские обратились к криминологу и психиатру Джеймсу Брасселу, он изучил фотографии с места преступления, а также письма, которые преступник регулярно отправлял в газету, и составил его профиль. По версии Брассела, «бомбардировщиком» был крепкий мужчина средних лет восточноевропейского происхождения, который хорошо разбирается в механике и живет с женщиной старше себя; кроме того, преступник очень аккуратен, регулярно посещает церковь, остро реагирует на критику, а совершать преступления стал из-за увольнения или выговора на работе. Собственно, и предположительное место работы «бомбардировщика» Брассел тоже определил — по его версии мужчина был сотрудником энергетической компании Consolidated Edison, где и взорвалась первая бомба. Вскоре преступника арестовали. Им оказался 54-летний Джордж Метески — у него были польские корни, он работал электриком, часто посещал церковь и жил с двумя старшими сестрами. Мотивом для терактов стал туберкулез, который он получил в результате травмы на работе. Системно применять профилирование в расследованиях в Америке стали еще через несколько десятилетий. В 1970-х в ФБР создали отдел бихевиористики, сотрудники которого анализировали поведение преступников. Самыми известными его сотрудниками стали Роберт Ресслер и Джон Дуглас — они разработали метод криминально-следственного анализа. Дуглас придумал, что можно попытаться понять серийных убийц, поговорив с ними — и спросив, как они сами воспринимают содеянное и как объясняют свои преступления. Свои первые визиты в тюрьмы агенты ФБР наносили без предупреждения, чтобы не навредить заключенному: узнав, что он будет общаться с федералами, его могли счесть стукачом. К удивлению самого Дугласа, большинство из тех, с кем он с коллегой хотели пообщаться, были не против ответить на их вопросы. (Вся эта история потом стала основой сериала «Охотник за разумом», два сезона которого вышли на Netflix.) Дуглас провел десятки интервью с преступниками, известными на всю страну. Среди них был Тед Банди, который в 1970-е годы убил, изнасиловал и расчленил по меньшей мере 30 девушек и женщин и называл себя «самым бессердечным сукиным сыном, которого вы только можете встретить»; создатель деструктивной секты «Семья» Чарльз Мэнсон, приспешники которого жестоко убили в Лос-Анджелесе беременную актрису Шерон Тэйт и ее друзей; Чарльз Берковиц по прозвищу Сын Сэма, который убивал случайных прохожих, якобы получая телепатические распоряжения. На основе этих интервью агенты ФБР анализировали еще не раскрытые преступления, пытаясь понять, чем руководствуется убийца. Дуглас исследовал места убийств, описывал привычки преступников, составлял их профили и предсказывал дальнейшие шаги. Когда метод работал и преступника ловили, Дуглас также участвовал в допросах и судебных процессах. Он пришел к выводу, что основных мотиваций у серийных убийц бывает три: манипуляция, доминирование и контроль. В те же годы исследованием маньяков и серийных преступников занимался еще один американец — клинический психолог Николас Грот. В 1971-м он защитил диссертацию по классификации педофилов, а позже, изучив несколько сотен уголовных дел и опросив десятки насильников, вывел типологию сексуальных насильников в целом, а также три основных мотива, которыми движимы эти преступники, — те же, что Дуглас определил у серийных убийц. Типологию Грота используют для описания самых разных преступлений до сих пор, в том числе и в ФБР. Грот пришел к выводу, что большинство насильников не получали сексуального удовольствия от своих действий, их скорее привлекало чувство власти над жертвой. Одним из самых распространенных типов преступников, выявленных психологом, был «агрессивно-карательный» — к нему исследователь отнес более 40 % опрошенных им убийц и насильников, и Михаил Попков, в общем, тоже подходит именно под это описание. Преступления этих людей всегда сопровождались выплеском ярости, а изнасилование или убийство было для них способом выразить подавленные чувства. Они часто избивали жертв, рвали на них одежду и вообще всячески старались их унизить, продемонстрировав таким образом свое презрение. Один из собеседников так и сказал Гроту: «Я хотел стащить женщину с ее пьедестала, и я думал, что изнасилование — это худшее, что я могу для нее придумать». Еще одну похожую типологию предложил в конце 1990-х ученый Рональд Холмс. Он разделил серийных маньяков на визионеров (они страдают зрительными или слуховыми галлюцинациями), миссионеров (эти возлагают на себя миссию освобождения человечества от «нечистых людей» и часто убивают бездомных или секс-работниц), властолюбцев (примерно как агрессивно-карательный тип у Грота) и гедонистов — это самая массовая и изученная категория: люди, которые убивают, потому что это доставляет им наслаждение. Все эти разработки в США применяют в расследованиях и сейчас, хотя рассказывают об этом нечасто, возможно, еще и потому, что к методам профайлеров есть много вопросов. Российские следственные органы к криминальным профайлерам обращаются редко, а типологию серийных убийц не преподают ни будущим оперативникам, ни следователям. При этом попытки применять эти методы работы бывали, в том числе в расследовании самых известных криминальных серий. В конце 1980-х к психиатру Александру Бухановскому обратилась оперативная группа из Ростова — они искали «убийцу из лесополосы», совершившего несколько десятков изнасилований и убийств, в том числе детей и подростков. Изучив имевшиеся у милиции материалы, Бухановский составил психологический портрет преступника — он занял 85 страниц машинописного текста. По мнению психиатра, убийца не страдал психозом или умственной отсталостью, внешне жил вполне обычной жизнью, был физически развит, гетеросексуален, но при этом страдал половой дисфункцией (такой вывод Бухановский сделал по тому, как убийца орудовал ножом): изнасилование мальчиков было для него скорее символическим жестом, с помощью которого он вымещал обиды и унижения, перенесенные в детстве и подростковом возрасте. Также Бухановский довольно точно установил возраст преступника, предположив, что тому от 45 до 50 лет, и указал, что его работа может быть связана с большим количеством командировок. Преступником оказался 54-летний Андрей Чикатило, начальник отдела снабжения, который по долгу службы часто ездил по Ростовской области. После ареста в 1990 году Чикатило допрашивали десять дней — прямых улик против него не было, а мужчина отрицал свою причастность к убийствам. Следователи опять обратились к Бухановскому, и после многочасового разговора с психиатром Чикатило начал давать признательные показания. По некоторым данным, преступник, прочитав свое описание, сделанное Бухановским, разрыдался. Успешный опыт сотрудничества с Бухановским не привел к системному встраиванию психиатрии в работу российских органов следствия. Тем не менее профессиональные профайлеры в России существуют — например, в Петербурге уже много лет работает Центр психологической безопасности, он занимается психотерапией, борьбой с сектами и разоблачением экстрасенсов; работающих там специалистов иногда привлекают к официальным расследованиям. Его возглавляет Никита Долгарев — относительно молодой человек, который в детстве очень любил фильм «Молчание ягнят». Как и его главной героине Клариссе Старлинг, Долгареву было очень интересно, что мотивирует людей поступать так, а не иначе. Он учился на рекламщика, но быстро разочаровался в этом деле и устроился стажером в компанию по информационной безопасности, где в его обязанности входило распознавать и отслеживать хакеров. Тогда же Долгарев заинтересовался профайлингом, изучил историю дисциплины и работы современных профайлеров — и постепенно переключился именно на эту сферу деятельности. Как-то раз один из сотрудников центра помогал МВД работать с деструктивными сектами и вытаскивать оттуда людей. Так компанию заметили — и теперь ее время от времени привлекают к расследованию уголовных дел; кроме того, ЦПБ часто набирает стажеров из студентов профильных вузов, которые, став сотрудниками правоохранительных органов, тоже прибегают к помощи экспертов центра. Обычно представители петербургского управления МВД звонят Долгареву и его коллегам, когда речь идет о нестандартных преступлениях, а следствие заходит в тупик — чаще всего это убийства или изнасилования. На место преступления Долгарев не выезжает, но ему присылают подробное описание случившегося, фотографии, экспертизы, показания свидетелей и другие материалы дела. Задача профайлера — объединить разрозненные факты и представить цельную версию событий: Долгарев признает, что вообще-то такую работу могут компетентно делать и сами следователи, но у них часто не хватает на это времени из-за большой загрузки. Итогом работы профайлера становится, в частности, психологический портрет преступника и гипотеза о возможных следующих жертвах. Впрочем, Долгарев считает, что в случае с серийными убийцами более эффективно отталкиваться не от психологического портрета, а от улик, места преступления и жертв — то есть сосредотачиваться на более традиционной следственной работе. С чем профайлер действительно может помочь, так это с пониманием мотивации преступника и распознаванием его особых умений и навыков: владеет ли он какими-то силовыми приемами, хорошо ли ориентируется на местности — все это может помочь сузить круг подозреваемых. Догадки и избыточные характеристики преступника, по мнению Долгарева, могут только помешать ходу расследования и замедлить его. Разумеется, профайлинг — это не наука: никто не умеет ловить маньяков с математической точностью. Российская академия наук считает криминальный профайлинг не полностью объективным и научно не доказанным. Мнения о том, насколько профайлеры вообще могут помогать следствию, расходятся. В 2015 году ученая из Университета Сан-Хосе изучила множество исследований, которые выпускали аналитические департаменты американских силовых ведомств, и пришла к выводу, что профайлинг может применяться как один из методов расследования, но его нельзя использовать в суде: слишком неоднозначны выводы таких экспертиз. Другие ученые, профессора-криминологи Брианна Фокс и Дэвид Фаррингтон, изучили более 400 публикаций, посвященных профайлингу и вышедших за последние 40 лет. Оказалось, что эту поляну давно захватили любители и специалисты, никак не связанные со следственными органами: среди авторов публикаций, вышедших с 2006 по 2016 год, нет ни одного сотрудника ФБР, да и вообще, отдел бихевиористики ведомства имел отношение только к 7 % исследований в этой области. Методы тоже у всех разные: кто-то применяет в профайлинге математическую статистику, кто-то просто вооружается опытом, интуицией и дедукцией. В рамках еще одного исследования полицию попросили оценить эффективность 192 психологических портретов, созданных в ФБР за десять лет, правда, в самом начале развития отдела бихевиористики, в 1970-х. Выяснилось, что 17 % помогли идентификации подозреваемого, еще 17 % «были совершенно бесполезны». Похожие исследования проводились и в других странах. Так, например, в Великобритании большинство полицейских заявили, что криминальные профили полезны с оперативной точки зрения, но только 14 % из составленных портретов помогли поймать преступника. Фокс и Фаррингтон также провели научный эксперимент по влиянию криминальных профилей на полицейские расследования. Они обучили сотрудников одного американского полицейского управления методам криминального профилирования, а спустя год сравнили результаты его работы с тремя другими управлениями, где эти методы не применялись. Выяснилось, что те, кто использовал профайлинг, раскрыли на 260 % больше преступлений — при этом, как отмечает Фокс, наиболее эффективны были именно профили, составленные с использованием статистических данных. В России подобных исследований никто не проводил — да и никакой системности в том, как полиция у нас пользуется профайлингом, нет. На сайтах региональных управлений МВД часто публикуют сообщения о том, что сотрудники проходят специальные курсы, связанные с криминальным профилированием, основы профайлинга преподают в университетах МВД. При этом юридически профессии профайлера в России нет, и если их анализ нужно использовать в суде, то его приобщают в качестве «психолого-физиологической экспертизы». Следователи и другие сотрудники российских правоохранительных органов регулярно сотрудничают с профайлерами, но они же иногда привлекают к расследованиям и экстрасенсов, магов и ведьм. Мои собеседники в основном сомневались в эффективности профайлинга — по их словам, зачастую портрет преступника получается настолько общим, что в этом нет никакой практической пользы. Многочисленные типологии преступников лишь описывают, какие бывают убийцы, но не объясняют, откуда берутся маньяки. Впрочем, как говорит Никита Долгарев, называть маньяками всех подряд серийных убийц и насильников вообще не очень правильно. Маньяк совершает преступления во время маниакальных эпизодов, то есть не владеет собой в момент преступления; многие убийцы, напротив, полностью отдают себе отчет в своих действиях. В этом смысле, как считает Долгарев, и Михаил Попков не маньяк: судя по всему, он себя хорошо контролировал и от маниакальных эпизодов не страдал. Попытки объяснить, где могут быть корни подобных преступлений, конечно, предпринимались. В 1963 году американский психиатр Джон Макдональд изучил 100 пациентов, которые намеревались совершить убийство (реализовали свои угрозы только двое из них), и вывел несколько общих для большинства из них характеристик. Оказалось, что они в детстве регулярно мучили животных, устраивали поджоги и мочились в постель после пяти лет. Никита Долгарев также называет эти признаки как характерные для серийных убийц. По его словам, справившись с птицей или грызуном, маньяк часто начинает охотиться на человека, а энурез указывает на возможные будущие проблемы в сексуальной жизни и нередко приводит к психологическим травмам. Пиромания, как полагает профайлер, свидетельствует об импульсивном разрушительном поведении, которое действительно свойственно маньякам. Долгарев оговаривается: после выхода исследования Макдональда было доказано, что прямой связи между совокупностью энуреза, пиромании и зоосадизма нет. Многие серийные убийцы и правда так вели себя в детстве, но, конечно, все эти диагнозы, пусть даже вместе взятые, в первую очередь свидетельствуют о том, что ребенок подвергается стрессу и нуждается в помощи, а не о том, что, повзрослев, он начнет убивать. Тем не менее причины криминального поведения действительно часто ищут в первых годах жизни преступника — в жестокости со стороны родителей, в школьной травле, в эпизодах психологического или сексуального насилия. Конкретных универсальных причин не существует, но в целом исследователи уверены: маньяками скорее становятся, чем рождаются. При этом, разумеется, не все люди, пережившие тяжелый опыт в детстве, затем становятся преступниками, да и само понятие детской травмы очень субъективно и относительно. Все попытки увязать влечение к убийству с физиологическими особенностями также давно потерпели крах, а соответствующие гипотезы были опровергнуты. По большому счету очень разных маньяков и серийных убийц объединяет только одно: все они совершают преступления, которые выходят за рамки бытовой логики — причина, по которой погибла жертва, неясна, неочевидна. По мнению Никиты Долгарева, российская правоохранительная система к работе с такими людьми совсем не готова. Большинство оперативных сотрудников и следователей не умеют распознавать схожие преступления; заявлениям об изнасилованиях часто не дают хода, а дела о небытовых убийствах так и остаются висяками. Именно поэтому серийных преступников ищут так долго — и нужны для этого специальные сотрудники. Глава 16. Меланхолия Летом 2012 года Евгении Протасовой (в девичестве — Королевой) позвонила ее сестра Светлана и рассказала, что в Ангарске задержали маньяка, который на протяжении многих лет убивал женщин. Протасова попросила сестру заехать к ней домой. Вместе они нашли в интернете статью об ангарском маньяке и фотографии Михаила Попкова. Протасова сразу узнала человека, который чуть не убил ее в лесу 13 лет назад, но звонить в полицию не стала — подумала, что уголовное дело о нападении уже закрыто, да и не захотела тревожить воспоминания. Вскоре следователи сами вышли на Протасову — и спустя год устроили ей очную ставку с преступником. Попков заявил, что не помнит женщину, но отрицать, что события, о которых она рассказывает, могли произойти, не стал, тем более что все его приметы жертва описала точно. А еще он спросил у женщины, какой марки у него была машина. «А я так растерялась, что не смогла ему ничего ответить — у меня просто рот не открывался, — вспоминает Протасова. — Только под конец очной ставки я сказала ему, что он мне всю жизнь испортил, и спросила, что я ему такого сделала, что он на казнь меня повез — убивать». Вскоре после очной ставки Евгения пошла с дочерью за продуктами и столкнулась у кассы с человеком, очень похожим на Михаила Попкова. И состояние паники и беспомощности снова к ней вернулось: несколько минут Протасова не могла пошевелиться. Такие эпизоды возникают у нее до сих пор. «Особенно летом, бывает, находит какая-то меланхолия — и хоп, я начинаю все это вспоминать, — говорит Протасова. — Подойду к мужу, скажу: „Не могу, что-то меня мысли вот эти вот тревожат“. А он мне: „Махни рукой и иди чаю попей с чем-нибудь“. Я эти мысли начинаю отгонять, встряхну головой, скажу себе: „Нет, все, хватит, у меня же дети“». Со своим мужем Николаем Протасовым Евгения познакомилась в 2003 году; сейчас у них растут дочь и сын. О том, как она чуть не умерла, девушка рассказала не сразу — только через год знакомства, когда он спросил, откуда у нее на голове шрамы. С тех пор он сопровождает ее почти на все следственные действия и поддерживает ее. Евгения считает, что «родилась в рубашке». Тогда же, летом 2012 года, о том, что Попкова поймали, узнала и другая его выжившая жертва — Светлана Мисявичус (третья, Людмила Смышляева, умерла в середине 2000-х). В телесюжете, который она смотрела, показали фотографию задержанного мужчины с заретушированными глазами, но она узнала нападавшего по носу — и через год подтвердила, что ее пытался убить именно Попков, на опознании и очной ставке. От полученных травм Мисявичус так и не восстановилась: из-за травмы мозга ей диагностировали органическое расстройство личности и поведения. У девушки ухудшилась память, пропал сон, у нее плохо работает правая часть тела; она стала раздражительной, агрессивной и несколько раз попадала в больницу после попыток самоубийства. Работу она найти так и не смогла, но родила в гражданском браке двух сыновей и занималась их воспитанием. Последнее время Мисявичус жила в деревне Черемхово в 100 километрах от Ангарска вместе с отцом. Поговорить с ней у меня не получилось: оказалось, что девушка уже полтора года лежит в психиатрической больнице в Иркутске. «К ней постоянно всякие ходили, водку предлагали, — объяснил ее отец Сергей Мисявичус, — а ей пить вообще нельзя было — вот она и попала в больницу. Плохая у нас деревня». Следователи вызывали на допросы не только выживших женщин, но и родственников убитых — в частности, мать Любови Чулюкиной, которую Попков убил вместе с Наташей Логиновой осенью 1994-го. Почти каждый раз вместе с ней ходил брат убитой Андрей Чулюкин — чтобы поддержать мать и попытаться понять, почему маньяка ловили так долго. «Сестру моего родственника с подружкой тоже этот Попков убил. И жену одного моего товарища, — говорит Чулюкин. — Тот, кстати, сразу понял, что его супругу менты убили. Она тоже, [как и Любовь], к постороннему в машину не села бы». После похорон дочери ее мать стала уходить в многодневные запои. Вскоре пропал еще и ее старший сын — Андрей Чулюкин считает, что его «замуровали» на стройке (почему это могло случиться, он не рассказал), но полиция отказалась начинать проверку. После этого алкоголизм матери стал еще более тяжелым. Она умерла в 2015 году, так и не узнав, что убийцу дочери приговорили к пожизненному сроку: сын решил лишний раз не бередить в ней тяжелые воспоминания. Когда Попкова начали судить, некоторые родственники жертв ходили и на заседания. Марина Лукьянова — двоюродная сестра Любови Пичугиной, которая опознала обугленный труп девушки весной 1997 года, — хотела понять, что двигало преступником: она и сейчас уверена, что убийца увез Любовь насильно, настолько не вписывалась в характер сестры ночная поездка в машине с незнакомым человеком. Поняла Лукьянова примерно то же, что и следователи: ей сразу стало понятно, что Попкову «совершенно наплевать» и на жертв, и на их родственников. «Он на меня так посмотрел… — вспоминает женщина. — Может, и узнал, мы же с ним в одном районе жили. Я уже 30 лет на рынке молочкой торгую, но он молочку не покупал, поэтому я его лицо и не запомнила. А вот моя соседка — она салом торгует — этого Мишу сразу узнала». Лукьянова посетила только то заседание суда, где речь шла об убийстве ее родственницы. Дмитрий Титов — вдовец убитой летом 1994-го Натальи — ходил на все. Он хотел узнать, как так получилось: где Попков встретил Наталью и куда дел ее новый черно-желтый костюм, которому не было и недели. Но убийца, который показался Дмитрию «обычным мужиком с хитрым взглядом», ответил, что не помнит. Через несколько лет после смерти Натальи Титов снова женился, но быстро развелся; детей у него так и нет, и почти все свое свободное время 48-летний мужчина сейчас проводит на работе: он ремонтирует промышленные холодильники и устанавливает кондиционеры — любит как сам процесс, так и то, что в городе его знают почти в каждом магазине, потому что он всем что-нибудь чинил. В первые годы после убийства Натальи Титов ездил к ней на кладбище раз в три месяца, теперь, признается, бывает пореже, но вспоминает все равно часто: «Что ж вы хотели? Первая, любимая жена — ее никогда не забудешь». Редко теперь ездит на кладбище и Наталья Малкина — дочь Татьяны Горелиной, которую в 1997-м забрали из детского лагеря, когда ее маму убили. Девушке больно смотреть на состояние могилы. Татьяну Горелину хоронили в год, когда в ее семье умерли 13 человек, поэтому на качество услуг похоронной компании никто не смотрел — брали самое дешевое. В итоге памятник там так и не поставили — вместо него стоит железный крест, на котором неправильно указана одна из дат, а фамилия написана с ошибкой. Каждую весну могилу размывает. «Менять это все надо, — признает Малкина. — Но это деньги, а их никогда нет». Незадолго до того, как закончился первый суд над маньяком, Наталья тяжело рожала сына и несколько дней провела в реанимации. Несмотря на это, Малкина сходила на самое последнее заседание в первом процессе Попкова — на нем ему выносили приговор. Ей хотелось посмотреть в глаза человеку, которому она когда-то написала письмо. «Стоя в суде, я вспомнила про это письмо и сама над собой посмеялась, — вспоминает Малкина. — Кому бы я это все говорила? Стеклянным глазам? Я не увидела в нем никакого сострадания или раскаяния». Глава 17. Запах водки В начале 2017 года Артем Дубынин узнал, что в Иркутской области орудует еще один серийный преступник — коллега рассказал оперативнику, что в Тулуне, городке в 350 километрах от Ангарска, происходят похожие друг на друга изнасилования женщин. «Я пошел к своему начальству: „Говорят, что есть еще один маньяк“, — вспоминает оперативник. — Мне ответили: „Ну да, есть“. — „А можно мне с материалами ознакомиться?“ — „Ну, бери и знакомься“». Дубынин раздобыл материалы — и понял, что преступления продолжаются не первый десяток лет. Одной из жертв насильника стала 16-летняя Маша. Летней ночью 2006 года она приехала на поезде в родной Тулун как раз из Ангарска, куда семья отправила девушку оканчивать школу под присмотром старшей сестры. Несмотря на то что ее поезд прибывал в город в три часа ночи, Маша сказала родителям, что встречать ее не надо. Выйдя с платформы в Тулуне, она поднялась на мост, чтобы перейти железнодорожные пути, и услышала за спиной шаркающие шаги — за ней, прихрамывая, шел мужчина. Как потом выяснится, отец девушки в это время ждал ее в машине с другой стороны виадука — он все-таки на всякий случай приехал ее встретить, — но она не заметила его машину, а он ничего не увидел и не услышал. Прождав около 10 минут, мужчина решил, что дочь не приехала (родители не были уверены в том, на какой именно день она взяла билет, а мобильного телефона у него не было), и отправился домой. Маша поначалу никак не отреагировала на преследователя — как она вспоминает спустя полтора десятка лет, «тогда я была молода, ничего не боялась, боксом занималась». Когда мужчина ускорил шаг и напал на нее с ножом, было уже поздно. «Он потащил меня в общественный туалет, сказав „Не кричи, делай все, что я скажу, или вставлю тебе в горло нож“. А смысл был кричать в три утра? Ноги у меня сделались ватные, и я поняла, что мне не стоит делать ничего лишнего — еще зарежет меня, — рассказывает Маша. — Потом произошел половой акт, во время которого он спросил мою фамилию. Я назвалась. В этот момент он с меня слез и попросил показать паспорт, а потом быстро оделся и сказал: „Через 5 минут уходи, будешь заявлять в полицию, будет плохо, я знаю, где ты живешь“». Насильник знал ее отца, который торговал лесом и был известным в городе бизнесменом: как говорит девушка, обычно, когда ей что-то не нравилось, она говорила, кто ее папа, после чего к ней никто не лез. Полуодетая Маша выбежала на дорогу и поймала машину. У дома водитель несколько раз посигналил и позвонил в дверь — родители вышли на улицу, мать сразу увела Марию в дом, а отец еще какое-то время общался с таксистом. «А потом мы поехали в милицию, — рассказывает Маша. — Там у моих родителей спросили, будут ли они писать заявления — а то „ведь девчонка молодая, может, сама захотела“». Заявление они, конечно, написали, но его не хотели принимать, пока отец кому-то не позвонил. Девушку допросили, и она описала преступника: «большие брови, усы, волосы черные, мордатый». У Маши забрали одежду, в которой она была во время изнасилования и отпустили. Четыре года спустя ее снова вызвали на допрос — и она увидела, что вещи все так же сложены в том же пакете. «Было ощущение, что там никто не работал — просто делали вид, — вспоминает женщина. — Тем временем в городе стали говорить, что он продолжает насиловать. Просто заявления не все девушки писали — не хотели позориться». Отец Марии несколько месяцев пытался самостоятельно выйти на след преступника. Один его знакомый рассказал, что в Нижнеудинске (городке в 120 километрах от Тулуна) есть человек, который хромает и «за девушками приглядывает по ночам», — но, когда отец нашел его, выяснилось, что в момент изнасилования мужчины в Тулуне не было. «Папа был страшно зол, что так все произошло, еще его очень нервировало, что этот человек знает его, — рассказывает Мария. — Сейчас смешно об этом говорить, но, когда папа у меня спросил „На кого он похож?“, я ответила: „На тебя!“ Папа еще пошутил: „Ну, я там точно не был“». Сама девушка несколько месяцев боялась одна выходить на улицу, а в темное время суток чувствует себя неуютно до сих пор. «Все равно ты запомнишь это на всю жизнь, как бы ни старался забыть, как страшный сон. Я и сейчас помню все, как будто вчера случилось», — говорит Маша. Допросы, на которые ее регулярно вызывали — сначала тулунские оперативники и следователи, потом иркутские и ангарские, — тоже не давали выкинуть из памяти ту ночь. Сейчас 30-летняя Мария — светловолосая девушка с ярким маникюром — работает в агентстве недвижимости в центре Ангарска. Из многочисленных жертв тулунского маньяка она оказалась самой активной: «Я с детства была пробивная, но *********** [разгильдяйка], — поясняет она. — У меня папина натура». Мария много лет пыталась добиться того, чтобы нападения на нее и на других женщин были расследованы, а в 2017 году написала и отправила жалобы на бездействие полицейских и следователей в МВД, прокуратуру, Следственный комитет и даже программу «Пусть говорят». Только после этого дело наконец сдвинулось с мертвой точки — его решили передать «маньячной группе», которая в этот момент продолжала заниматься оперативным сопровождением процесса над Михаилом Попковым. Написать обращения в высшие инстанции Марию попросил Артем Дубынин. Изучив материалы дела, оперативник предложил коллегам, чтобы он и другие сотрудники «маньячной группы» поделились своим опытом и включились в работу по поиску преступника. Соответствующие рапорты он отправлял в Следственный комитет, разговаривал об этом и лично с Евгением Карчевским — но внятного ответа от начальства так и не получил и тогда решил попробовать действовать через пострадавших. «Пришлось помочь составить жалобы как бы на самих себя», — смеется он. По его словам, руководство в какой-то момент обо всем догадалось, но он «сделал круглые глаза», да и цели они к тому моменту уже добились: дело передали «маньячной группе». В начале 2018 года Дубынин и его коллеги приехали в Тулун и начали подробно выяснять истории жертв маньяка. В конце сентября 2003 года 22-летняя Диана, работавшая тогда продавщицей в продуктовом, вышла погулять с племянниками во двор своей пятиэтажки. Пока малыши играли на детской площадке, девушка случайно услышала разговор двух соседок. — Дня три назад я такой крик ночью слышала! — говорила одна из них. — Девчонки молодые кричали… Диана подлетела к женщинам и сказала им: