Данил улыбнулся: – Тут в полях деревушка есть, Холманка. Там уселся. Зайцем. – Раньше за проезд без билета штраф полагался, – заржал мужик. – Да пусть. Сейчас на место приедем, снимем его. Может, подкормим, – усмехнулся Добрынин. Как и говорил начкар, стоянка оказалась сразу же на въезде. Причем – не пустующая. Сразу справа от выхода стоял караван: два УРАЛа, два автомобиля УАЗ и три автобуса – два побольше, ПАЗики, и один поменьше. И при виде этого маленького автобусика сердце Данила застучало в два раза быстрее: он прекрасно помнил и его, и тех, кто в нем содержался. И не только помнил, но и расстрелял этот караван под руководством Полковника. Правда, в прошлой своей жизни. Это был Черный Караван. – Ты чего? – глядя, как побелел вдруг ее любимый мужчина, тревожно спросила Юка. – Что такое?.. Добрынин встряхнул головой, будто избавляясь от наваждения. Выдавил: – Да ничего. Старые знакомые. Из прошлого. – Кто?! – А вон… – он кивнул на сереющие в сумерках автомобили и расхаживающую вокруг поселковую охрану. – Черный Караван. Рабами торгуют. Там Барыга заправляет. У него в маленьком автобусике обычно люди на продажу, но сейчас не знаю, есть или нет. Юка тотчас же набычилась – к рабству она всегда относилась резко враждебно. – Заворачивай и вставай прямо вдоль глухой стены, – кивнул Данил, указывая на большое кирпичное здание с вывеской «Гостиница «Озинки». – Ужин, постель, сон. С утра снова в дорогу. – Что с пацаном? – Давай снимать, кормить. Спросим, что и как, куда едет, – ответил Добрынин – и, дотянувшись, щелкнул переключателем панорамной камеры. Пацана на крыше не было. – И куда он? – встревожилась Юка. – Да какая разница? Доехал, значит, куда нужно – и слинял, – усмехнулся Добрынин. – Может, у него тут бабка с дедкой живут. Давай, Юк, собираемся. Поесть да отоспаться. Только бы хозяина найти… Хозяин с парой охранников уже ждал снаружи. Наметанным глазом определив, что гости ребята не бедные – тут и по комбезу видно, и по снаряге с оружием, да и даже по тому, как себя держат – сразу же засуетился. Отвел на большую открытую веранду, где стояло десятка два столиков и в центре горел обложенный большими камнями костер, принесли закуску. Хозяин заверил, что сей же момент, не дольше получаса, будет готов шашлык и все сопутствующее. Собрался было уже удалиться – но Добрынин, тормознув его, спросил: – Уважаемый, а где народ из каравана? И кто-то кроме них еще присутствует? Нам бы убедиться, что с охраной нашего броневика проблем не будет. Людей-то хватит у тебя? – Какие там проблемы, о чем вы? – развел руками хозяин. – Десять лет работаем, репутацией дорожим. Охрана уже около вашей машины расположилась, дежурят. Караванщиков – человек тридцать. Кроме них еще семеро гостят, все одиночки. А у нас в поселке бойцов полторы сотни, и все на бизнесе завязаны. Беспорядков не будет. – А где гости? Уже по комнатам? – Я вас раньше посадил. Ужин готовится как раз. Сейчас все соберутся – и шашлык подоспеет. И в самом деле. Спустя примерно минут двадцать начали по одному, по два, появляться постояльцы. Кивали друг другу, вежливо здоровались, рассаживались под навесом поближе к гостеприимному огню. Вечер выдался прохладный, приятно у огонька посидеть. Появился Барыга. Он был таким же, как запомнил его Данил, разве чуть моложе – невысокий, крепко сложенный, с небольшим брюшком; улыбающиеся глаза, морщинки к вискам. Добродушный мужичок-боровичок, да и только. Поздоровался с посетителями, уселся за столик у самого огня. Толкнув Юку локтем, Данил указал на него глазами – и девушка так и впилась в лицо работорговца сверлящим взглядом. – Ты потише… потише… А то решит, что убивать сейчас начнешь, – усмехнулся Данил. Он уже оправился от неожиданности и теперь откровенно посмеивался. А кроме того – испытывал некое чувство превосходства над этим человеком. Странно было смотреть на него и знать, когда и как он умрет, какая судьба его ожидает. Бабка Ванга, да и только… – Ты чего улыбаешься? – прошипела Юка. – Они же рабами торгуют! Как этот… Керимов! – Кстати, может от него и возят, – ответил Добрынин, которому эта мысль вот только что вскочила в голову. – Вернее – возил. Керимова нет – рабов нет. Но он еще каналы найдет, не сомневайся. – Так что тут веселого? – А я просто знаю, как он закончит, – наклонившись к девушке, сказал Данил. – Мы же этот караван и раздавим. И не далее как через три года, в тридцатом. А самого Барыгу китаец Ван Ли убьет летом тридцать третьего. Километрах в семистах к северу отсюда. Вот название поселка, увы, не помню… Юка с каким-то священным восторгом посмотрела на него. – То есть ты это действительно знаешь?.. – Я знаю, потому что сделал это сам, – кивнул Данил. И усмехнулся: – Ну и как тебе, с провидцем жить? Юка поежилась: – Нет… я знаю, конечно, откуда ты взялся – но чтоб вот так… Как-то странно все получается… – Река времени, – пожал плечами Данил. – Я-то привыкший – но тоже нет-нет, да и кинет в дрожь… – А не можем мы его сейчас сами… – задумчиво произнесла она, поглядывая на торгаша. – Ну… того… – Не можем, – отрубил Данил. – Почему?! За три года он дел-то еще каких наворотит! – Категорически нельзя. Убьем Барыгу – изменим течение времени и события. Он не приедет в Сердобск, а значит, в Убежище не появится оружие и патроны, не привезет китайца, не будет первого боевого крещения у Даньки-младшего… Да мало ли чего еще не случится – или случится не так, как должно. Мы сейчас с этого Барыги, как ни странно, должны пылинки сдувать, – ухмыльнулся Добрынин. – А ты говоришь – того… Даже и думать не смей. Юка вздохнула, но вопросов больше не задавала. Наконец принесли ужин. И шашлык, и все сопутствующее было выше всяческих похвал. Тушенка и каша изрядно надоели, и они слопали по две порции. Юка на этом остановилась, а Данил, отдуваясь, заказал еще одну. Расправляясь с ней, он вдруг заметил стоящего у дороги и во все глаза глядящего на них пацана. Присмотрелся – тот самый, безбилетник! Стоит, рот открыл, куски глазами провожает. Аж не по себе стало, настолько голодным был его взгляд. Сообразив, что его заметили, мальчуган дернулся и нерешительно побрел к веранде. И столько робости, столько беззащитности и отчаяния было в его одинокой фигурке, что Данила дрожь пробрала. Вот скотина, а ведь он еще заставил пацана на крыше ехать… – Подходи, дружище, подходи, – поманил он парнишку, и когда тот приблизился, спросил: – Кушать будешь? Я тебя сюда на броневике привез – я и угощаю. В глазах мальчугана на секунду мелькнул страх, но, увидев, что угрозы вроде бы нет, он расслабился. Молча уселся за столик рядом, принял порцию шашлыка, которую пододвинула ему Юка, хлеб – и с голодным урчанием, словно волчонок, вгрызся в мясо. – Ну и откуда ты такой? – дождавшись, пока пацан поест, спросил Добрынин. – Тебя как зовут-то? – Данька я, – шмыгнув носом, ответил парень. – Родкины мы… И услышав это имя и эту фамилию, Добрынин вновь, во второй раз за один вечер, растерялся… Пригляделся – и впрямь! Он и есть, тот самый Данька! Такой же белобрысый, такой же лопоухий! И на виске слева мелкий шрам! Это ведь он, этот пацан, помог ему тогда под Ульяновском! Да как помог! Такой план завернул – хоть стой, хоть падай! С юмором, да с огоньком!.. Да, это было в другой реальности, в другой временной петле, но… не значило ли это, что в теперешнем времени парень поможет и Данилу-младшему? – Куда путь держишь, Данька Родкин? – справившись с собой, спросил Добрынин. – И почему один? Почему без защиты? Радиация вокруг – ты, вообще, знаешь об этом?.. Мелкий молчал, только носом пошмыгивал. Шмыгнул раз, шмыгнул другой – и вдруг словно прорвало. Захлюпал носом, заплакал тихонечко, размазывая по пыльной физиономии слезы, тут же превращающиеся в грязные разводы на щеках и потеки на подбородке… – Ох ты… Ну… Ты это… Да успокойся ты, все ж нормально теперь… – неловко забормотал Добрынин, не зная, с какого бока подступиться к пацану. Юка, сердито сверкнув на него глазами, взяла дело в свои руки, и вскоре парень, успокоившись, и умяв две порции шашлыка, уже рассказывал свою историю. И слушая его, Добрынин только головой качал да руками в растерянности разводил. Юка же так и вообще развела сырость, хоть саму утешай. И было от чего. * * * Сначала бабка умерла, потом дед. Потом, через совсем недолгое время – батька. Барбос убежал, кота Сухарика съели – кот в хозяйстве скотина ненужная. Остался Данька с одной мамкой да двумя братишками. Младшему три года, среднему – семь. Данька самый старший, двенадцать ему. Младший все время кушать просит, за юбку цепляется, пальцем в рот тычет. Средний ружье ножиком вырезает, голубей стрелять хочет. А что голуби? Пролетит раз в день – и то мимо деревни. Голуби об эту пору наученные… Мать с голодухи тоже слегла. Нечего есть – корова еще осенью околела, свинью зарезали среди зимы. Хлеба нет. Картошка – отрава. Зеленая, в глазках, с толстенной кожурой – Данька такой и не видывал отродясь. Радиация. Голодно в поселке. То мужика на кладбище везут, то бабу, а то сразу двоих. Умер сосед справа, дед Семен. Умерли тетка Лена с дядькой Петром – соседи слева. После них девчонка осталась, десяти лет – и она недолго прожила. Напротив – целая семья, в одну ночь. Мамка с ума сошла – как выдержать, когда твой ребенок голодным криком заходится? Убила дочку – а отец ее саму порешил. После уж нашли его в петле в сенях. Сняли – и туда же, на погост. Горе. Думает Данька – как быть? Он самый крепкий в семье. Отец, когда умирал, так и сказал – ты, Данька, теперь хозяин. Думает день, думает другой. От голода голова кружится. Устанет – приляжет на диван, полежит. Снова думает. Что делать? Где хлеба достать? Вышел на улицу. Через два дома на завалинке мужики сидят, про Ставрополь говорят. Большой город, Ставрополь – но пусто ныне. Говорят: упала туда бомба новой конструкции. Все умерли – но город целый остался. Все цело – магазины, амбары, склады. Лежит в магазинах мука, хлеб, консервы – ешь, не хочу! И заразы нет – выветрилась. Благодатный край! Вот только добраться трудно. Туда тыща километров, обратно тыща километров. Как попасть? – С караванами. С караванами надо! – поучает дед Андрей. – В помощники наняться – так и доехать. – А назад? – мужики голову чешут. Туда можно – назад как? Но надо ехать. Не поедешь – смерть. Долго слушал Данька. Спросил: – А мне можно с вами? – И ты ехать хочешь? – удивляются мужики. – А что? Мы, Родкины, народ ушлый. Залезу на крышу – меня и не заметят. Смеются мужики.