Она хочет дружить с доброй старушкой, обожающей ее детей, как собственных внуков, хочет обсуждать с ней книги, фильмы и политику партии… А о том, что Гортензия Андреевна когда-то «брала на себя ответственность» и готова сделать это снова, надо поскорее забыть. Каков же итог их вчерашних противоправных действий? Надо признать, что, по сути, разговор ничего не принес, кроме мучительного чувства стыда. У Огоньковой безупречное алиби, да и мотив выглядит жиденько. Убить Веронику, чтобы не разболтала о подмене Коли? Но тогда необходимо было и старую акушерку отправить на тот свет, поскольку именно она являлась главной носительницей тайны. Однако Марина Николаевна почему-то этого не сделала. Она профессор, здравомыслящий человек, умеет соотнести выгоду и риск. Начнем с того, что у Коли такая группа крови, какая может быть у родного ребенка Филиппа и Валерии, это было установлено еще тогда, а других надежных способов определить, является ли парень биологическим сыном Гаккелей, на сегодняшний день не существует. Цвет глаз еще можно принять во внимание, например, у кареглазых родителей может родиться голубоглазый ребенок, а наоборот – нет. Но это так, штрих к портрету. Старушка Раиса Селиверстовна может хоть до посинения клясться, что подменила младенцев, максимум, чего она добьется, – это рецепта от участкового терапевта на ноотропил или глутаминовую кислоту. Можно зайти с другой стороны, разыскать девочку, предполагаемую мать Коли, и посмотреть, насколько сильное между ними сходство. Цвет глаз, волос, форма ушей… Это поможет установить правду на бытовом уровне, но в суде непреложным аргументом считаться не будет. Да и по какой статье судить? Халатность? Огонькова была на практике и ни за что не отвечала. Боялась суда общественности? Но половина, если не девяносто процентов людей скажет, что она провернула благое дело. Да, Валерия отказала бы ей от дома, но ради расположения самой лучшей подруги идти на убийство, подставляя эту же самую подругу? Бред собачий. Теперь что они с Гортензией Андреевной узнали, напугав и оскорбив бедную профессоршу? В сущности, ничего, кроме того, что адвокат посоветовал немного сгустить краски, живописуя неадекватность Валерии Михайловны. Как бы не соврать, но вывести на первый план, и все участники процесса на это подписались, в том числе сама Гаккель. Спокойно слушала, как ее изображают придурковатой, один раз только возмутилась, когда Шацкий в своем стремлении помочь слегка перегнул палку и назвал ее руководство графоманией. Что ж, грамотная тактика, поскольку даже опытным судьям нелегко поверить в патологический аффект, если он не подкреплен указаниями на предшествующее расстройство психики, что уж говорить об обывателях… Естественно, защита перетряхнула всю жизнь Гаккель и нашла, за что зацепиться. В реальности же Валерия Михайловна совершенно нормальная женщина, обманутая ближайшей подругой и не нашедшая признания у руководства. Просто так бывает, у вас с начальником разное мировоззрение, или твои идеи идут вразрез с основным направлением работы кафедры, или ты чисто по-человечески бесишь старших товарищей, не соглашаясь с ними в каких-то принципиальных для них вопросах. Путь ученого тернист, короче говоря. С другой стороны, разве нормальная женщина будет настаивать на разводе? Да никогда в жизни! Наизнанку вывернется, а будет до последнего держать рвущегося на волю мужа, и наплевать, что она давно его ненавидит, лишь бы был. На человека плевать, главное – статус. А тут и человек очень даже неплохой, не пьет – не бьет, содержит как королеву, и ты рассекаешь по жизни с гордо поднятой головой: «Я жена самого Ветрова, а ты кто такая?» Хоть одна баба в здравом уме захочет добровольно этого лишиться? Ирина вздохнула. Еще три года назад адвокату Валерии Гаккель не нужно было бы огород городить, вспоминать про подмену ребенка и заставлять руководителя кафедры признаваться во всеуслышание, что он держит на должности ассистента слабоумную. Ирине хватило бы информации, что Валерия Михайловна среди полного благополучия подала на развод, чтобы убедиться в ее душевной болезни. Потому что семья – это прежде всего фасад. Это напоказ, смотрите, какие у меня тут башенки и колонны, и чугунная ограда с золотом, и амуры, и атланты, и все, что хотите. Я лучше вас, у меня муж и прекрасные дети-отличники. Я достойна! Я состоялась! Смотрите все сюда! Любуйтесь на мою новую веранду, отделанную золотом и витражами! А внутри дома тьма и паутина, скрипит рассохшийся пол и подозрительно проседает под ногами, того гляди провалишься. Хлопнет рама, зазвенит разбитым стеклом, полетит в дом ветер, но это не страшно, ведь по фасаду все окна целы. Холодно, зябко, а посреди дома непонятно зачем стоит какая-то каменная дура с трубой. Что? Говорите, это печь, ее надо топить, чтобы дома сделалось тепло и уютно? А как же тогда фасад? Вдруг закоптится? И на что покупать дрова, ведь мы все деньги вложили в новую скульптуру у входа. Нет, нечего тут нежиться в тепле, предки наши жили на сквозняке, так уж мы и сами проживем, и детей приучим! Закаляться надо! Наверное, Валерия просто знала, что такое любовь, и выбрала продолжать любить Филиппа на расстоянии, а не возненавидеть его в законном браке. Очень возможно, что Гаккель не страдала никакой шизофренией, а текущая госпитализация обусловлена мучительными угрызениями совести, реакцией на стресс, но нормальность Валерии Михайловны никак не отменяет патологического аффекта, в состоянии которого она убила Веронику, поэтому надо забыть об этом психопатическом процессе, как о страшном сне, и больше никогда к нему не возвращаться. Решено, подписано! Хлопнув для убедительности ладонью по столу, Ирина встала согреть себе водички для кофе, и тут в кабинет постучали, и не успела она крикнуть «войдите», как из-за слегка приоткрывшейся двери показалась голова Шубникова. «Изыди, сатана!» – прошептала Ирина себе под нос, а вслух пригласила доктора войти. – Похоже, это не Валерия, – сказал гость. – Кофе будете? – Да, без сахара. Я хочу сказать, что не сидел сложа руки. – Похвально, но решение мы с вами уже вынесли. – Как вынесли, так и занесем. Ирина отрицательно покачала головой: – Нет, так это не работает. – Слушайте, мы с вами увлеклись субъективными методами и забыли про объективные, – Шубников вскочил со стула и быстро заходил взад-вперед по кабинету. – Ну, допустим, маститые терапевты собираются на консилиум, послушают больного и давай спорить, есть у него пневмония или нет, а зачем, когда можно его тупо на рентген свозить. – Я слышала, что рентген не всегда определяет пневмонию. Шубников пожал плечами: – Конечно, все в комплексе надо оценивать, но игнорировать лучевую диагностику нельзя. Вот, кстати, тоже пример хороший: если бы к вам сто лет назад пришел дядька с известием, что изобрел Х-лучи, которые просвечивают человека насквозь, вы бы только пальцем покрутили у виска, и фамилия Рентген ничего бы вам не сказала. Улыбнувшись, Ирина кивнула. – Ну вот, тут то же самое. Может, у Валерии Михайловны были идиотские идеи, может, нет, но главное, нашлись товарищи, сумевшие на ней нажиться. Шубников рассказал, как, по его мнению, функционировала преступная схема Гаккеля. Ирина поморщилась. Конечно, слишком красивый Валерий Николаевич просто обязан оказаться гадом, но не до такой же степени… – Я думаю, он и убил Веронику Павлову, – заявил Шубников, – даже практически я в этом убежден. – И на основании чего вы пришли к этому выводу, позвольте спросить. Спросив разрешения, Шубников закурил, наверное, хотел придать себе сходства с Василием Ливановым в роли Шерлока Холмса, когда тот у камина объясняет придурковатому Ватсону метод дедукции. – Итак, – сказал Шубников весомо, – мы знаем, что в биосредах Валерии Михайловны нашли барбитураты, и знаем, что врач «скорой помощи» назначил ей инъекцию седативного препарата, чтобы купировать психосоматическую реакцию. Дальше делаем вполне очевидный вывод, что первое является следствием второго. Это логично, потому что после внутривенной инъекции барбитуратов в моче Гаккель они не определиться просто не могли. Но только ли с уколом попали они в организм Валерии Михайловны? Ну, к примеру, свободный газ в брюшной полости на снимке определяется при перфорации полого органа, а также может наблюдаться у женщин после продувания маточных труб, и в последнем случае от врача не требуется никаких активных действий. Но при этом никто не запрещает женщине после продувания труб заболеть перфоративной язвой желудка… – Я поняла вашу логику, – буркнула Ирина. – Мы также знаем, – продолжал Александр Васильевич до противности менторским тоном, – что Валерия Михайловна была обнаружена на месте преступления в состоянии глубокого сна, который равновероятно является как следствием патологического аффекта, так и приема большой дозы барбитуратов. – Вот где вы раньше были со своим клиническим мышлением? – Моя вина. Mea culpa, – тут Шубников почему-то улыбнулся, – в общем, Валерию опоили и, пока она крепко спала, зарезали Веронику. – Это остроумное предположение, но умозрительное, в ликере никаких посторонних веществ при экспертизе не нашли, а больше Валерия ничего не пила и не ела. – А если я вам скажу, что бутылки было две? – Что? – от удивления Ирина едва не забыла выдернуть кипятильник из розетки, – откуда вы знаете? – Слушайте, медицинскую часть я проворонил, признаю, но во всем, что касается бутылок, вы точно можете на меня положиться, – хмыкнул Шубников, – Филипп Николаевич точно помнит, что, возвращаясь из Финляндии, купил в аэропорту две одинаковые бутылки ликера. Одну они начали, когда Валерия приходила провожать его в Афганистан, а вторая стояла запечатанная. В квартире меж тем после преступления нашли только одну. Куда делась вторая? – Да куда угодно. Подружки приходили. – Не исключено. Но тогда почему на бутылке отпечатки только Вероники? – Она хозяйка, ухаживала за гостьей. – Окей, Валерия Михайловна сидела сложа руки, ни к чему не прикасалась, но на бутылке должны быть отпечатки продавца, Филиппа Николаевича, домработницы… Не знаю, как вы, а я никогда не видал, чтобы бутылки мыли перед подачей на стол. Самые аккуратные хозяйки горлышко протирают, и все. А самое удивительное, что стеклянная емкость не разбилась. Вся посуда вдребезги, а эта нет. Будто специально еще набок положили осторожно, чтобы содержимое не вытекло и можно было химический анализ провести. «А действительно, – Ирине вспомнились фото-таблицы из уголовного дела, – лежала, будто напоказ, как на витрине или натюрморте». – Я думаю, так было, – Шубников глубокомысленно затянулся, – преступник подсыпал снотворное в ликер, а когда Валерия отключилась, убил Веронику, вложил в руку Валерии нож, забрал бутылку и рюмку, из которой пила Гаккель, а вместо этого поставил, точнее, положил такой же ликер, но уже без всяких следов снотворного. Бутылку со снотворным унес с собой, а рюмку тщательно вымыл, ополоснул в чистом ликере и разбил. – Тогда у нас единственный подозреваемый остается, – засмеялась Ирина, – врач со «скорой», назначивший инъекцию барбитуратов, чтобы замести следы. Иначе вся эта хитровыдуманная комбинация теряет смысл. – Или любой другой человек, который не знал, что у подозреваемого биосреды берут не только на алкоголь. Господи, да элементарно, когда воровал бумаги, подкинул начатую упаковку фенобарбитала, и пусть Валерия Михайловна хоть до посинения доказывает, что не пила эти таблетки. Мало ли рецепта нет, она врач, достанет что угодно. – Но он не подкинул. – Или не искали. Мне кажется, Ирина Андреевна, что если мы снова рассмотрим это дело, то приговор сильно переписывать не придется. Поменять только пол и отчество, ну и вместо принудительных мер медицинского характера влепить сами знаете что. Шубников накурил, и Ирина открыла форточку пошире. Золотая осень погасла, как костер под дождем. Листья облетели, река потемнела и насупилась, а тучи были похожи на старый пуховый платок, которым бабушка закутывает тесто, чтобы лучше подошло, или обвязывает поясницу. Наступает темное время – до тех пор, пока не выпадет первый снег. Очень грустно, если Александр Васильевич прав. Не хочется даже слушать, как он в сущности на пустом месте ткет свою паутину глупых и умозрительных гипотез, которые цепляются друг за друга и ни за что реальное, но мухи гибнут именно в паутине… – То есть вы хотите сказать, что Валерий Николаевич убил беременную жену своего родного брата ради того, чтобы получить научные бумаги Валерии? – уточнила Ирина. – Ну да, когда вы это вслух говорите, то к кому тут надо применять меры медицинского характера, еще большой вопрос. – Но Валерия не делала тайны из своих изысканий, наоборот, пыталась максимально довести их до сведения научной общественности. У Валерия должны были быть экземпляры статей, ведь если он оперировал, извлекал кусочки опухолей, как вы говорите, то его должны были включить в авторский коллектив. Какие-то нюансы технологии приготовления своего препарата они, может быть, не осветили, но грамотный специалист способен разобраться, что к чему. А если, как вы говорите, Гаккель шарлатан и заинтересован в легких деньгах, а не в научных исследованиях, так ему и вовсе безразлично, что там в препарате будет. Нет-нет, это фантасмагория! – Ирина глотнула холодного воздуха из форточки и почувствовала, что морок в голове рассеивается. – Даже если мадам Гаккель с профессором Павловым держали технологию в глубокой тайне, что мешало Валерию Николаевичу взять тот же самый фенобарбитал, напроситься к невестке на чаек, опоить и обнести квартиру? А потом, вместе с братом нежно поддерживая под локоток, упаковать в дурдом? Или еще проще, раз вы говорите, что у него был ключ, а хозяева об этом забыли, тупо зайти и имитировать ограбление? Такого поведения еще можно было бы ждать от беспринципного доктора медицинских наук, но вариант, что вы предлагаете, это, простите, по вашей терминологии, даже не гланды удалять через задницу, а я не знаю… вросший ноготь на ноге через глазную орбиту. Шубников насупился и пробормотал, что все равно съездит к Гаккелю, разведает обстановку. Он бы и Валерию Михайловну в психушке навестил, но пока к ней посетителей не пускают. Вспомнив, что обещала гостю кофе, Ирина наконец разлила воду по чашкам. Кипяток слегка остыл, и на поверхности всплыли мелкие черные комочки, которые они с Шубниковым синхронно принялись давить ложками о стенки чашек. Ирине нравился этот неприкаянный парень, она чувствовала, что под маской опускающегося алкоголика еще живет смелый, решительный и страстный, но надломленный человек. – Послушайте, Александр Васильевич, – улыбнулась Ирина, – я понимаю, вы в системе правосудия неофит, вам хочется, чтобы все было интересно, как в книгах, а не как в жизни. Я вас не осуждаю, многие заседатели у меня воспринимали свой гражданский долг не рутиной, а интересным приключением, да и вы сами, рискну предположить, когда пришли на первое дежурство, у каждого пациента находили повод к оперативному вмешательству. – Что было, то было. – Так и здесь. Это обычное дело об обычном патологическом аффекте, просто здесь фигурируют представители высших слоев общества, что, безусловно, интереснее, чем дрязги подзаборных ханыг, а вы одержимы любопытством первооткрывателя, вот и видится скрытый смысл там, где его нет. Шубников в три глотка осушил свою чашку и поднялся: – Ладно. Но с Гаккелем я все равно поговорю.