– Тогда до меня вы тем более не доберетесь. – Логично. Но как говорится, зачем география, когда есть извозчики? Я могу взять такси. – Увидимся завтра на работе. – А вот я сейчас нажрусь в дымину, и не увидимся. Клавдия помедлила с ответом, и Шубников решил, что она улыбается. – Александр Васильевич, вы меня простите, но спасать вас я не буду. – Нет? – Нет. Шубников сунул руку в дыру в подкладке куртки, надеясь обнаружить там завалявшуюся монету, но наткнулся только на картонный прямоугольничек и не сразу вспомнил, что это визитка Филиппа Николаевича. – А мне вот умные люди говорили, что человек не может с некоторыми вещами справиться в одиночку, – заметил он сварливо, – просто не в состоянии, и все. – Я буду вам помогать, Александр Васильевич, но спасти себя вы должны сами. Никто не сделает этого за вас. Он промолчал. – Если хотите, я приеду и провожу вас домой, – предложила медсестра. – Ну что вы, в такое время опасно красивым девушкам одним ходить по улицам. Не волнуйтесь, я уже почти протрезвел, пока с вами разговариваю, так что доберусь нормально. – Тогда до завтра. – Буду сам себя спасать, раз вы не хотите. – Искренне желаю вам успеха. В трубке полетели короткие гудки, а Шубников сориентировался на местности и отправился домой пешком. Идти было прилично, километров пять, но зато он сэкономит пятачок на метро, проветрит голову, устанет и сразу заснет. Сплошная выгода. Дорогой Шубников задумался о Ветрове и, наверное потому, что еще не полностью протрезвел, вдруг чуть не прослезился от благодарности. Великий человек, практически советский Шекспир и Бернард Шоу, протянул руку помощи обычному ханыге, причем не просто прочел лекцию о вреде пьянства, а дал визитку. Это реально акт гражданского мужества, все равно как если бы сам Шубников сообщил свой домашний номер самой склочной и ипохондрической бабке из очереди, чего бы он не сделал под угрозой расстрела. А брат Гаккеля – пожалуйста! Интересная вообще семья… Валерия вот тоже сегодня показалась с неожиданной стороны. Во время суда у Шубникова создалось впечатление, что Валерия Михайловна обычная жена выдающегося мужа, образованная, хорошо воспитанная, но не особо одаренная. Шацкий, если отбросить вежливые словеса, в сухом остатке охарактеризовал свою подчиненную как исполнительную дуру, но немножко с шизинкой. Теперь выясняется вдруг, что эта шизинка – полноценное научное исследование, длившееся несколько лет и прервавшееся только со смертью профессора Павлова, и в таком контексте показания Шацкого слегка настораживают. Почему он не сообщил суду, что Валерия Михайловна не несла всякую чушь из головы, а проводила добросовестный эксперимент, чтобы подтвердить или опровергнуть свою гипотезу, и это совершенно нормальное поведение для научного работника. Обязан он был упомянуть и о том, что с Валерией работали профессор Павлов и ее собственный деверь, стало быть для них бредовость ее идей не была так очевидна. Как вариант, у них тоже с головой не все было в порядке, но вот беда, психи редко сбиваются в стаи, они действуют сами по себе, в рамках своего бреда. Интересно, почему Шацкий так вывернул реальность, а Валерий Николаевич не поправил? Он же присутствовал на всех заседаниях и промолчал, когда невестку усиленно рядили в сумасшедшие. Хотя что ему оставалось делать, иначе первую жену брата, с которой он вместе рос и наверняка был привязан больше, чем к Веронике, могли отправить на повторное освидетельствование, а оттуда уже не в психдиспансер, а на зону. Все старались ради спасения Валерии Михайловны, а о погибшей Веронике, похоже, и думать забыли. Молодая амбициозная девчонка попыталась вскочить на подножку вагона первого класса, но не удержалась, сорвалась, потому что чужая… Шубникову стало очень грустно. Тогда что же получается? Мадам Гаккель сейчас симулировала новый приступ безумия? Зачем? Просто на всякий случай? Мощный финал спектакля, который они так прекрасно разыграли на суде? Остановившись на мосту Ломоносова, он перевесился через перила и стал смотреть, как свет от фонаря стекает, как слеза, по черной воде Фонтанки. Шубникову несколько раз приходилось видеть патологическое опьянение, и зрелище, честно говоря, было жутковатое. Человек пьет, ест, веселится, шутит вместе со всеми, вдруг затихает, погружается в себя, глаза его стекленеют, а дальше как повезет. Может просто садануть кулаком по столу, а может и за топор схватиться или достать личное оружие. Во время шумной и многолюдной пьянки, когда все уже сильно подшофе, такого товарища и в самом деле могут заметить только после первого трупа, но ведь Вероника с Валерией были вдвоем и молодая женщина не пила из-за беременности. Как она не обратила внимания, что с гостьей происходит что-то странное? Насколько Шубников помнил по фильмам, Вероника была спортивная и сильная девчонка, она прекрасно танцевала, значит, обладала хорошей пластикой и реакцией. Как она подпустила к себе Валерию с ножом в руках? Ведь первый и смертельный удар был нанесен не в спину, а в область эпигастрия, то есть Вероника стояла лицом к нападающей. И не успела убежать или хоть отвести руку? Валерия ведь довольно щуплая женщина, справиться с ней должно быть несложно. Конечно, безумие придает человеку сил, но страх за свою жизнь их тоже не отнимает. Шубников попытался вспомнить все, что слышал на процессе относительно самого преступления. Вдруг он, сосредоточившись на проблеме вменяемости Валерии, пропустил что-то важное в показаниях свидетелей и экспертов. Перевернутый стол, побитая посуда, сорванные с мебели покрывала, выдвинутые ящики, все это выглядит вполне естественно. Все, кроме полуоткрытого крана в кухонной раковине. В состоянии аффекта человек делает грубые и резкие движения, так что, по идее, Валерия должна была врубить воду на всю катушку. Да, возможно, она на секунду пришла в себя, попыталась смыть кровь с рук, но тут сознание снова покинуло ее. А возможно, воду открыл настоящий убийца, специально отрегулировав так, чтобы к нижней соседке протекло через несколько часов, когда он уже будет очень далеко от места преступления. Вот вам и крошечный шанс, о котором его так просил в кабаке Филипп Николаевич. А вот и еще один – почему на бутылке обнаружены только отпечатки Вероники? Разве так бывает? И почему она не разбилась, когда Валерия крушила все вокруг? Нет, в самом деле, он, как крупный специалист по бутылкам, прекрасно знает, что на них должны быть отпечатки еще как минимум продавца. Получается, Вероника была маниакальной чистюлей, мыла бутылки перед подачей на стол? А Валерия Михайловна ни разу не коснулась сосуда со своим любимым напитком? Неужели не захотела рассмотреть поближе этикетку, ведь такой ликер в обычных винных магазинах не продается, только в «Альбатросе» или «Березке» на чеки. А главное, почему бутылка не разбилась? Бывает иногда такое, если уронишь на паркет или ковер, но тут-то посуду швыряли с силой, рюмка, из которой пила Валерия, разлетелась вдребезги, и чашка Вероники тоже. А бутылка нет… «Вот так всегда, – сказал Шубников чайке, которая с протяжным криком и громко хлопая крыльями села на крышу гранитной башенки, – самая типичная клиника оборачивается самой дичайшей казуистикой». В студенческие годы так важно было сделать первый самостоятельный аппендицит, чтобы почувствовать себя настоящим хирургом, Шубников каждое дежурство бил копытом, и старшие доктора доверяли ему пациентов с классической клиникой, такой типичной, что ничего, кроме аппендицита, там просто быть не может. И каждый раз юного хирурга ждал сюрприз, классика жанра оборачивалась или перфорацией желудка, или опухолью, или вообще глистной инвазией, не говоря уже о гинекологической патологии. Так он пять или шесть раз передавал скальпель старшему товарищу, пока наконец не сделал настоящий флегмонозный, насчет которого ответственный сказал: «Да нет там ничего, но сомневаешься – оперируй». Работа врача учит, что в жизни все не то, чем кажется, и чем больше кажется, тем больше не то. Стало немножко стыдно, что симпатичная судья доверилась ему, как медику, просила все тщательно проанализировать и обдумать, а он не стал. Есть заключение психиатра, что еще надо? А сейчас, когда уже поздно, выясняется, что он неправильно интерпретировал факты и выбрал неверную тактику. Надо было слушать препода по пропедевтике внутренних болезней, который без конца повторял: «Не собрав анамнез, не ставьте диагноз…» Почувствовав, что замерз и окончательно протрезвел, Шубников побежал домой. На следующий день ему надо было во вторую смену, и обычно он валялся в кровати до последнего, рассуждая, а есть ли смысл вообще вставать, но тут вдруг вскочил в семь, почувствовал, как мышцы приятно тянет после вчерашней долгой прогулки, потянулся да и вышел пробежаться вокруг квартала, чего ни разу не делал после возвращения из Афгана. Когда-то он неплохо бегал и однажды в ежегодном кроссе сотрудников чуть не вырвал победу у абсолютного чемпиона Алика Глущенко, а потом каменная смерть из сна словно пригибала его к земле, ведь какой смысл бежать, если в конце концов она все равно тебя настигнет. И вообще с каждым днем в жизни становилось все меньше смысла, а в выпивке – все больше. С непривычки он запыхался после первого же квартала и перешел на шаг. На улице народу было еще совсем мало, только редкие бегуны, почтальоны да продавцы спешили открыть продуктовые магазины. Мимо пронесся какой-то дед в синей олимпийке, могучий, как лось, и Шубникову стало стыдно, что он такой слабак, пришлось срочно дать себе зарок бегать по утрам. Вернувшись домой, Шубников дождался, пока соседи уйдут на работу, и вышел к телефону с карточкой Ветрова в руках. Филипп Николаевич ответил после второго гудка: – Саша? Что-то срочное? – Даже не знаю. – Говорите как есть и не волнуйтесь, из любой ситуации есть выход. Шубников признался, что звонит насчет Валерии Михайловны. – Как она себя чувствует? – Ох, Саша, неважно. Бред полностью купирован, но она совершенно раздавлена чувством вины, и я, честно говоря, жалею, что послушал Валерку и согласился на госпитализацию. Мне кажется, что рядом со мной ей было бы легче. Еще сутки назад Шубников произнес бы речь, что психическое заболевание требует лечения у специалистов, а сегодня промолчал, только спросил, почему Ветров сразу решил, что пропавшие бумаги – это бред. – Так откуда? Лерочка активно не занималась наукой. – А у меня есть сведения, что занималась, причем вместе с вашим братом. Филипп Николаевич засмеялся: – Ах это! Ну это было шарлатанство чистой воды, все участники которого понимали, что просто дают умирающим надежду, и ничего больше. – Так? – Ну да, и это не так уж и плохо. Человек живет надеждой, и эти дурацкие уколы позволяли людям не просто ждать смерти, а строить планы, начинать какие-то дела, налаживать отношения с близкими, словом, жить, оставляя смерть у себя за спиной. – Как вы сказали? – вздрогнул Шубников. В трубке снова послышался смешок: – Жизненный путь можно пройти двумя способами. Или смерть идет за тобой, или ты идешь к ней. Лично я предпочитаю первый. Как догонит, так и догонит. Шубников выдохнул и сел на серый линолеум коридора. Даже голова закружилась от того, что все оказалось просто и ясно. Как догонит, так и догонит. – Хотя, может, Лерочка действительно вела какие-то записи… – протянул Ветров. «А может, надо было это выяснить, прежде чем психиатрическую бригаду вызывать?» – рвалось с языка Шубникова, но он промолчал. – До моего возвращения квартира стояла запертая и опечатанная, а я никогда не совал нос в личные вещи жены, и Лерочке это было прекрасно известно. Ключи были только у меня и у нее. – Вы это точно знаете? – Совершенно! Я хранил у Лерочки кое-какие свои накопления, поэтому если бы она захотела кому-то предоставить свободный доступ к себе в дом, обязательно обсудила бы это со мной. Так что украсть бумаги так, чтобы я ничего не заметил, было очень проблематично, и испариться они тоже не могли. – Понятно. А откуда у вас этот ликер? – Ой, не напоминайте! – вскричал Ветров. – Простить себе не могу, что взял эти чертовы бутылки! Специально Лерочку хотел порадовать, старый идиот! Шубников встрепенулся: