Шубников кивнул и постучал согнутым пальцем по графину: – Будете? – Нет, спасибо, во мне уже достаточно, раз лезу в душу незнакомым людям, дальше не хочу развивать. – Благоразумно. – Я только хочу сказать, что это нормально. Это не вы слабый, а просто бывают такие вещи, которые человек не выдюжит один. Шубников пожал плечами. – Вам, Саша, стыдиться нечего. Вы исполнили свой долг. – Пафос можете оставить себе для пьес. – Ничего, – не обиделся Ветров, – у меня много, на все хватит. Видите ли, для той войны я оказался слишком молод, а для этой – слишком стар. Всю жизнь проходил в форме, а по-настоящему защищать родину так и не пришлось. Шубников потянулся к графину, но Ветров с неожиданной силой придержал его руку: – Потерпите немного. Пять минут, и я уйду. Я не герой, но склоняю голову перед чужим подвигом. – А, какой там! – Еще раз повторяю, Саша, вам нечего стыдиться. – Слушайте, я просто за карьерой ехал. – Так вам и должны были ее дать. Вы же свою часть сделки выполнили. – Так мне бы и дали, если бы я все не пропил. – Коллектив обязан был бороться за вас до конца, а не сливать после первой пьянки. Шубников засмеялся: – Да нет, все правильно они сделали. Я ведь не сантехником работал, а хирургом, кучу народа мог зарезать в ходе этой борьбы. Кивком головы подозвав официанта, ловившего каждое его движение, Ветров попросил сделать два чая. – Знаете, Саша, многие ребята, вернувшись оттуда, пьют или другим способом разрушают свои жизни. Будто действительно их послали на смерть и не подумали, что делать, когда они вернутся. Тоже можно понять людей, они отмазались от армии, устроились, увидели хорошие перспективы, и тут вдруг какое-то пушечное мясо лезет вперед. Какой-то Вася вдруг получает почет и уважение, и ему еще надо уступить место в институте. Конечно, этого Васю надо унизить, а подвиг его обесценить. Пусть скажет спасибо, что жив остался, если он такой дурак, что вообще туда пошел. На эту никому не нужную войну идут только отмороженные, а порядочные люди остаются дома, защищать жен и детей, так что воин-интернационалист еще с трапа самолета на родную землю сойти не успевает, а уже знает, что он отмороженный безбашенный алкаш. – Вы преувеличиваете. – Нет, к сожалению. Валера рассказал, что вас выгнали, потому что вы пили на дежурстве, верно? – Ну да. Ветров засмеялся неожиданно громко, так что все повернули головы в их сторону: – Кривой хирург на дежурстве, прямо сенсация! Очевидное-невероятное! Встречается в природе реже, чем шаровая молния. Шубников улыбнулся. – Да в мое время трезвым хирургам даже и не доверяли, – продолжал Филипп Николаевич, – сразу понимали, что есть в них какая-то червоточинка, потому что если человек не пьет, то он идет в терапевты или невропатологи. Ну, это я для красного словца утрирую, но все равно, на дежурствах поддают все. А выгнали только вас. И не за пьянку, а потому что вы участвовали в боевых действиях и мозолили глаза своим примером. Глядя на вас, коллеги не могли чувствовать себя такими великими, как им бы хотелось, вот и решили от вас избавиться. Сейчас такая парадигма: выжил – радуйся и молчи в тряпочку. Даже на ветеранов Великой Отечественной начинают погавкивать. Тихонечко пока, но как знать, что будет дальше. Настоящие-де ветераны про войну не говорят, орденов не носят… Будто если ты совершил подвиг, то должен был обязательно погибнуть, а ты ходишь тут, гордишься, орденами звенишь, раздражаешь приличных людей. Подумаешь, в атаку поднимался на вражеские танки, так что, без очереди теперь пускать тебя за это? – Ну так-то прямо не говорят. – Говорят, Саша, так что тошно иногда от этого паскудства. Ладно, ты трус, так и живи с этим, но в лицо людям плевать не надо. – А вы случайно не текст новой пьесы на мне прорабатываете? – хмыкнул Шубников. – А если так, то что? – Да ничего. Хорошая пьеса будет. Ветров достал из бумажника картонный прямоугольничек и подал ему: – Вот моя визитка. Звоните, я постараюсь помочь. – Сам справлюсь. – С поддержкой-то полегче. Не глядя сунув визитку в карман, Шубников отвернулся. Ему не нравился этот разговор, не нравился сам Ветров, сначала упустивший жену, а теперь твердо решивший избавить незнакомого человека от алкогольной зависимости, видимо, во искупление былых грехов. Но больше всего не нравилось, что Ветров из гордого свободного пьяницы пытается превратить его в жертву обстоятельств и игрушку в руках судьбы, которая даже пить бросить не может без чужой помощи. Он быстро осушил графин, рассчитался и побрел домой. * * * Бабье лето, начавшееся в выходные, продержалось всю неделю, но в пятницу после обеда налетел шквальный ветер, как скорый поезд по расписанию, мгновенно и вдруг сорвав с деревьев пышную многоцветную листву, а к вечеру зарядил дождь, превращая пестрый шуршащий ковер под ногами в склизкое месиво. Ирина, всю дорогу домой сражавшаяся с выгибающимся и вырывающимся из рук зонтом, не слишком расстраивалась, потому что появился официальный повод не ехать на дачу, а заняться домашними делами, которые она изрядно запустила. Выгнав Кирилла с детьми в Зоологический музей, она приступила к окнам, несмотря на то, что с неба сыпалась какая-то водяная мука, а хорошие хозяйки не моют окна в дождь, потому что только при ясном солнечном свете можно убрать все разводы и достичь полной прозрачности стекла. «А и наплевать, сейчас сделаю и до весны забуду!» – решила Ирина. Для бодрости она включила кассету с Тото Кутуньо и, подпевая, думала, что вот одарил же Бог человека талантом сочинять такие простые, но западающие в душу мелодии, и как-то незаметно мысли съехали на процесс над Валерией Гаккель, хотя она торжественно обещала себе никогда о нем не вспоминать. А вот лезли всякие совершенно житейские вещи, например, как живется, когда ты можешь позволить себе домработницу. Нет, что-то ты, конечно, делаешь, но о грязной работе у тебя голова не болит совсем. Выходные ты можешь отдыхать, то есть действительно ничего не делать. Целых два дня. Сорок восемь часов. Интересно, каково это… Заманчиво, но счастья, очевидно, не приносит. Павел Михайлович в пятницу сообщил, что Валерию Гаккель госпитализировали в связи с обострением, выразившимся в бреде и попытке самоубийства, но Ирине не в чем себя винить, ибо тактику лечения определяет психиатр. Жаль женщину, но это лишний раз подтверждает, что она приняла верное решение и эксперты не ошиблись, ибо сейчас, после того как ее отпустили восвояси из зала суда, Гаккель уж точно не было ни малейшего смысла симулировать психическое расстройство. И вообще, прав Павел Михайлович, без конца повторяя: «Работать надо на работе». Восемь часов в день отдала родине, и все, свободна, иди занимайся семьей, благо она у тебя есть и, тьфу-тьфу-тьфу, и по деревянному подоконнику постучать, счастливая. Но вот какая странность: когда Ирина была матерью-одиночкой и заботы о рассудительном и ответственном Егорке отнимали, откровенно говоря, не так уж много времени, она думать не могла ни о чем, кроме как о своей несчастной женской доле, мечтала о муже, а работу выполняла не совсем спустя рукава, но очень близко к этому. Мечты вдруг сбылись, что вообще редко бывает с женскими мечтами, она вышла за Кирилла, родила Володю… Казалось бы, чего тебе еще, наслаждайся, обихаживай мужа и детей, но нет! Теперь надо удариться в трудоголизм и скорбеть об упущенных в погоне за семейным счастьем карьерных возможностях! Вот что за скотина такая человек, что не бывает безмятежно счастлив дольше тридцати секунд? От затыкания в оконные щели мокрой газеты кончики пальцев стали совсем черными, пришлось долго их отмывать, чтобы не оставлять отпечатков на специальной бумаге. Тут мелькнула какая-то мысль, связанная с дактилоскопией и процессом Валерии Михайловны, но Ирина так и не смогла поймать ее за хвост. Тото Кутуньо все пел, а она все драила квартиру и не заметила, как работа подошла к концу, дом сияет, а сама она валится с ног. Очень осторожно, чтобы не нарушить идеальный порядок, Ирина приняла душ и рухнула на диван, не дожидаясь, пока высохнут волосы. Сквозь дрему она слышала, как повернулся ключ в замке, как в дом влетел Егор, быстро и решительно затопотал по коридору Володя, а Кирилл сказал: «Тише-тише, мама спит, она устала», и Ирина сразу вскочила, потому что всегда жалела девочку из этого стихотворения. Вечером перед «Временем» показывали фильм «Стакан воды» с Аллой Демидовой, и под него Ирина все-таки решила погладить белье, чтобы воскресенье посвятить бескомпромиссному отдыху. Только она включила в кухне телик, разложила доску и воткнула в розетку утюг, как раздался звонок в дверь. Ирина вздрогнула, зная, что ничего хорошего не несут неожиданные визиты, но, к счастью, это оказалась Гортензия Андреевна, правда, взволнованная настолько, что одна прядь почти выбилась из ее прически. – Ирочка, простите, что без звонка, но дело срочное. Это насчет вашего процесса. – Наспех поздоровавшись с Кириллом и Егором, старая учительница надела тапочки, которые Ирина держала специально для нее, бросила мокрый плащ на спинку стула, хотя обычно сразу аккуратно вешала его на плечики, и сама опустилась на тот же стул. – Я такое узнала, что с электрички сразу к вам, не заезжая домой. – Секунду, выключу утюг, а то забуду! – метнулась к розетке Ирина. – Нет, вы гладьте‐гладьте, я не хочу, чтобы вы из-за меня меняли свои планы. Хотя лучше нет, не надо, ведь я вам сейчас такое расскажу, что вы еще прожжете чего-нибудь от изумления. – Да идите уже совещайтесь, я сам доглажу, – засмеялся Кирилл. – А ты сумеешь? – Не волнуйся, кое-какие навыки работы с горячим железом присутствуют. Ирина провела гостью в маленькую комнату, которая считалась кабинетом Кирилла, пока Володя не подрастет. Усевшись на узкий диванчик, Гортензия Андреевна азартно глянула на нее и начала рассказ. Вопрос, о чем же Вероника хотела поговорить с Валерией, не давал ей покоя всю неделю, и к четвергу старая учительница так измучилась от любопытства, что после уроков села в электричку и поехала в дачный поселок. Народу в нем оставалось гораздо меньше, чем летом, но те немногие, кто жил на даче круглый год, неплохо знали Веронику. Во-первых, красивая женщина и известная артистка, а главное, ситуация пикантная, вторая жена живет в доме первой. Поскольку Валерия много лет не приезжала, ее почти не помнили в поселке, и Вероника быстро завоевала всеобщую симпатию, но кроме того, что молодая дама была вежливая, тихая и отзывчивая, соседи ничего сказать не могли, душу она никому не изливала. Естественно, трагическая гибель Вероники стала главной сенсацией сезона, ее обсуждали под каждой крышей, при этом никак не расцвечивая и не искажая официальную версию, что бывает очень редко. Обычно убийства знаменитостей обрастают такими нелепыми слухами, что диву даешься, и чем сплетня более идиотская, тем больше шансов, что со временем она вытеснит истину. Ну а тут ничего такого, версия была одна, разнились только трактовки. Одни сочувствовали Веронике, другие обманутой жене, третьи считали, что Ветров сам виноват, нечего на старости лет искать приключений. С тем Гортензия Андреевна и поехала домой, досадуя на свою мнительность и жалея о напрасно потраченном времени. Но дома подозрения обрушились на нее с новой силой. Неужели молодая женщина была настолько самодостаточна, что сводила общение с соседями до «здрасте – до свидания»? Она ждала ребенка и очень боялась умереть в родах, а хорошо известно, что страхи человека стократ обостряются, когда он одинок. А вдруг Вероника консультировалась с местным акушером-гинекологом из участковой больницы? Скорее даже не вдруг, а обязательно, ведь они с мужем планировали провести на даче все лето, и проще было временно встать на учет здесь, чем каждые две недели гонять в город. Между женщиной и ее гинекологом часто возникают доверительные отношения, порой выходящие за рамки врачебного кабинета. Суббота – выходной день, но Гортензия Андреевна решила, что в таких маленьких поселочках все друг друга знают и помогут ей быстро найти нужного врача, который скорее всего живет в ста метрах от больницы. Акушер, молодая девушка, действительно нашлась в двухэтажном общежитии, расположенном прямо напротив роддома, но Веронику видела только по телевизору. Гортензия Андреевна, раздосадованная, что совершила очередную напрасную поездку, собралась на станцию, как вдруг в комнату вошел симпатичный парень, муж докторши и по совместительству травматолог. Пришлось объяснять ему, кто она такая, и тут Гортензия Андреевна была вознаграждена. Парень вспомнил, что видел Веронику возле универмага в компании Раисы Селиверстовны, легендарной местной акушерки, ровесницы века и настолько уникальной специалистки, что ее до сих про приглашают консультировать сложные случаи, несмотря на то, что она уже десять лет на заслуженном отдыхе. Гортензия Андреевна рванула к акушерке, которую нашла за приготовлением яблочного повидла, спросила рецепт, поделилась собственными наработками в этой области, так мало-помалу втерлась в доверие и выведала у старушки поистине шокирующую историю. Страх умереть в родах, преследовавший Веронику с детства, отступил перед инстинктом материнства, но периодически накрывал женщину. Рядом с мужем ей становилось легче, но вскоре Филипп Николаевич уехал в командировку. Вероника осталась одна и в поисках интересного чтения открыла для себя роскошное издание Большой медицинской энциклопедии, принадлежавшее еще отцу Валерии и в связи с потерей актуальности сосланное на дачу, взахлеб его штудировала и, естественно, находила у себя если не симптомы, то предвестники всех существующих болезней, связанных с беременностью и родами. Она пыталась сблизиться со своей ровесницей, жившей через дорогу, но та была занята детьми и не хотела тратить время на истерики малознакомой соседки, пусть артистки и жены великого драматурга. В этом дачном поселке все были люди непростые, и Вероника с мужем не входили даже в первую десятку семей, с которыми полезно подружиться. Но и грубо отшивать беременную женщину не годилось, поэтому соседка познакомила Веронику с Раисой Селиверстовной, надеясь, что опытнейшая акушерка развеет ее страхи.