17 Первое мгновение она просто лежала посреди костра – выбеленная реликвия, оскаленная в призрачной полуухмылке. Потом неожиданно вспыхнула алым – ослепительный красный свет залил поляну. Эдди с Сюзанной вскрикнули одновременно, прикрывая руками глаза, чтоб защитить их от обжигающе яркой вспышки. Челюсть стала меняться. Не плавиться в пламени, а меняться. Зубы, торчавшие вкривь и вкось, как покосившиеся надгробия, стали сближаться. Мягкий изгиб верхней дуги распрямился и резко укоротился, как будто ввалившись. Руки Эдди безвольно упали на колени. Затаив дыхание, он не отрываясь смотрел на кость, которая не была уже костью. Зубы ее превратились в три перевернутые буквы V. Та, что посередине, была чуть больше, чем две по краям. И вдруг Эдди увидел, во что кость тщится превратиться, точно так же, как он разглядел рогатку, сокрытую в отростке на пне. Это был ключ. Запомни, как он выглядит, запомни форму, пронеслась в голове Эдди лихорадочная мысль. Ты должен запомнить. Должен. Он отчаянно вглядывался в костер. Три V, средняя – больше и глубже, чем две по краям. Три зубца… тот, что ближе к внешнему краю, имеет завиток, напоминающий обуженную строчную букву S… А потом форма в пламени изменилась снова. Кость, которая стала подобием ключа, как бы поглотила сама себя, представ в виде полураспустившегося бутона с сияющими лепестками, темными и бархатистыми, словно безлунная летняя полночь. На мгновение Эдди увидел розу – торжествующую алую розу, которая могла расцвести на рассвете самого первого в мире дня, – образец бездонной, неувядающей красоты, неподвластной времени. Глаза его жадно смотрели на это чудо, а сердце раскрылось ему навстречу. Как будто вся жизнь на свете и вся любовь восстали внезапно из мертвой кости – в этом пламени, что победно воссияло в своей первозданной дерзости, утверждая: отчаяние – это мираж, смерть – это просто сон. Роза! – Мысли Эдди неслись, обгоняя друг друга. – Сначала – ключ, потом – роза! Открой глаза и смотри! Так начинается путь к Темной Башне! Неожиданно треск огня превратился в какой-то натужный кашель. Взметнулся сноп искр. Сюзанна вскрикнула и подалась назад, сбивая с платья оранжевые крупинки. Пламя могучим потоком рванулось к звездному небу. Эдди не шелохнулся. Он сидел, поглощенный видением, завороженный, попав в самую колыбель чуда, великолепного и ужасающего, не замечая искр, плящущих у него на коже. И тут пламя потухло. Все стало как прежде. Ни кости. Ни ключа. Ни розы. Помни, сказал он себе. Помни розу… и форму ключа. Сюзанна рыдала от ужаса и потрясения, но Эдди не сразу ее успокоил: сначала, пока не забыл, поднял прутик и вывел дрожащей рукой на сырой земле: 18 – Ты зачем это сделал? – спросила наконец Сюзанна. – Ради Бога, зачем… и что это было вообще? Прошло пятнадцать минут. Костер почти догорел; разбросанные угольки либо были растоптаны, либо погасли сами. Эдди молча сидел, обнимая жену; Сюзанна тихонько сидела рядом, прислонившись спиной к его груди. Роланд улегся на бок и, подтянув колени к груди, уныло смотрел на оранжево-красные угольки. Как понял Эдди, ни Сюзанна, ни Роланд не видели, как кость изменялась в огне. Они видели только, как она раскалилась в пламени, а Роланд еще видел, как она взорвалась (или, скорее, лопнула, провалившись в себя? Эдди воспринял это именно так), и ничего больше. По крайней мере так думал Эдди. Роланд, случалось, хранил непроницаемое молчание и ни с кем не делился своими соображениями, переваривая все в себе. И тогда из него нельзя было вытянуть ни слова. Эдди знал это по горькому опыту. Сначала он хотел рассказать им, что видел – или думал, что видел, – но, как следует поразмыслив, решил пока промолчать. Пока. От самой кости вообще ничего не осталось – даже осколочка. – Мне так велел внутренний голос, – ответил Роланд. – Голос моего отца; всех моих отцов. Когда этот голос звучит в тебе, не повиноваться ему – и немедленно – просто немыслимо. Так меня учили. Но почему, я сказать не могу… по крайней мере сейчас. Я знаю только, что кость сказала свое последнее слово. Все это время я носил ее с собой, чтобы услышать его. Или увидеть, – добавил про себя Эдди. И снова: – Помни. Помни розу. И форму ключа. – Она нас едва не спалила! – В голосе Сюзанны смешались усталость и раздражение. Роланд покачал головой. – Мне кажется, она была вроде тех фейерверков, которые запускают вельможи на новогодних празднествах. Горит, шипит и пугает, но не представляет опасности. Эдди вдруг пришла одна мысль. – Слушай, Роланд, а это твое раздвоение сознания… оно не прошло? Когда кость взорвалась или что там с ней произошло? Он был почти уверен, что так и было: во многих фильмах, которые он смотрел, подобная грубая шоковая терапия почти всегда приводила к положительному результату. Но Роланд лишь покачал головой. Сюзанна заерзала в объятиях Эдди. – Ты говорил, будто что-то начал понимать. Роланд кивнул. – Да, наверное. Если только я не ошибаюсь… Я тревожусь за Джейка. Где бы он ни был, когда бы он ни был, я боюсь за него. – Что ты имеешь в виду? – спросил Эдди. Роланд встал, дотянулся до своей скатки шкур и принялся их расстилать, готовя постель. – Не многовато ли для одной ночи волнений и разговоров? Пора спать. Утром мы вернемся по следу медведя и поглядим, нет ли там Врат, которые его поставили охранять. А по дороге я вам расскажу все, что знаю и что, как мне кажется, произошло… и теперь еще происходит… С тем он закутался в старое одеяло и недавно выделанную оленью шкуру, улегся подальше от костра и больше не проронил ни слова. Эдди с Сюзанной легли вдвоем. Убедившись, что стрелок спит, они занялись любовью. Роланд, однако, не спал и все слышал, а когда все закончилось, слышал и их тихий разговор, который в основном шел о нем. Он еще долго лежал без сна и смотрел в темноту даже после того, как они умолкли, а дыхание их сравнялось в едином ритме. Хорошо быть молодым, думал он. И любить. Даже на этом погосте, в который теперь превратился их мир, быть молодым и любить – хорошо. Наслаждайтесь, пока еще можно. Ибо смерть еще повстречается впереди. Мы вышли пока к ручью крови. Но он, несомненно, приведет нас к кровавой реке. А река – к океану. В этом мире могилы зияют и мертвые не обретают покоя. Когда восточная часть неба окрасилась дымкой рассвета, он закрыл наконец глаза. И заснул. И ему снился сон про Джейка. 19 Эдди тоже снился сон. Снилось ему, что он снова в Нью-Йорке. Идет по Второй авеню с книгой в руке. Во сне весна была в самом разгаре. На улице тепло, весь город – в цвету… и тоска по родному дому вонзалась в него, как рыболовный крючок в живой рыбий рот, глубоко-глубоко. Наслаждайся чудесным сном, говорил он себе, и продли его, сколько сумеешь. Смакуй его, впитывай… потому что ближе, чем сейчас, к Нью-Йорку тебе уже не подойти. Домой возврата нет, Эдди. Эта часть твоей жизни закончилась. Все. Он поглядел на книгу у себя в руке и вовсе не удивился, обнаружив, что это «Домой возврата нет» Томаса Вулфа. На темно-красной обложке были выдавлены три фигуры: ключ, роза и дверь. Он на мгновение остановился, открыл книгу и прочел первую строчку. Человек в черном пытался укрыться в пустыне, – писал Вулф, – а стрелок преследовал его. Захлопнув книгу, Эдди направился дальше. Было, наверное, около девяти утра. Ну, может быть, полдесятого. Движение на Второй авеню пока еще не стало интенсивным. Такси, сигналя, переезжали от перекрестка к перекрестку, и блики весеннего солнца играли на их лобовых стеклах и ярко-желтых кузовах. На углу Второй и Пятьдесят второй какой-то бродяга попросил у него подаяния, и Эдди сунул ему книжку в темно-красной обложке. Опять без всякого изумления он обнаружил, что бродяга этот не кто иной, как Энрико Балазар. Он сидел по-турецки у входа в лавку чудес. КАРТОЧНЫЙ ДОМ – оповещала вывеска в витрине, под которой стояла башня из карт Таро, увенчанная фигуркой Кинг-Конга. Из головы обезьяны торчал миниатюрный радиолокатор. Эдди прошел дальше, дорожные знаки лениво проплывали мимо. Эдди знал, куда держит путь. Понял, как только увидел его – маленький магазинчик на углу Второй и Сорок шестой. Да, сказал он себе. Волной накатило чувство огромного облегчения. Туда мне и надо. Именно туда. – В витрине висели окорока и сыры. ТОМ И ДЖЕРРИ. ДЕЛИКАТЕСЫ – сообщала вывеска. – СПЕЦИАЛИЗИРУЕМСЯ НА ЗАКАЗАХ К БАНКЕТАМ И ПРАЗДНИКАМ! Пока Эдди стоял, разглядывая витрину, из-за угла вырулил очередной знакомец. Джек Андолини собственной персоной в костюме-тройке цвета ванильного мороженого и с черной тростью в левой руке. Половина лица у него отсутствовала, ободранная клешнями омарообразных чудищ. Заходи, Эдди, – бросил Джек мимоходом. – Чего стоишь? В конце концов есть и другие миры, и этот гребаный поезд идет через все. Не могу, – отозвался Эдди. – Дверь заперта. – Он не понимал, откуда ему известно, что дверь закрыта, но он это знал. Без тени сомнений. Дад-а-чум, дуд-а-чи, не переживай, у тебя есть ключ, – буркнул Джек, не оглядываясь. Эдди опустил глаза и увидел, что у него действительно есть ключ: этакая примитивная штуковина с тремя зазубринами, похожими на перевернутые буквы V. Весь секрет в этом маленьком s-образном завитке на конце последнего зубца – в нем-то и весь секрет, подумал он и, шагнув под навес «Деликатесов» от Тома и Джерри, вставил ключ в замок. Ключ повернулся легко. Эдди открыл дверь и, переступив через порог, вышел в открытое поле. Оглянувшись через плечо, он увидел поток машин на Второй авеню, а потом дверь захлопнулась и упала плашмя. Теперь за ней не было ничего. Вообще ничего. Эдди опять оглянулся, обозревая новую обстановку, и вдруг его охватил ужас. Он увидел безбрежное поле такого густого багряного цвета, как будто здесь прогремела великая битва и на землю пролилось столько крови, что земля не смогла ее всю впитать. И только потом Эдди понял, что это не кровь, а розы. Уже знакомое чувство, в котором слились воедино радость и торжество, нахлынуло снова. Казалось, еще немного – и сердце взорвется в груди. Торжествуя, Эдди вскинул над головой руки, сжатые в кулаки… и вдруг застыл – с поднятыми руками. Багровое поле раскинулось на многие мили, а у самого горизонта стояла Темная Башня – безмолвная каменная колонна, – взметнувшаяся так высоко, что Эдди едва различал в небесах ее шпиль. Основание ее, утопающее в алых ликующих розах, поражало своими внушительными, исполинскими размерами, и все же могучая Башня, пронзающая небеса, казалась изящной и легкой. Он представлял ее абсолютно черной, но камень был скорее цвета гари. По восходящей спирали темнели узкие окна-бойницы; под окнами бесконечным пролетом тянулась винтовая каменная лестница, уходя все выше и выше. Темно-серым восклицательным знаком, вколоченным в землю, вздымалась Башня над полем кроваво-красных роз. Над ней голубой аркой выгнулось небо, украшенное белыми облаками, похожими на плывущие в синеве корабли. Бесконечным потоком плыли они над шпилем Темной Башни. Какое величие! – изумился Эдди. – Какое великолепие… и какая тайна! Но чувство радости и торжества отступило, сменившись непонятным недомоганием и ощущением обреченности. Он огляделся и вдруг с ужасом сообразил, что стоит в тени Башни. Нет, не просто стоит – он как бы заживо под ней похоронен. Он закричал, но крик его утонул в золотом трубном гласе могучего рога. Он обрушился с вершины Башни и, казалось, заполнил собой весь мир. И пока эта нота предостережения неслась над кровавым полем, из окон Башни излилась тьма. Вырвавшись наружу, чернота растеклась по небу вялыми клубами, но вскоре они слились воедино, образуя растущее темное пятно – даже не тучу, а черную опухоль, нависающую над землей. Вот она уже заполонила все небо. И тут он увидел, что это не туча, и даже не опухоль, а фигура… сумрачная, исполинская фигура, устремленная к тому месту, где он сейчас стоял. Не было смысла бежать, спасаясь от этого зверя, вырастающего в небесах над полем роз: он все равно его схватит и унесет с собой. Унесет в Темную Башню, и больше ему никогда не вернуться в мир света. Два провала открылись во тьме, и ужасные нечеловеческие глаза, каждый величиной едва ли не с Шардика, исполинского медведя, что лежал теперь мертвым в лесу, взглянули сверху на Эдди. Красные… как розы, как кровь. В ушах у него гремел мертвый голос Джека Андолини: Тысячи миров, Эдди – десятки тысяч! – и этот поезд идет через все. Если сумеешь его запустить. А если все же сумеешь, значит, твои заморочки только еще начинаются, потому что эту машину потом хрен отключишь. Голос Джека вдруг стал механическим и монотонным. Потом хрен отключишь, Эдди, мой мальчик, лучше поверь мне на слово, хрен… – …ОТКЛЮЧЕНИЕ СИСТЕМЫ! ДО ПОЛНОГО ОКОНЧАНИЯ ОПЕРАЦИИ ОТКЛЮЧЕНИЯ – ОДИН ЧАС ШЕСТЬ МИНУТ!