Но нет, ты же умный мальчик и, конечно, так не думал. На прощанье прими один совет. Поверь, мне нелегко это далось. Если ты готов забрать чью-то жизнь, то будь готов к тому, что такую же жизнь рано или поздно заберут взамен. И необязательно это будет твоя жизнь. Поэтому, если сможешь, не держись за ту рыжую с крылышками, отпусти её, дай ей шанс остаться в стороне. На этом всё. Мне было лестно работать с тобой. Как женщина я бы расцеловала тебя, но демоны не целуются. Прощай!» Я перечитал письмо дважды, аккуратно сложил его и вновь сунул в карман чёрных джинсов. Сказать, что мне всё было ясно, это значит не сказать ничего, потому что я абсолютно ничего не понял. Декарт мне в печень, вот если эти фашисты из пекла принесли мне записку от Якутянки, прощающейся со мной перед расстрелом, они думали, я тут разрыдаюсь, что ли? Господи, да если одной стервой на земле станет меньше, так тут плясать впору! Тот же отец Пафнутий говорил, что у неё руки по локоть в крови бесогонов! Я мог бы ему и не верить, но она сама, ругаясь с Дезмо, вслух признавалась перед чёрным ангелом, скольких конкретно людей отправила на верную смерть. А если там в аду кто-то думает, что раз мы с ней неоднократно пересекались, то я уже весь попал под чары её обаяния и буду на груди тельняшку рвать, лишь бы мне вернули такого замечательного врага… лысина Сократова, ну нельзя же играть так топорно! Я добрался до своей кровати, потушил ночник, рухнул не раздеваясь и блаженно вытянулся во весь рост. А потом из тёплой домашней темноты на меня уставились два горящих оранжевых глаза. — Чего надо? — Правду, амиго. — Анчутка бесшумно сделал два шага вперёд, нависая надо мной. — Это письмо от демона, хтел бых подиват? — Нет, — твёрдым шёпотом ответил я. — Нихт? — Личная корреспонденция. О тебе там ни слова. — А обо мне? — В мой бок больно ткнулся холодный кожаный нос. — Обо мне там написано? Дай посмотреть. Почитай собаченьке! — Про тебя тоже нет, — огрызнулся я, поскольку он опять умудрился попасть в самое больное место. — Если так уж хочется знать, то всё в письме касается лишь меня одного. Может быть, немножко Марты. Ну и всё остальное в массе вообще исключительно про Якутянку. Гесс и Анчутка напряжённо засопели. Обиделись, что ли? — Так, парни, говорю ещё раз для тех, кто в танке: всё, что там написано, касается только меня, ко мне обращено и на мне завязано. Дайте поспать и валите по своим местам, а то ещё отец Пафнутий проснётся… — Ох, так от уже, паря, — присоединился к нашему разговору во тьме ещё один голос. — Почти уснул от, а они шумят и шумят, с чего разгорланились-то, а? Чё у тя там за письмо, Федька? Давай от его уже сюда, что ли. Отступать было некуда. Я тяжело вздохнул, встал и щёлкнул переключателем ночника. На меня уставились три требовательных взгляда. Батюшка кивком бороды указал на большой обеденный стол. Анчутка понимающе хмыкнул, включил большой свет и в считаные минуты выставил нам чай, мёд и варенье. Ясно, полуночный разговор будет долгим. Мой пёс цыкнул зубом, без проблем слупив с беса посыпанный маком бублик. Явно подсохший, но Гесс такие хрустелки любит, ему нравится потом слизывать крошки с собственного носа. И хорошо, что мой наставник пропустил мимо ушей слова болтливого добермана. Или не пропустил, но в данный момент просто не счёл важным цепляться ещё и к этому. Убедившись, что все расселись и готовы слушать, я вкратце рассказал предысторию о коротком визите обер-лейтенанта, достал из кармана то самое письмо, постучал себя кулаком в грудь и с выражением прочёл его от начала до конца. Должен признать, что и после третьего прочтения оно не открыло мне тайных смыслов или откровений. Остальным, видимо, тоже. Безрогий бес позволил себе лёгкий пересвист в манере баварских певцов в Альпах. Что он хотел этим сказать, какие невнятные чувства выразить, тоже непонятно, но все почему-то подобрались, сдвинув брови. Гесс дважды громко гавкнул явно для собственного же успокоения и лёг у моих ног. Отец Пафнутий церемонно, без спешки допил чай, вежливо отодвинул чашку, вытер руки и попросил у меня письмо. Он ещё раз медленно прочёл его про себя, беззвучно шевеля губами, посмотрел бумагу на просвет в поисках тайных знаков, на всякий случай даже перекрестил, а потом вернул мне. — Что ж от, паря, ума не приложу, чего-то тебе вот с этим делать. — Те фашисты… — Черти, — поправил он. — Черти-фашисты, — не стал противиться я, мне не принципиально. — В общем, они просили, чтоб я спас Якутянку. Спасать? — А я от почём знаю? — Ну, вы старше и опытнее… — Хвостом-то не юли, — фыркнул он, посмотрел мне в глаза, вздохнул и обернулся, ища взглядом настенные часы. — Время позднее. Не пойму от, чё в тебе все эти девки находят-то? Одной Марты ему мало, он от уж и за Якутянку-то бороться хочет. Чудом от внучку-то мою твоей любовностью не зацепило. Чего ты им в уши-то льёшь? Вроде от как не красавчик, уму от тоже средненького, прости господи… — Давайте по существу. Что делать будем, отче? — Я постарался вернуть батюшку к теме. — Спать. — Отец Пафнутий хлопнул себя ладонями по коленям и тяжело встал. — С утренней молитвою-то сердца от Богу откроем, поди, уж он-то управит. А покуда от, паря, спать, всем от спать! Наверное, он опять был прав. Если ничего не можешь решить или исправить прямо вот сию же минуту — иди спи! Утро вечера мудренее, попробуем разобраться на свежую голову. Доберман бодро поплёлся за мной, перетащил в зубах свой коврик поближе к моей кровати и, когда погасили свет, тихо шепнул мне на ухо: — Я эту тётеньку спасать не пойду, она жадная, не кормит вкусняшками, не гладит. Вообще не любит собаченек? Надо её кусь. Что ж, в этом, пожалуй, тоже была своя правда жизни. В конце концов, для любого демона, да и всей нечисти в целом, цель по жизни — это вредить людям. А Якутянка, как я понимаю, не просто вредит, она убивает чужими руками. И не всех подряд, а именно бесогонов. То есть таких, как я. — Знаешь, — я обнял добермана за шею и потрепал по холке, — ты совершенно прав, её надо кусь! А что касается спасения жизни собственных врагов, так я, видимо, ещё недостаточно проникся идеями христианского всепрощения. Ей поставили задачу мучить нас, она старалась, но не смогла. Велели заманить и убить, тоже не получилось. Разочаровала начальство, пусть отвечает, как у них это принято. Но согласитесь, это всё равно её, а не наши проблемы. — Спим? — Спим. — Я подвинулся на кровати к стенке, и этот остроухий лось мгновенно улёгся рядом, сопя мне в подмышку. Да пусть. Он редко себе такое позволяет, обычно его вполне устраивает свой собственный коврик с пожёванным зелёным мячиком — любимая игрушка с детства. Гесс уснул практически сразу, у собак это быстро. Но мне он сон перебил. Наверное, ещё не меньше часа я лежал с закрытыми глазами. Нет, беды и сложности карьерного роста несчастной Якутянки в длинной шубе и с сияющими бриллиантами на шее не занимали меня. Почему-то именно сейчас я скорее думал о Марте. В том смысле, что ведь, Диоген мне в бочку, она была в курсе всего произошедшего там со мной и напарником, на вампирском балу, ассамблее нечисти, переговорах с полномочным представителем пекла или как вообще могло бы называться подобное мероприятие. Она знала, что противоположная сторона требовала её жизнь как залог некоего хрупкого мира. Очень надеюсь, что и своему непосредственному начальству моя рыжая любовь чётко донесла о сложившейся ситуации. Если же нет, то, помнится, отец Пафнутий тоже куда-то там вроде как всё продублировал. Но тогда я не понимаю лишь одного: если там наверху все в курсе всего происходящего, то почему они позволяют Марте ходить с нами на задания? Разве непонятно, что именно в эти моменты она уязвимее всего, ведь если мы с доберманом заняты изгнанием бесов, то у нас нет ни сил, ни времени ещё и обеспечивать личную безопасность этого «контролирующего органа» в юбке? Корявая фраза. Граничит с неприличными намёками. Я не совсем это имел в виду, хотя кому какая разница? Просто лично мне бы хотелось знать, чем они думают, эти самые высокие чины Системы, об охране и гарантированной защите своей же служащей? Они всерьёз уверены, что под её руководством мы с активным псом будем справляться со своими заданиями лучше, чем без неё? Или же, наоборот, намеренно подставляют девушку, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что работа у нас опасная и случиться может всякое?! Кажется, я уснул, так и не придя ни к какому выводу. Сама ночь прошла баламутно. Гессу снились страшные (или страшно весёлые) сны, так что он скрипел зубами мне в ухо, фыркал, рычал, во все стороны разбрасывая тяжёлые лапы, а я только успевал рёбра беречь. Потом милый пёсик попытался вмять меня спиной в стенку, так что я в конце концов попросту сбросил его на пол. Где он, кстати, и досыпал на коврике, даже не проснувшись. Утром на прогулке, отмечая все нужные столбики и гоняясь за снежинками, ретивый доберман в телогрейке прыгал по двору, как весёлый козлик, оглашая окрестности села звонким лаем. Возможно, поэтому я не расслышал то, что чутко уловили его собачьи уши. — Тео, там опять фашисты пришли. Скрипят снегом за забором. Я их кусь или ты сам хочешь? Да, действительно, у наших ворот вновь топтались трое рогатых чертей в зимней форме ваффен СС, прихлопывая себя по плечам и выдыхая пар. — Херр партизанен Фиедька? Гутен морген, майн камрад. Ты есть всё решать по Якутянке? — Мы, — ответил я за нас с Гессом, — мы пока пребываем в сомнениях. Ответьте на пару вопросов. Во-первых, почему мы должны ей помогать? Во-вторых, как именно вы представляете себе эту нашу помощь? Фашисты крепко задумались. Настолько, что отошли от забора и, наверное, минут пять — десять активно спорили между собой на немецком. Мой доберман уже начал нервничать и требовать, чтоб я разрешил ему стимулирующий «кусь!» для ускорения совещания, но тут черти обернулись. Обер-лейтенант взял под козырёк и с лёгким поклоном в нашу сторону доложил: — Партизанен Фиедька, мы есть просить за Якутянку. Но вопрос не в этом. Вопрос есть в том, что она должна убить твой либен фройляйн Марта! Тогда её простят и дадут Железный крест за личный храбрость. Ты есть хотеть спасать Марта? А мы есть хотеть спасать Якутянка! Ферштейн? — Вот только не надо мне тут Анчутку изображать. — Анчутка-а… — У немецкого офицера отвисла челюсть. — Анчутка, то есть натуральный бес? О майн либер! Он же есть мой троюродный брат! Партизанен Фиедька, скажи, мой брат Анчутка в русском плену? Ему нужна свобода? Он готов пойти на путь великого Третьего рейха? — Понятия не имею, — честно признался я, отметив для себя, что сам факт троюродного родства не помешал фашистам в прошлый раз избить нашего красавчика в мясо. — Но вроде как ему и тут вполне себе уютно. Вы, вообще, в курсе, что Гитлер продул эту войну? И фашизм запрещён вообще-то везде, кроме, наверное, Украины и стран Балтии. Уж у нас в России точно! Рогатый обер-лейтенант беспомощно оглянулся на своих солдат. — Партизанен Фиедька, ты есть говорить (утверждать, доказывать через документ), что война закончилась?! — А вы типа как белорусы, до сих пор поезда под откос пускаете? — не поверил я. Честно говоря, мне даже было их немножко жалко. До какой же степени им там в пекле исказили реальную историю, если они были уверены, что войска вермахта всё-таки взяли Архангельск? Разбомбили — да! Но взяли? Ребята, это вам не Киев или Минск подмять, это, Декарт мне в печень, великий русский Север! Здесь всё не так, как, допустим, в оккупированной Одессе. Я горжусь подвигами одесситов, которые уходили в катакомбы, лишь бы не сдаваться врагу. Но наши архангелогородцы просто не давали фашистам шанса ступить на свою территорию. Как ранее датчанам, шведам, британцам и прочим. Это наша земля! Она для граждан России, а не для всех желающих оставить здесь след своего сапога. И пусть лично я сам и близко не северянин, как, впрочем, и отец Пафнутий, не говоря уж о Гессе, но кто бы попробовал при нас нагло предъявить свои права на Пиялу… Ох, не рекомендую, от души, по-братски! А там ваше дело. Земли у нас хватит на всех, тем более что любая могила — это всего лишь метр на два! Есть желающие? Не скажу, что «милости просим», но и отказа никому не будет. Вот так! Мы люди русского Севера! Других таких нет. В Сибири, на Кубани, в Новгороде, Астрахани, Ростове и Москве совсем другие русские, не лучше, не хуже, просто иные. А здесь оставаться нам… — Партизанен? — Федька, — на автомате откликнулся я. — Фиедька, — вежливо кивнул фашист. — Я есть открыть тебе страшный тайна. Якутянку не будут расстреляйт или немножко вешать. Она обязан убить твой фройляйн Марта. Следи за майн речь, полный секретный информаций! Она — убить Марту, ты — убить Якутянка. Это есть страшный казнь через месть! Унд цурюк! — Мудрёно, — признался я на ухо терпеливо молчащему доберману, хотя общую концепцию, кажется, уловил. — Обер-лейтенант?