— Вы не курите, Норберт, — сказал он, — я знаю. А я вот, сами видите. — Не курю, — согласился Майер. — Но от коньяка бы не отказался. Шелленберг махнул рукой оберштурмфюреру, чтобы тот принес коньяк. — Предпочитаете наш? — Нет. Лучше французский. Не успев скинуть с губ ироничную усмешку, Шелленберг спросил: — Так что там с «Норск-гидро»? Майер принял бокал, отпил и доложил: — Размещены крупные заказы на производство тяжелой воды, где-то по одному в три недели. Нам удалось организовать утечку через канал в Стокгольме, и англичане проявили интерес. Во всяком случае, запросили подробности, как в феврале, накануне диверсии. Сейчас идет ремонт разрушенных цехов. Много суеты, много грохота, чтобы норвежские крысы могли разглядеть все в деталях и передать своим английским хозяевам. — Считаете, клюнут? — Пока верят в тяжелую воду, клюнут обязательно. К тому же мы усилили ПВО 88-миллиметровыми зенитками и «Эрликонами». А это не шутки. По логике, если мы укрепляем оборону — значит объект имеет для нас большую ценность. А что производит объект? Тяжелую воду. А зачем она? Я бы на их месте клюнул. — Если англичане совершат новый налет на норвежский завод, обещаю вам повышение и отпуск в Альпах. (Майер недоверчиво ухмыльнулся.) Сейчас важно выиграть время. Пусть считают, что без тяжелой воды нам бомбу не вытянуть. — Они там и так перегрызлись в Лос-Аламосе. Высокая концентрация научных светил на одном пятачке до добра не доведет. Каждый тянет одеяло на себя, спорят, ругаются. Однако дело хоть со скрипом, но все-таки продвигается. — Я знаю. — Шелленберг подумал и повторил: — Знаю… Но так не всегда будет, понимаете? — В его руке появился брелок для ключей в виде веселого солнца, которое легким движением заменялось грустным месяцем. Некоторое время он механически вертел его в руке, потом задумчиво произнес: — А бомба-то будет. — Он опять помолчал и вздохнул: — Бомба будет непременно… Вам не страшно, Норберт? — Страшно, господин штандартенфюрер. — Майер поскреб ногтем шрам на подбородке. — Но я не очень представляю себе, как это выглядит. Бомба, взрыв… — Обещаю вам, вы увидите все своими глазами. Через три месяца… — Шелленберг глубоко затянулся, выпустил дым через ноздри и тщательно загасил в пепельнице недокуренную сигарету. — Почему, черт возьми, Эбель пошел в гестапо? — А куда ему было идти? — Есть же курирующие инстанции. Но идти в районное отделение тайной полиции! Старый идиот. — Он растерялся. Такая семейная тайна, и вдруг появляется тип, который грозит все сдать гестапо, если не будет вербовки. Вот он и побежал туда каяться. — А почему вы так уверены, что это непременно англичанин? — Он бредит по-английски. — Значит, они применили к нему методы устрашения, — поморщился Шелленберг. — Мда, Мюллер предсказуем. Всегда спешит, чтобы рапортовать первым. А того не уяснил, что разведка и контрразведка — это кабинетная работа. Майер развел руками. Шелленберг некоторое время думал, потом сказал: — Вот что, Норберт, немедленно поезжайте на Принц-Альбрехт-штрассе и посмотрите, в каком он состоянии, что говорит и говорит ли вообще. И если в этом еще есть смысл, заберите его к нам. Разрешение с факсимильной подписью рейхсфюрера возьмёте у Фрица. Если возникнут вопросы, звоните. Майер поднялся, но Шелленберг удержал его: — Вы должны понимать, Норберт, нам срочно необходим новый, но уже действующий канал связи с Лондоном, которому безоговорочно верят англичане, а еще лучше, если и американцы. Вот под этим ракурсом и рассматривайте все ваши действия. Москва, НКВД СССР, 20–22 мая Хромовые сапоги наркома госбезопасности Меркулова тихо поскрипывали, когда во время совещания он, подобно Сталину, прохаживался вдоль стола за спинами подчиненных, и этот унылый, назойливый звук раздражал Ванина, мешал сосредоточиться. Вот уже сорок минут он и недавно назначенный начальник отделения научно-технической разведки Костин излагали наркому свои соображения по поводу донесений, полученных из источников, близких к разработке уранового оружия в Германии, Великобритании и США. Страна на пределе сил и возможностей готовилась к решающей битве с вермахтом на курско-орловском рубеже, и в этом тяжелом контексте задачей Ванина было, опираясь на показания закордонной агентуры, донести до высшего руководства острую озабоченность по поводу прорывных достижений немцев (но в не меньшей степени и американцев) в создании нового типа оружия массового уничтожения. — Таким образом, сопоставив полученные за последний месяц донесения из Берлина, Вашингтона и Берна, проанализировав их в совокупности, с привлечением имеющихся наработок наших физиков, мы делаем вывод… — Ванин запнулся, собираясь с мыслями. Бросив взгляд на застывшего, как изваяние, Костина, он продолжил: — У нас есть весомые основания считать, что развитие урановой программы в Германии вошло в экстремальную фазу. Немцы могут получить оружие огромной разрушительной силы в самом ближайшем будущем. Меркулов вернулся к столу и сел в кресло, откинул назад длинную челку, раскурил оставленную в пепельнице папиросу. — Все это очень не вовремя, — сказал он. — Вот вы говорите, доклад… Гиммлер передал доклад. А что в этом докладе? Может, обычная сводка новостей из института Вильгельма. — Обстоятельства указывают, что доклад содержит нечто большее. — Нечто большее, — повторил Меркулов. — Но что конкретно? — Этого мы не знаем. — Ванин прекрасно понимал шаткость своей позиции, основанной скорее на интуиции, которой разведчик зачастую верит больше, чем очевидным фактам. — Мы не знаем всех подробностей, товарищ нарком, они разбросаны. Понимаете, хоть она и засекреченная программа, но в общих чертах периодически о ней сообщалось высшему руководству. А тут Гиммлер, по сути, ослушался Гитлера и отказался от запланированного доклада. Это не в характере Гиммлера, он таких фортелей себе никогда не позволял. Тем более что утечки (мы полагаем, осознанные утечки) по урановому проекту по-прежнему происходят — и ничего. Наша агентура в Германии получила жесткое задание максимально активизироваться на этом направлении. К тому же у нас имеется возможность следить за американцами, а американцы следят за немцами. И даже если немцы ведут с ними игру, то все равно по привлекаемым ресурсам и возникающим задачам можно судить о прогрессе германских физиков. — А что говорит наука? — спросил нарком. — Я встречался с Курчатовым. Он полностью разделяет нашу озабоченность. — Отвлекать средства в такой момент… — Меркулов опять поднялся и начал мерять кабинет широким, тяжелым шагом. — Вы понимаете, что в любом случае это будет предметом вашей персональной ответственности? — Понимаю, товарищ нарком. — В таком случае что вы хотите, Павел Михайлович? — Учитывая, что лаборатория номер два, по сути, начала работу с нуля, срочно требуется резкая аккумуляция средств и возможностей, чтобы Курчатов мог не думать о материальной базе и полностью сосредоточиться на работе. Необходим прорыв. — Голос Ванина дрогнул и неожиданно сел. — Это огромные средства, товарищ нарком. У Костина есть первоначальные сметы. Но мы… но я считаю, что других вариантов нет. Идет гонка, и я не уверен, что опасаться нам нужно одних только немцев… Поэтому прошу доложить товарищу Сталину. Меркулов задумался. Пепел от догоревшей папиросы обрушился на ковер. Нарком отдавал себе отчет, что от предложения Ванина уже невозможно отмахнуться, поскольку работа его группы вышла на результат, но и подставлять свою голову под горячую руку верховного нарком опасался. За одно такое предложение в столь неподходящий момент можно было поплатиться, и не только званием. Поэтому он принял единственно верное, с его точки зрения, решение. — Хорошо, комиссар. Раз вы отдаете себе отчет о последствиях, давайте вместе изложим ваши соображения для начала товарищу Берии. Все-таки он член ГКО. Подготовьте-ка докладную — страницу текста, не больше. Долго разговаривать не придется. На удивление скоро секретарь Берии доложил, что нарком внутренних дел примет Меркулова и Ванина утром ровно в 8.25. До глубокой ночи Ванин, Костин и двое сотрудников лаборатории Курчатова анализировали данные разведки, сопоставляя их с выводами ядерщиков, чтобы максимально аргументированно обосновать свои заключения. Время от времени в кабинете появлялся Валюшкин со стаканами чая в мельхиоровых подстаканниках, сокрушенно вздыхал, глядя на чихающего комиссара, и подсовывал Ванину аспирин. Ванин отмахивался, злился, но, в конце концов, прервался и осипшим голосом послал адьютанта по матери. Валюшкин не обиделся, как будто даже отстал, но, выждав немного, вынудил-таки Ванина проглотить таблетку. — Что у вас? — сухо спросил Берия, не отрываясь от бумаг. Меркулов метнул в сторону Ванина вопросительный взгляд и, подтянувшись, неуверенно сказал: — Разрешите доложить (Берия кивнул). Есть у нас, Лаврентий Павлович, соображения, так сказать… мысли касательно урановых программ наших англо-американских союзников и немцев. Есть подозрение… Да вот, собственно, товарищ Ванин, у него серьезные сомнения по этому вопросу, о чем он сам и доложит. Ванин сделал шаг вперед: — Разрешите, товарищ нарком? Берия опять кивнул, и Ванин положил на стол составленную ночью докладную записку с грифом «Совершенно секретно». Берия снял пенсне, тщательно протер стекла, закрепил его обратно на переносице и погрузился в чтение. Вблизи Ванина поразил оттенок его лица — мертвенно-серый, указывающий на предельное истощение сил. — Что с голосом, бригадир? — продолжая читать, спросил нарком. Иногда он в шутку называл Ванина бригадиром, намекая на его крестьянское происхождение. — Сел. Дочитав докладную до точки, Берия какое-то время сидел молча, поглаживая подбородок тонкими пальцами. Затем поднял голову — зловеще блеснули стекла пенсне. — Значит, вот так взять и выделить… — Он откинулся на спинку кресла. — Прямо сегодня, без промедления открыть отрасль в народном хозяйстве. Так, что ли, Ванин? Комиссар поправил ворот кителя. — Так, товарищ нарком. Считаю, что выбора и времени у нас нет. Берия снял пенсне и выразительно посмотрел сперва на Ванина, потом на Меркулова, который готов был провалиться сквозь землю. — Я открою вам маленькую государственную тайну. Знаете, что это? — Он указал на бумаги, которые изучал перед их приходом. — Это сводки по выпуску танков на уральских заводах. И знаете, чем я занят? Я пытаюсь свести концы с концами, чтобы понять, сколько гусеничной техники можно передать на Кавказ, где мы ведем контрнаступление. Как вы думаете, сколько? — Берия помолчал и сам ответил: — Нисколько. Потому что вся бронетехника идет под Курск. Вся. А вы пришли с предложением открыть целую отрасль, параметры которой весьма туманны. Так? — Так. — А если так, то где точные обоснования вашего предложения? — Берия потряс докладной запиской Ванина. — Этого мало. — Я знаю, товарищ нарком. — Знаешь, — повторил Берия и принялся что-то небрежно чертить на бумаге. — Есть новости от Квасникова? — Осваивается пока. Скоро будут. — А что наша агентура в Германии? — Они стараются.