— Сегодня беседовал со Шпеером, — сообщил швед. — Оказалось, милейший человек. Культурный, воспитанный. Я не поклонник его архитектурных новшеств, по мне, это слишком холодно, слишком расчеловеченно: эти квадратные колонны, эти голые стены, лестницы, портики. Нет, слишком, слишком… Но мы говорили о Стриндберге, Шпеер хорошо знает Стриндберга, о Толстом. Да, представьте себе, о Толстом. — По слухам, от Ясной Поляны остались одни головешки. — Я тоже слышал, — вздохнул Берглунд. — Это ужасно. Что делать, издержки войны. Вряд ли Шпеер мог такое себе представить. Например, он считает, что натуралистический метод драм Стриндберга ранит рефлексирующее сознание, но укрепляет дух. Я напомнил ему обнаженные фигуры перед входом в рейхсканцелярию, и мы смеялись. Бармен выставил на стол коньяк, бокалы и небольшую закуску. — Прошу тебя, Гюнтер, — сказал Хартман, — сходи в мой кабинет. Там на столе увидишь рецепт, такая розовая бумажка, принеси ее, пожалуйста. — Конечно, господин Хартман. — Гюнтер удалился. — Так, значит, ваша миссия увенчалась успехом? — Хартман разлил коньяк по бокалам. — «СКФ» никогда не упускает выгоду. Прозит. Бокал скрылся в огромной ладони шведа. Они выпили, и если Хартман только пригубил, то Берглунд хватанул разом всё. — Даже очень, — сказал он, поморщившись. — Никогда не было так легко. Мы подписали целую кучу контрактов, практически не торгуясь. И все срочные. — Стоп, ничего не говорите. — Хартман засмеялся. — Как бы не выболтать секрет государственной важности. — А, бросьте, Франс. Между прочим, вот эти сигары я приготовил для вас. Отличные гаванские сигары из Швейцарии. Большая, большая редкость. Ими торгует один еврей из России по фамилии Давидов. Никому не говорите об этом. Я счистил его клеймо с коробки. Вот это и есть настоящий секрет государственной важности. Прозит. Проходя по коридору третьего этажа, Гюнтер разминулся с рослым, голубоглазым блондином в форме унтерштурмфюрера СС, которого он уже видел в отеле раньше. Гюнтер поздоровался с ним и стал думать, нужно ли доложить о нем управляющему. В итоге, поразмыслив, он решил ничего Хартману не говорить. Между тем унтерштурмфюрер свернул по коридору направо и остановился перед номером, в котором жил Берглунд. Осмотревшись, он вынул из нагрудного кармана ключ, открыл дверь и вошел в номер. Шторы были плотно задернуты. Унтерштурмфюрер включил свет. Беспорядок, царивший в номере, не сбил его с толку. Под столом стоял внушительного вида портфель из свиной кожи, больше похожий на дорожный кофр. Унтерштурмфюрер взял со стола нож для разрезания бумаг, открыл им замки на портфеле и достал оттуда толстую папку. Разложив на столе бумаги, он минуту изучал их, затем включил настольную лампу, в руках появилась крошечная латвийская камера «Минокс», и он быстро переснял отобранные документы, стараясь не смешивать их друг с другом. Когда Гюнтер принес рецепт, бутылка коньяка на столе опустела наполовину. Лицо Берглунда вспотело и приобрело свекольный оттенок. — Мне сказали, что это прямо-таки чудодейственное средство при подагре, — заверил Хартман, подавая рецепт Берглунду. — У нас его не купить, но в Швеции, говорят, есть. — Спасибо, Франс. Специально поеду на Готланд, чтобы отдать отцу. — Чем он там занимается? — Ловит рыбу, читает… не знаю. — Берглунд насупился, между бровей прорезалась скорбная складка. Он тяжело вздохнул, допил коньяк и обратил на Хартмана беспомощный взгляд: — Понимаете, Франс, он не хочет меня видеть. Потому и уехал в такую дыру. Считает меня нацистом. Я ему говорил: это же бизнес. А он и слушать не хочет. Ты помогаешь Гитлеру, строишь для него танки — ну, что на это скажешь? — Ничего, Свен. Старики не живут будущим. — Будущим? — Конечно. Национал-социализм обращен в будущее. Так говорит фюрер. Берглунд удивленно посмотрел на Хартмана. — Возможно. — Он помолчал, потом с грустью произнес: — Война кончится… И что я буду делать? Хартман взглянул на часы: — О-о, Свен, мне пора. Через семь минут у меня деловая встреча. Хартман не обманывал. На соседней улице в небольшом ресторанчике «Бархатный кролик» у него действительно была назначена встреча с оберст-лейтенантом Людвигом Хайко, служащим в абвере. В «Бархатном кролике» они встречались потому, что там почти всегда было людно и шумно, так что затруднительно было прислушаться к тому, о чем говорят за соседним столом, а Хайко любил поговорить о том, во что свято верил. Верил же он в то, что власть в рейхе может быть обновлена через военный переворот и убийство фюрера. Потсдам, 17 мая К невзрачному двухэтажному особняку на Хеббельштрассе Шелленберг приехал на скромном сером «Опель Кадетт», популярном среди чиновников средней руки и зажиточных лавочников. Свой роскошный «Хорьх-853А» с черными крыльями, кожаным верхом и дверцами цвета слоновой кости он оставил в гараже, чтобы не привлекать лишнего внимания. Приказав водителю ждать на противоположной стороне улицы, шеф германской разведки легкой походкой влетел внутрь здания. По линии коридора выстроилась прислуга. — Гертруда, Отто, Матиас, — махнул рукой Шелленберг. — Наверху уже собрались? — Так точно, господин Кёрбель. Ждут вас. — У меня еще две с половиной минуты, — сказал Шелленберг, передавая шляпу гувернантке. Он задержался перед зеркалом, внимательно оглядел себя с ног до головы. На нем был светло-серый твидовый костюм в еле заметную бледную полоску и бордовый галстук под кипенно-белым воротником сорочки. Мягкие светлые волосы были идеально уложены и спрыснуты туалетной водой. Аккуратность Шелленберга всегда граничила с дендизмом, особенно когда не возникало надобности надевать форму. Этот конспиративный особняк СД был защищен от прослушки, в первую очередь, со стороны гестапо. В просторном кабинете, с дубовыми консолями, массивным камином и обширной библиотекой из золоченых томов никогда не открывавшихся энциклопедий, Шелленберга встречали трое: переподчиненный СД доктор фон Краббе из 3-го управления РСХА (наука), штурмбаннфюрер Майер и советник профессора Гейзенберга, доктор Шпаан, ответственный за контакты с кураторами из СС. Слева от входа за небольшим столом замер прямой, как жердь, оберштурмфюрер с маской нерассуждающего автомата на лице. Перед ним разместились телефон, ручка и стопка проштампованных листов бумаги, воспользоваться которыми он мог только по указанию начальника. — Будете кофе, господа? — Появившийся минута в минуту Шелленберг пожал всем руки, сел в жесткое бидермайерское кресло, закинул ногу на ногу и расплылся в широкой, располагающей к себе улыбке. — Или, может, кто-то предпочитает иные напитки? Говорят, будто Черчилль за день выпивает литровую бутылку виски. Как думаете, правда? Фриц, — обратился он к оберштурмфюреру, — распорядитесь насчет кофе. Легкий тон не снял почтительной напряженности, сковавшей собравшихся, и Шелленберг, кашлянув, нахмурился и решительно перешел к делу: — Итак, господа, хочу вам сообщить, что подготовленный вами доклад три дня назад был передан фюреру. Это хорошая работа. Но надо идти дальше. Во время моей последней встречи в Лейпциге с Вайцзеккером мы говорили об испытании уранового заряда, и меня заверили, что такое испытание возможно осуществить в самом ближайшем будущем. Вы же присутствовали при этом разговоре? Шпаан, к которому был адресован вопрос, встрепенулся и, казалось, сразу взмок от волнения. До этого момента он сидел, нахохлившись, как пойманная птица, провалившись в собственный пиджак. Все знали, что за открытой улыбкой начальника 6-го управления РСХА скрыт жесткий, расчетливый функционер, напрочь лишенный сентиментальности. — Да, конечно, — затряс головой Шпаан. — Испытания могут пройти через три, максимум пять месяцев. Шелленберг нагнул голову и тихо произнес: — Через три. — О, да, — охотно подтвердил Шпаан, — через три. — Хорошо. Я так и доложу рейхсфюреру. А вы — профессору Гейзенбергу. — Шелленберг отвлекся на кофе. — Кстати, мы направили вам несколько расшифровок из Лондона и Лос-Аламоса. Насколько интересна эта информация с точки зрения физиков? — Ничего принципиально нового, господин Кёрбель. Судя по этим донесениям, они топчутся на месте. По нашим прикидкам, отставание на год-два. — Позвольте, Шпаан, — вступил в разговор Краббе, — я добавлю. Они по-прежнему ориентированы на тяжелую воду в качестве замедлителя нейтронов в цепной реакции. А в наших котлах уже используется чистый графит. Разумеется, они к этому скоро придут, но Боте понимал значение графитовых стержней еще в сороковом. Пока они уверены, что мы работаем только с тяжелой водой, которую производит норвежский «Норск-гидро». — Мне это известно, — с ироничной выразительностью вставил Шелленберг. — Простите, господин Кёрбель, — смутился Краббе и продолжил: — Вы, безусловно, правы, нам нельзя успокаиваться, потому что временной лаг постоянно сокращается. Но наши вбросы тормозят этот процесс. И каждый мнимый успех отвлекает их, вынуждая разбираться. Вот сегодня, как вы, конечно, знаете, Лондон возится с провальным проектом котла, начиненного висящими в тяжелой воде прессованными урановыми кубиками. Мы дали понять СИС, что он представляет для нас стратегический интерес, и теперь они пытаются завести эту машинку. — Однако, — робко заметил Шпаан, — информация из Лос-Аламоса все-таки показывает, что по некоторым позициям американцы наступают нам на пятки, а где-то и опережают. Например, по изотопу урана… — Я думаю, некоторые лаборатории следует перенести на новое место, — неожиданно сказал Шелленберг. В этом была его обычная манера вести разговор: резко менять тему по каким-то одному ему понятным причинам и наблюдать за реакцией собеседника, делая выводы насчет его личности. Повисла вопрошающая тишина. — Налеты участились. Я думаю, ключевые лаборатории лучше разместить поближе к лагерям с пленными. Союзники вряд ли станут бомбить лагеря, которые таким образом превратятся в естественную защиту нашим ученым. — Отличная идея, — воскликнул Майер. — Сегодня же этим займусь. — Простите, я перебил вас. — Шелленберг протянул руку к Шпаану. — Продолжайте. Шпаан, которого никто не перебивал, вытянул шею и, закусив удила, принялся говорить о запуске управляемой реакции деления ядер урана, о добыче из природного урана 235 и о том, в какой мере немецкие физики сумели подвести свои открытия к практическому конструированию атомной супер-бомбы. Особое внимание он уделил технологии наработки оружейного плутония. Шелленберг внимательно слушал его. Он дал ему договорить до точки и только тогда спросил: — Как вы думаете, Шпаан, доктор Эбель знает, что мать его жены — чистокровная еврейка? В наступившей тишине отчетливо было слышно, как в соседней комнате щелкает секундная стрелка напольных часов. Округлив глаза, Шпаан отрицательно мотнул головой. — В таком случае, — сказал Шелленберг и сделал знак оберштурмфюреру, который тотчас вскочил и доставил ему тонкую серую папку с символом СС на обложке, — не сочтите за труд и передайте ему. Тут часть досье, в которой освещается эта пикантная подробность. Это не копия. Господин Эбель волен распорядиться ею по своему усмотрению. — Слушаюсь, господин Кёрбель, — промямлил Шпаан севшим голосом. — Скажите, он причастен к работам по созданию уранового котла L–IV, на котором число рождающихся нейтронов превысило число поглощенных? — Так точно, год назад… — Он ведь взорвался? — Так точно… Но впоследствии успех господина Гейзенберга был зафиксирован и развит в других лабораториях. В Дортмунде, например… — Что ж, — улыбнулся Шелленберг, шлепнув себя по колену, — полагаю, многоуважаемые Краббе и Шпаан могут быть свободны. Помните, господа, главное сегодня — это создание готовых урановых боезапасов, а не чистая наука, как бы нам этого ни хотелось, и основным назначением котла пока, увы, является не извлечение энергии, а добыча плутония в объемах, необходимых для производства нового оружия. Надо спешить, друзья мои, надо спешить. Внизу вас ждут стенографисты, они помогут вам составить докладную записку. А мы со штурмбаннфюрером еще немного пошепчемся Оставшись наедине с Майером, Шелленберг достал из внутреннего кармана золотой портсигар, вынул из него сигарету и закурил.