— Боже мой, Франс, что с городом! — печально причитал Виклунд, глядя в окно. — Если так пойдет дальше, от Берлина останутся одни головешки. — Большого смысла в этих бомбежках я не вижу. — сказал Хартман. — В Гамбурге живого места не осталось, чудовищные жертвы среди жителей — и что? Промышленность это не затронуло, заводы работают. Все равно что швырять камни в море, надеясь убить в нем рыбу. А люди только сплотились вокруг Гитлера. — Новая тактика англичан, подаренная им американцами. Пусть противник захлебнется кровью своих близких — чем больше ужас, тем ближе победа. Этому, кстати, они научились у вас, немцев: приладили двигатель и пару крыльев да пустили бомберы стаями. Нам в Швеции такое в диковинку. Мы как-то привыкли ценить человеческую жизнь. — Вы не воюющая сторона. Вам позволительно быть человечными. А впрочем, как это у Лукана? Во время войны законы молчат. — Вы почему-то сегодня не в духе, Франс. Почему? Хартман достал из внутреннего кармана открытку, отправленную вчера Гесслицем из Лейпцига, и протянул ее Виклунду. — Вот, Юнас, возьмите. — Что это? — Виклунд прочитал текст, перевернул открытку. — Что это? Какая-то Марта, Фриц, петунии. Не понимаю. — Это пришло вчера вечером из Лейпцига. От Шварца. Здесь говорится буквально следующее. «Эбель дал понять, что Шелленберг завербовал его для контригры с англичанами. Верить Шелленбергу нельзя. Эбель будет действовать под его контролем». Возьмите ее с собой. Текст вам расшифруют в Стокгольме. И мой вам совет, если он вас интересует: хотите иметь дело с Шелленбергом, сохраняйте дистанцию. Он — лис. — Давайте остановимся, — попросил Виклунд. Хартман остановил машину на обочине. Виклунд немного подумал и спросил: — Что вы думаете делать? — Ну, что касается меня, то Эбелю я знаком под другим именем. Дорогу ко мне он вряд ли запомнил: его серьезно помотали по городу. А вот Шварцу нужно уйти на дно, и как можно скорее. Что до вас, то вы для него — икс. Человек без имени. Вам ничего не угрожает. Виклунд явно перебарывал в себе досаду. Наконец он сказал: — Да, вы правы. Меня отговаривали от контактов с Шелленбергом. Ему так и не простили этой истории в Венло в тридцать девятом, когда он похитил агентов СИС прямо на границе с Голландией. Выставил себя капитаном вермахта, участником военного переворота, заморочил всем головы, устроил перестрелку. У нас говорят: волк всегда остается волком, как бы хорошо его ни кормили. Разумеется, я отменяю сегодняшнюю встречу. Не выходите с ним на контакт. Пусть думает, что что-то случилось, а что — пока неизвестно. И вот что, давайте вернемся в отель. Возможно, я уеду уже сегодня. «Опель» Хартмана развернулся и поехал назад в «Адлерхоф». Берлин, Вильгельмштрассе, 102, Резиденция начальника РСХА, 18 августа Во время совещания Шелленберг проанализировал сложившуюся ситуацию. Получив информацию по Мюллеру из двух источников — от Хартмана и от Небе, он вынужден был признать, что, вероятнее всего, она соответствует действительности — Мюллер и правда каким-то образом узнал о его желании пойти на переговоры с англичанами, используя данные по урановому проекту. Шелленберг сохранял спокойствие — пока речь могла идти лишь об интерпретации каких-то сведений, то есть о слухе. Но Небе был прав: в рейхе слухи имели такой же вес, как и реальность. Еще интереснее было понять, как произошла утечка. Шелленберг видел только два источника — Хартман и окружение Гиммлера. Для Хартмана это был бы крайне неразумный шаг, к тому же бессмысленный. Даже если бы он выдал что-то гестапо, то как это стало известно Небе? А вот Гиммлер в минуту откровенности мог сболтнуть лишнее в разговоре с теми, кому он безоговорочно доверял. Это — Керстен, личный врач. Что маловероятно: Керстен, как чумы, опасался тайной полиции. Это — Брандт, личный адъютант рейхсфюрера, с которым Гиммлер расставался, только отправляясь в постель. Все новости, все комментарии к ним он получал сначала от Брандта. Однако Брандт был близок к Керстену и старался держаться в стороне от всех руководителей РСХА, чем сильно раздражал их, но особенно — Мюллера. Это — Вольф, который постоянно вертелся возле Гиммлера, несмотря на то, что возглавлял полицию и СС в Вероне. Наконец, Олендорф… Почему бы и нет? Спросить об этом у самого Гиммлера не представлялось возможным. Так и не ответив себе на вопрос, где могла произойти утечка, Шелленберг решил напроситься на аудиенцию к рейхсфюреру после совещания и предупредить его о потенциальной опасности такого слуха, пока ему об этом не сообщили другие. — Как такое могло случиться? — Гиммлер вскочил из-за письменного стола и забегал по кабинету. — Как такое могло случиться, я вас спрашиваю? — Возможно, людям Мюллера удалось каким-то образом что-то подслушать? — неуверенно предположил Шелленберг. — Как-то, что-то. Не узнаю вас, Шелленберг, с каких пор вы стали выражаться, как дилетант? Получается, что Мюллер контролирует наши действия. Это неслыханно! — Нет, рейхсфюрер, речь может идти только об одной утечке, не более. — И кто же, по-вашему, ее инициировал? Может, этот ваш Хартман из «Адлерхофа»? — Уверен, что нет. Для него лично такой поступок означал бы катастрофу, крах. Шелленберг решил пока не говорить рейхсфюреру о манипуляциях гестапо вокруг Хартмана, поскольку это сломало бы всю игру, в которой крайним окажется он. — Ничего не хочу слышать. И ладно бы Мюллер. Но — Небе! Нет, это никуда не годится. — Гиммлер вернулся в свое кресло и, нахохлившись, уставился в угол. Видно было, что он уже успокаивается и начинает размышлять. — Вам еще повезло, что вы сделали только шаг в это болото, а не углубились в него, позабыв ориентиры. — Конечно, рейхсфюрер, мы пока не начинали, — заверил его Шелленберг. — Разговор лишь о намерениях. — Вы, — поправил его Гиммлер. — Вы не начинали, Шелленберг. И вообще, хочу вас предупредить: если еще хоть раз вы совершите подобную ошибку, я моментально от вас отрекусь. Я не готов делать такие щедрые подарки ни Борману, ни Риббентропу, ни тем более Мюллеру. — Конечно. Гиммлер погрузился в раздумье, которое прервал словами: — Прикроем эту тему. Возможно, вернемся к ней позже. А пока прикроем. Уран не должен фигурировать в вашем диалоге ни здесь, ни за пределами рейха до тех пор, пока я не посчитаю необходимым вернуться к этому аргументу. Продолжайте переговоры по линии политической разведки, но без урана. — Он смерил Шелленберга колючим взглядом. — Что касается вас, то, вероятно, мне придется подписать представление вас к награде «Крестом военных заслуг» второй степени. — О, благодарю, рейхсфюрер. — Как вы понимаете, это не для вас, а для таких, как Кальтенбруннер и Мюллер. Чтобы поджали хвосты хотя бы на время. Получите ее тогда, когда заслужите. — Все равно благодарю. Берлин, Принц-Альбрехт-штрассе, 8, РСХА, IV управление, Гестапо, 19 августа Для Венцеля настали черные дни. Его дешифровальщики бились над нойкельнскими перехватами практически круглые сутки, и кое-что уже стало вырисовываться, но работа требовала времени, а его у Венцеля почти не осталось. Они уцепились за последнюю фразу финального донесения, по ряду признаков она напоминала кое-какие коды «Капеллы», но материала катастрофически не хватало. Между тем люди в гестапо решили, что, если поднажать, то из Кубеля можно вытянуть нужное решение по декодировке, талант к которому он проявил до своего падения. Венцель робко пытался объяснить Ослину, что это процесс, он требует напряженной работы, а Кубель пребывает в полуживом состоянии, и вряд ли можно ожидать от него открытий: как ни ненавидел он Рекса, ему претило участвовать в истязании умирающего. Ослин выслушал его с невозмутимым видом, дал высказаться до конца, не пошевелился, не изменил позы, можно было подумать, что он спит с отрытыми глазами, но когда Венцель закончил, Ослин, глядя перед собой, бесцветным голосом произнес: — Приказ группенфюрера — заставить Кубеля работать. Вы мне понадобитесь, подполковник. Наряд гестапо из восьми человек, гремя автоматами, влетел в помещение госпиталя в Хеллерсдорфе, когда там одновременно проходили две операции и в зале были лишь санитарки. Рыжий оберштурмфюрер потребовал немедленно провести их к недавно к ним поступившему с повреждением позвоночника Лиону Кубелю. Пожилая санитарка, тяжело переступая раздутыми от водянки ногами, направилась в самый дальний конец шатра. Когда они подошли к лежащему на досках Кубелю, она вдруг заслонила его своим телом и решительно заявила: — Его нельзя трогать. — Мы его забираем. — Оберштурмфюрер попытался отодвинуть ее. — Его нельзя трогать, мой господин, — настаивала старуха. — У него тяжелый перелом. Его нельзя трогать. Если вы хотите его все-таки забрать, вам необходимо разрешение врача. Сейчас он на операции. Подождите, пожалуйста. — Подождать? — прищурился оберштурмфюрер. Быстрым шагом он подошел к операционной, откинул полог и вошел внутрь. Врач с поднятыми кверху руками в измазанных кровью перчатках уставился на него сквозь роговые очки. — Добрый день, господа. Гестапо, — представился оберштурмфюрер. — Мы забираем Лиона Кубеля. — Боюсь, вы не донесете его, куда хотите, — сказал врач. — У него сломан позвоночник. Его и сюда-то не стоило привозить. — Это не ваша забота. Скажите вашей санитарке, чтоб не мешала. Иначе мы применим к ней силу. — Хелен! — крикнул врач. — Отдайте им больного. Пусть делают, что хотят. А теперь выйдите отсюда. Вы мне мешаете. Солдаты переложили стонущего Кубеля на носилки, вынесли из госпиталя и погрузили в фургон полицейской службы. Оберштурмфюрер крикнул водителю: — Всё, возвращаемся. Во внутреннем дворе штаб-квартиры гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе фургон остановился. В него залез Ослин, сел на скамью и, склонившись к лежащему на носилках Кубелю, тихо произнес: — Форшунгсамт нуждается в вашем опыте. Мы создадим вам необходимые условия для продолжения работы. Что скажете? Кубель внимательно посмотрел в лицо Ослину и молча поднес к нему кукиш. Его перетащили в подвальное помещение второго корпуса, где располагались камеры для допроса. На протяжении двух часов Кубель выл, ревел, визжал, стонал, задыхался, впадал в бессознательное состояние и неизменно приводился в чувство. Помимо Ослина, в камере находились двое «специалистов», следивших за состоянием арестованного, тюремный врач, и белый, как саван, Венцель, которому Ослин поручил по мере надобности квалифицированно объяснять Кубелю, что от него требуется. Венцель никогда не бывал на допросах, тем более на допросе «третьей степени», которому отдавал предпочтение Ослин; ему просто не верилось, что все это происходит в реальности. От Кубеля требовалось одно — согласие продолжить работу. «Времени нет», — предупредил Ослин. Венцель понял, почему его прозвали Гильотина. Кубелю резали на груди кожу, гасили в ранах окурки, его били железными прутами, ломали пальцы. Но отдышавшись, Рекс снова и снова всех посылал в задницу. — Может быть, ты знаешь, что нужно делать? — ровным тоном спрашивал Ослин. — Не знаю, — хрипел Кубель. Стараясь отвлечься, чтобы не рухнуть в обморок, Венцель вспоминал свою учебу в Высшей технической школе Аахена, встречу с женой, рождение второй дочери, свадьбу первой. Его потрясла слаженная, деловая корректность, с какой действовала вся команда Ослина, их холодная невозмутимость. Бессмыслица происходящего стала очевидна для всех уже через полчаса, однако Гильотина продолжал истязание до тех пор, пока Кубеля, подхватив под мышки, не посадили на стул и от болевого шока он не испустил дух. — Ну вот, подполковник, — сказал Ослин, надевая китель, — теперь только от вас зависит выполнение приказа группенфюрера. Желаю вам не промахнуться. Венцеля била нервная дрожь, даже когда, доехав до Форшунгсамт, он поднялся в свой кабинет и закрылся там. Посидев какое-то время в тишине, он нажал кнопку вызова. Вошла секретарша.