— Ну, вот же освободил он сколько-то групп евреев после переговоров Керстена в Стокгольме, — вмешался Костин, зажигая новую сигарету от окурка. — Нет, этого Черчиллю будет мало, — покачал головой Чуешев. — Тут нужен какой-то такой кусок, который не выплюнешь. — Но насколько важно Гиммлеру заручиться доверием наших союзников сейчас? — задался вопросом Ванин, прихлебывая чай. — После Сталинграда это, вообще говоря, актуально, — сказал Костин. — Дело-то не быстрое. Союзники наращивают инициативу, и нужно быть им полезным вовремя. — Пожалуй. И начал он с Эбеля… — Но Эбель-то был обещан. — Тоже верно. Урановая тема — это всем интересно. Особенно сейчас. Ванин протер кулаками слезящиеся глаза. — Вот что, ребята, давайте откроем окно. А то у нас тут топор можно вешать. Я вот, например, тебя, Сергей, уже плохо вижу. В час ночи Ванину позвонил Курчатов. — Знаешь, Павел, мы тут прикинули на десять голов и считаем, что описание установки реальное, она представляет ценность для теоретической физики. Но ее масштабы и технологические проблемы, которые надо решить, по определению, потребуют гигантских финансовых и трудозатрат, не говоря о времени. Как понимаешь, ни ресурсов, ни времени, чтобы апробировать такую установку, у нас сегодня нет. — А у немцев, получается, есть? — У немцев есть. Они — лидеры. Они раньше начали. Цвет ядерной физики сконцентрирован именно там. К тому же на них сейчас вся Европа пашет. Хотя этот этап они, возможно, уже прошли. Да и скинули за ненадобностью. — То есть англичане получили настоящий, но очень сложный проект, на реализацию которого уйдет много времени? — Да. Надо искать все-таки менее сложные и более дешевые способы обогащения природного урана. Чем все, в общем-то, сейчас и заняты. — Хорошо, Игорь. Спасибо. — Ванин почесал подбородок. — Как Марина? — Редко видимся. А так — все в порядке. Ждем от тебя еще новостей. И побольше. На часах было далеко заполночь, когда Ванин вернулся домой. Осторожно, чтобы не будить домашних, он закрыл дверь, снял сапоги и на цыпочках прошел в ванную. Он всегда брился перед сном, чтобы утром не терять на это время. В зеркале позади него возникло заспанное лицо жены. — Ты чего не спишь? — спросил он. — Есть будешь? — Не надо. Я сыт. Лежа в постели, он задумчиво курил, и взгляд его открытых глаз тонул бездонной ночной темноте. — Что с тобой, Паша? — спросила жена. — Что-то случилось? — Мир меняется. Скоро мы не узнаем самих себя. — Он загасил окурок и повернулся лицом к ней. — Давай спать. Утром Ванин отправил докладную записку с анализом полученной из Берлина информации Меркулову, затем позвонил в приемную Берии. Секретарь доложила, и нарком снял трубку. Ванин изложил содержание шифровки из Берлина и свое видение происходящего. — Таким образом, в донесении, переданном СИС, Шелленберг попытался втянуть противоположную сторону в реальный, но чрезвычайно сложный проект. Возможно, чтобы выиграть время и продвинуться к поставленной цели по иному пути. Берия заметил с характерным грузинским акцентом: — А может быть, чтобы показать свою открытость и готовность к разговору? — Возможно, Лаврентий Павлович. Я подумаю над этим. И еще. Хочу обратить ваше внимание, что Баварец работает. Берия помолчал: — Вижу. И добавил: — Напоминаю вам, товарищ Ванин, и вашим сотрудникам в Берлине, что операцию «Клевер» никто не отменял. Харцвальде, 27 июня В воскресенье Феликс Керстен вставал очень рано, садился за руль своего «Хорьха» и ехал на небольшое озеро, расположенное в пяти километрах от его дома на краю маленькой деревушки, в которой жили одни старики. По возможности, он старался не изменять своим привычкам и прием пациентов в своей берлинской клинике планировал таким образом, чтобы воскресенье оставалось свободным. Повернув к озеру, он ставил машину на обочине, глушил мотор, затем доставал из багажника удочки, сачок, ведро, раскладной стульчик и шел на мостки. Там, на краю, он усаживался, широко расставив ноги, нанизывал на крючок червяка из старой жестяной банки, закидывал удочку и, облегченно выдохнув, замирал в бездумном созерцании поплавка, мерно покачивающегося среди кувшинок и лилий. Над водой струился утренний пар, по ее поверхности бесшумными зигзагами шныряли водомерки. Время от времени слышался тихий всплеск неосторожной рыбы. Воздух был чист и пронзителен. Темный частокол леса на противоположной стороне сливался со своим отражением и смотрелся пастельно зыбким, словно в предвкушении какого-то сладостного чуда. Тонко звенели кузнечики, гулко пахло тишиной и покоем, ватным облаком на голову наваливался покой, приминая мысли и чувства, оставляя смутное впечатление единения со всем, что тихо и незаметно дышало и жило вокруг. За спиной послышались шаги. Керстен слегка повернул голову и краем глаза отметил приближающегося мужчину, определенно крупного и хромого. Досадно цыкнув, Керстен вернул взгляд своих прозрачных глаз к поплавку, стараясь не обращать внимания на нарушителя его драгоценного одиночества. Мужчина немного постоял на месте, затем закурил, медленно подошел к краю мостков, подтянул брошенный кем-то пустой ящик и сел на него. Ящик угрожающе затрещал под его весом. Гесслиц оказался здесь не случайно. Он ехал за «Хорьхом» Керстена на значительном расстоянии и вылез из автомобиля только тогда, когда тот расположился на берегу с удочкой. Гесслиц поздоровался. В ответ Керстен хмуро кивнул. Гесслиц полюбопытствовал, как идет клев. Едва сдерживая раздражение, Керстен процедил, что не может знать, поскольку только что приехал. На его полном, курносом лице с огромным из-за глубоких залысин лбом проступило хмурое недовольство. Гесслиц заметил, что лучший клев начинается засветло. Керстен промолчал. — Когда все закончится, мы будем думать только об этом, — кивнув на поплавок, задумчиво произнес Гесслиц. Повисло неловкое молчание. — Что закончится? — уточнил Керстен. — Война. — Гесслиц прищурил глаз от набегающего сигаретного дыма и спросил: — Из чего он сделан, ваш поплавок? Очень большая рыба может утянуть его на дно. — Здесь не водятся очень большие рыбы, — напряженным голосом сказал Керстен. — Ну, да, конечно. Они живут на суше. Керстен повернул к нему голову и окинул внимательным взглядом: — Вы кто? — Мое имя ничего вам не скажет, — пожал плечами Гесслиц. — А вот вас я знаю. Вы Феликс Керстен, врач. — Знакомое лицо. Где-то я вас видел. — Ну, если только мельком. Взгляд Керстена вновь обратился к воде. — И что же вам нужно? Гесслиц вздохнул: — Вы правы, не станем, как кошки, крутиться вокруг горячей каши. Он зажал сигарету в зубах и, отклонившись назад, достал из внутреннего кармана пиджака фотокарточки. Затем с трудом поднялся с ящика и подошел к Керстену, который словно окаменел. — Вот, видите? Это, как вы, конечно, знаете, пансион «Бельфраж», в котором вы останавливаетесь, когда приезжаете в Стокгольм. Вот вы выходите из дверей. А вот это, как вам тоже, несомненно, известно, мистер Абрам Стивенс Хьюитт. С ним вы встречались в «Бельфраже» двадцать восьмого апреля и имели долгий разговор. Керстен нервно пожевал губами и резко спросил: — Вы из гестапо? — Что вы? Боже упаси. Я не служу в органах безопасности и выступаю здесь скорее как частное лицо. — Интересно, откуда у частного лица в рейхе стокгольмские фотографии? — Мне их передали друзья, которые работают в Стокгольме. А на словах они добавили, что практическим результатом вашей встречи стало освобождение из «Вестерброка» группы евреев и переправка их в Швецию на корабле береговой охраны кригсмарине. Согласитесь, это попахивает заговором. В наступившем молчании Гесслиц вернулся на свой ящик. — Не знаю, встречались вы с Хьюиттом по поручению Гиммлера или по своей, так сказать, инициативе, но Хьюитт является представителем Рузвельта в Стокгольме. — Без полномочий, — упавшим голосом вставил Керстен. — Полномочия — вещь наживная. — И это не было инициативой Гиммлера. — Тем хуже для вас. Думаете, мы не знаем, о чем вы говорили с Хьюиттом?