— Тогда у меня для тебя есть сувенир. Ты сам решишь, хожу я на лодке или нет. Артур с важным видом прошествовал в сарай и появился оттуда с рыбиной, завернутой в «Фелькишер беобахтер». — Сазан, — торжественно сообщил он. — Пять фунтов. Сегодня утром плавал в озере. — Ну, уж пять, — шутливо усомнился Хартман. — Где-то, должно быть, три с половиной, не больше. — Говорю тебе, пять. Хочешь, взвесим? Весы у соседа. Идем? — Сдаюсь. Почем отдашь? Старик сделал вид, что задумался, потом протянул ему рыбу: — Так и быть. Бери даром. Это мой подарок. Хартман нагнулся, наморщив нос, понюхал морду рыбы и расплылся в улыбке: — А вот не откажусь, старый волк. Уходя, они обнялись, и Хартман незаметно сунул купюру в карман куртки Артура. Дори подошла к старику и поцеловала в морщинистую щеку. — Вы такой славный, Артур, — прошептала она. — Я в вас почти влюблена. Дойдя до машины, Хартман остановил на девушке изучающий взгляд. — Знаете, что, Дори, поедемте ко мне домой. Я сделаю такую рыбу, какую вы никогда не едали. — Честно говоря, я уже забыла вкус рыбы, тем более свежей. — Ее губы задела чуть заметная улыбка. — На что это похоже? — На что?.. — Хартман схватился за подбородок и закинул голову, устремив взгляд в небо. — Это похоже на тихое утро возле теплого моря. На легкий, переменчивый бриз, когда прикосновение ветра сливается с прикосновением губ. На слабое движение тонкой шелковой занавески в лучах раннего солнца. На белый песок… — Вы меня соблазняете, Франсиско? — спросила Дори. — Вероятнее всего — да. — Он посмотрел ей в глаза. — Так как, мы едем? — Конечно. «Опель Адмирал» Хартмана сорвался с места. Стокгольм, ипподром Солвалла, 30 мая — Этому ипподрому уже шестнадцать лет, и, знаете, мне довелось присутствовать на самом первом забеге. Тогда это была одна небольшая трасса для конных гонок. Сбежался весь Стокгольм. Я даже помню победителя — принц Бальдер. Если не ошибаюсь, он взял тысяча шестьсот крон выигрыша. — Юнас Виклунд неторопливо раскурил моравскую трубку из шведской березы, подаренную ему женой высокопоставленного чиновника из правительства Бенеша, с которой в тридцать четвертом у него случился бурный и обременительный роман. Трубку он использовал в тех случаях, когда в ходе беседы возникала необходимость поразмыслить. — А через три года здесь уже было двести трасс и скачки продолжались целый месяц. В пересчете на американские доллары призовые тогда составили полмиллиона, а сейчас я даже не представляю, сколько. Возможно, что и за миллион. Стояла характерная для весеннего Стокгольма погода: солнечно, но прохладно. На легком ветру трепетали разноцветные флажки, в воздухе разносился глухой топот скачки, трибуны то и дело вздымались, оглашаясь единодушным воплем, по лестницам, облаченные в белое спортивное трико, разносили фруктовую воду белокурые девушки. Прозвучал гонг — участники забега пролетели линию финиша, над головами взметнулись проигрышные билеты, шум резко стих. Виклунд спросил: — Вы никогда не играли на скачках по-крупному? — Ни по-крупному, ни по-мелкому — я не азартный человек, — махнул рукой подполковник Лэм, седовласый англичанин с красным, сухим лицом, одетый в чересчур теплый шерстяной костюм, сотрудник СИС, знакомый Виклунду как доктор Деннисон. Он сидел рядом, положив обе руки на янтарный набалдашник декоративной трости, и наблюдал за происходящим тусклым, незаинтересованным взглядом. — А я, грешным делом, люблю иногда пощекотать нервы. — Виклунд обнажил крепкие, желтые зубы под пшеничными усами в жизнерадостной улыбке. — Азарт — обратная сторона рутины. — Так вот, дорогой Юнас, — вернулся к прерванному разговору не расположенный к лирическим отступлениям Лэм, — мы, безусловно, приветствуем любые контакты с внутренним Сопротивлением в Германии, но вот уже пять лет мы слышим одно и то же. Говорить о власти можно было в сороковом, в сорок первом, но сегодня с каждым днем эта тема все менее актуальна. Сегодня нам нужны гарантии и поступки. А их не видно. Люди из абвера слишком нерешительны. — Им тоже требуются гарантии, — возразил Виклунд. — Сепаратный мир с немцами через голову Советской России — что может стать поводом для столь радикального разворота? Они знают ответ на этот вопрос? — Мне кажется, убийство Гитлера могло бы стать весомым основанием. — Уже нет, — покачал головой Лэм. — Мы и так способны получить всё — с Гитлером или без. — Вопрос только в количестве жертв. — Вот именно… А они предлагают нам расплеваться со Сталиным, который дерется за троих. Гарантии, Виклунд, гарантии. Пока их способен выдать один только дядюшка Джо. И как-то не заметно, чтобы он истекал кровью. — Но вы же понимаете, что пирогом придется делиться. Еще неизвестно, чей кусок окажется жирнее. — Вот об этом мы можем говорить. Что, кроме дружбы, способны предложить люди Хартмана? — Например, нейтрализовать оборону в Греции и на Сардинии. — Да-да, Лёр, Кессельринг, — иронично бросил Лэм, но тут же спохватился и, кашлянув, прибавил: — Это интересно. Передайте Хартману, что это интересно. Пусть дадут побольше конкретики, особенно по группе армий «Е» Лёра. Лэму было известно, что высадка войск союзников произойдет в другом месте, вероятнее всего на Сицилии. Он сам приложил немало усилий, чтобы уверить абвер в намерении союзников переориентировать высадку на Грецию, участвуя в разработке операции с циничным названием «Мясной фарш», когда в портфеле выброшенного на испанский берег трупа в форме английского офицера были обнаружены соответствующие «документы». И теперь он не рискнул поколебать легенду. Они возвращались по великолепной липовой аллее, ведущей от ипподрома к центру города. Галька тихо похрустывала под каблуком. Лэм машинально поигрывал тростью и щурился от яркого солнца. Виклунд хмурился, слушал и думал — что из сказанного Дэннисоном может представлять интерес для шведской службы безопасности? — Видите ли, Юнас, Черчилль ненавидит Гитлера больше, чем Сталина. Пока. Это чувствительный момент. Любая попытка войти в переговоры с немцами сразу напоминает о том, как Гитлер обвел вокруг пальца Чемберлена. В Англии такие трюки помнят долго. А после — Дюнкерк. С тех пор любые формы политики умиротворения вызывают у нашего премьера несварение желудка. Но линия Галифакса, который сейчас является послом в США, на примирение с немцами против Советов, благодаря его связям с американскими верхами, постепенно обретает силу. У янки нет никаких комплексов в отношении рейха и его лидеров. Они поладят с самим чертом, если тот предложит им выгодный процент от сделки. Три дня назад на стол Черчиллю легло донесение о встрече с Хартманом, который числился завербованным агентом СИС. Черчилль был, как всегда, афористичен. «Я готов договариваться с червями в банке, но до тех пор, пока мне не понадобится самый жирный, чтобы насадить его на крючок», — проворчал он, жуя сигару. «Позвольте заметить, сэр, — взял слово шеф «Интеллидженс сервис» генерал-майор Мензис, — что эти люди приходят к нам не с пустыми руками. Канал Хартмана — надежный канал. Да и адмирал Канарис все эти годы был нам полезен». Черчилль отмахнулся: «Канарис больше ничего не может. Он слаб. Мы будем вести торг только с теми, кто предложит нам исключительный товар. Оплеуха Сталину стоит очень дорого». И Мензис, и Лэм считали, что Черчилль не заглядывает далеко вперед, наслаждаясь властью над обстоятельствами. Но победы русских становились все более опасными для будущего противостояния с большевиками — а в нем никто не сомневался, и Черчилль в первую очередь. — Это хорошо, что Хартман не выступает от имени Канариса. — Почему? — удивился Виклунд. — Адмиралу больше не верят. Нужны новые люди. И даже не люди, а… Виклунд молчал, дожидаясь, пока Лэм подберет правильные слова. — Попросите Хартмана аккуратно, ненавязчиво поставить в зависимость нашу готовность принять условия оппозиции от весомых данных по урановым разработкам рейха. Ну, вот хотя бы этот доклад Гиммлера, о котором он упомянул. Что в нем?.. Давайте начнем разговор с этого. — Вы имеете в виду чудо-оружие? — Бомбу. — Лэм остановился, тронул Виклунда за пуговицу на пиджаке и посмотрел в сторону. — Я имею в виду бомбу с урановой начинкой. Пусть постараются, раз у них есть такие возможности. Вот тогда мы скорее всего примем их условие. Помолчав, он добавил: — Да, и пусть не рассчитывают, что американцы будут снисходительнее. В этом вопросе янки и мы — одно целое. Так и передайте. Дальнейший разговор касался технических деталей. Берлин, Панков, 8 июня Гесслиц ожидал Хартмана в маленькой пивной «Пьяный Ганс», затерянной в узких переулках Панкова. На противоположной стороне была закусочная, где за столиком перед окном, потягивая кофе, расположился Оле. Перед закусочной он выставил свой «Опель». Прохожих на улице почти не было. Несмотря на то, что в середине марта район подвергся авианалету «Ланкастеров» и «Галифаксов», превративших несколько рядов доходных домов в горящие руины вместе с жителями, булыжные мостовые были очищены от мусора и безмятежно блестели на солнце. В уцелевших зданиях жизнь стала даже более насыщенной, чем раньше, поскольку многие семьи приютили у себя в квартирах лишившихся крова соседей. Гесслиц знал этот район как свои пять пальцев: именно здесь он начинал свою карьеру в сыске. Хартман приехал на такси, которое отпустил за два квартала от места встречи. Ровным шагом он прошел вдоль похожих на выломанные зубы развалин, огражденных наспех сколоченными заборами, мимо старой пекарни, продуктовой лавки с небольшой очередью из усталых женщин, филиала общества организации досуга «Сила через радость» и районного подразделения Германского трудового фронта, в котором наблюдалась деловая суета, свернул на перекрестке налево и, убедившись, что улицы безлюдны, вышел к «Пьяному Гансу». Дверь тихо звякнула. Гесслиц сидел в дальнем углу с кружкой пива. Кроме него в зале находились трое: плотный тип в бретонской кепке, натянутой на бритую голову, перед стойкой, и парочка работяг в синих комбинезонах возле противоположной стены. Среди этой публики ухоженный Хартман, хоть и одетый в самый неброский костюм из своего гардероба, смотрелся залетной птицей. По тому взгляду, мелкому, оценивающему, которым зацепил Хартмана тип в кепке, по принужденно-расслабленной позе и легкомысленному виду, плохо маскирующему напряжение слуха, Гесслиц безошибочно определил в нем осведомителя районного отделения гестапо, в задачи которого входило наблюдение за любыми подозрительными персонами на вверенном участке с последующим информированием начальства. За это хорошо платили. У них было минут двадцать, не больше, и все-таки Гесслиц не удержался: — Хочешь анекдот? Совсем свежий. Вместо ответа Хартман пожал плечами. — Значит… это самое… звонит в полицейском участке телефон… во-от… «Эй, тут дерутся проститутки с педерастами!»… А им, значит, это самое, говорят: «Ну и как там наши?» — Всё? — помолчав, спросил Хартман.