– Я должен вернуться, а тебе и твоей семье… – Плакс старательно подыскивал слова, – лучше на время уехать. – Уехать?! Боже праведный, ради чего мы все это делали? Зачем обманывали друзей и дружили с врагами? Где же справедливость на этом свете? Где? Наши жены, дети, они-то в чем виноваты?! Плакс молчал, он не знал ответа. Это был какой-то заколдованный круг, из которого – теперь он это отчетливо понимал – им с Саном не дадут вырваться. Судьбы разведчиков-перебежчиков – Ярославского, Лаго Кривицкого и других – говорили сами за себя. Им не помогли ни профессионализм, ни чужие паспорта, ни деньги, ни «крыши» других разведок – пули ликвидаторов из НКВД достигли своей цели… К тому же он не мог себе позволить стать перебежчиком или предателем-невозвращенцем. Это полностью переворачивало все в его сознании. Жесткая прагматическая логика политики военного времени не оставляла шансов. Внезапно в голову Плакса пришла неожиданная мысль. Он вытащил из кармана пальто пакет с паспортом и деньгами и порывисто сунул Сану: – Бери! Это тебе поможет! – Что здесь? – спросил тот. – Новые документы для тебя. К сожалению, мы не совсем похожи, но… – Слова застревали у Плакса в горле. – Я не могу. – Бери! Там они мне не понадобятся, а ты должен раствориться в этом мире. Для них ты должен умереть, чтобы потом, когда придет время, рассказать всю правду. Слышишь, ты обязан жить, а теперь прощай, свои документы, ключи и машину оставь мне! – Но, Израиль, я не могу так! Не могу, – потерянно ответил Сан. – Можешь! Ради наших детей, ради наших будущих внуков и ради будущей правды! – В голосе Плакса зазвучала непреклонная воля. Он решительно забрал ключи от машины, права и сел за руль. Сан застывшим взглядом смотрел, как «форд», набирая скорость, устремился к причалу. В последний раз мигнули габаритные огни, и Потомак навсегда поглотил машину, унеся с собой тайну двух друзей. На следующий день скупые строчки полицейского протокола зафиксировали дорожное происшествие на набережной, предположительно унесшее одну человеческую жизнь… Через неделю на подмосковный военный аэродром заходил на посадку самолет с одним-единственным гражданским пассажиром на борту, летевшим из Тегерана. Внизу, под крылом, серыми нахохлившимися птицами расселись по полю эскадрильи новеньких истребителей. В воздухе стоял рокот моторов, юркие И-16 один за другим взмывали в небо и, совершив разворот, уходили на запад. Туда, где, удаляясь от Москвы, проходила линия фронта. Колеса транспортника едва коснулись взлетной полосы, а навстречу ему уже неслась черная «эмка». Плакс прекрасно видел ее в иллюминаторе, и его сердце защемило. Он уже не слышал веселых голосов экипажа, грохота распахнувшегося люка и лязга опустившегося на землю трапа. Крутанувшись волчком на обледеневшей бетонке, машина остановилась под крылом. Из нее выскочили двое и, заложив руки за спину, уставились на трап. Все это до боли напоминало недавние события в его жизни. Плакс не торопился спускаться, пытаясь продлить драгоценные мгновения такой недолгой свободы. – Эй, ты чё там, примерз, что ли? Топай сюда! – прикрикнул на него мордастый старлей из конвоя. Оставив без внимания окрик, Израиль Плакс сошел по лестнице вниз, наклонился к сугробу, зачерпнул пригоршню чистого снега и уткнулся в него лицом. – Нет, Федорыч, ты посмотри на него! Ну, я тебя сейчас умою! – взвился старлей и схватился за кобуру. Короткие толстые пальцы никак не могли сдернуть застежку, и Плаксом завладела отчаянная мысль: «А может, кончить все разом? Съездить по роже этой зажравшейся тыловой крысе… Один только выстрел, мгновенная боль – и больше ничего. Ни изматывающих допросов, ни пыток, ни мучительной смерти в промерзшем насквозь бараке». Пронзительный звук автомобильного сигнала заставил его встрепенуться. Конвой принял стойку. К самолету мчался ЗИС-101 с правительственными номерами, а за ним, чуть прикрывая сбоку, пристроилась «эмка». Не успели они остановиться, как из ЗИСа выпрыгнул высокий майор. Его лицо показалось Плаксу знакомым. Рядом с «эмкой» как по мановению волшебной палочки расположились высокие крепкие ребята с ППШ наперевес. «Где же я тебя встречал раньше? – напряг он память. – Майор? Точно! Он отвозил меня к Поскрёбышеву!» Энергично размахивая руками, майор на ходу прокричал: – Отставить! Он поедет со мной! – А ты кто такой, чтобы тут командовать? – с угрозой спросил старлей, все еще пытаясь расстегнуть кобуру. – Сбавь обороты, старший лейтенант! Я из Секретариата ЦК! – решительно наступал майор. – И чё, нам теперь на колени упасть? – огрызнулся старлей, нотой сбавил. – Прикажу, так раком встанешь! Ты что, устав забыл, старлей?! – Что-о?! – У меня особое распоряжение ЦК! А ну, отойди в сторону! – надоело пререкаться майору. – У нас тоже приказ, от самого наркома! – не уступал старлей. – И что? С каких это пор ваше ведомство партией командует?! Стоять смирно! – рявкнул майор и приказал: – Плакс, в машину быстро! Конвой нехотя расступился, и Израиль шагнул к машине. – Так-то оно лучше, а то сразу за кобуру хвататься. Вольно! – снисходительно бросил майор. – Я буду докладывать! Как ваша фамилия? – прорычал позеленевший от злости старлей. – Докладывай! А фамилия самая что ни на есть обыкновенная, на ней пол-России держится – Иванов! – весело ответил майор. В машине Плакс без сил откинулся на спинку сиденья. Повезло? Он не верил этому. Аэродром остался позади, машины стремительно неслись по прямой, как стрела, дороге. Вскоре лес закончился, по сторонам потянулись пригороды Москвы, а затем начался и сам город. Он был уже другим, совсем не похожим на тот, что ему пришлось покидать в ноябре 1941 года. Москва постепенно выздоравливала. Реже попадались развалины, огромные туши аэростатов нависали теперь только над Кремлем. Вскоре впереди показался столп Ивана Великого, и машина пошла по знакомому ему маршруту. Теперь он уже не сомневался, что они едут на Кропоткинскую, на явочную квартиру Особого сектора ЦК, где когда-то состоялась его встреча с Поскрёбышевым. Машина остановилась у парадного подъезда, и, когда Плакс выходил, он заметил, что позади них, метрах в тридцати, приткнулась «эмка» с энкавэдэшниками. – Вот же псы! Никак не отцепятся! – проворчал майор и шагнул к двери. Плакс, с трудом поспевая за ним, шагал по ступенькам. Он терялся в догадках, что же ждало его на этот раз. На лестничной площадке им преградили дорогу двое сотрудников охраны. Майор сделал знак, и они отошли в сторону. Затем он решительно распахнул дверь в квартиру. В прихожей их встретила все та же пожилая женщина. Она приняла у Израиля пальто и проводила в гостиную. В гостиной его уже ждали – это снова были Поскрёбышев и Пономарёв. Энергично пожав Плаксу руку, Поскрёбышев с теплотой произнес: – Рад видеть тебя живым и здоровым! Вслед за ним поздоровался Пономарёв. – Садись, Израиль! – предложил Поскрёбышев. – То есть присаживайся, садись – это больше по части Берии. Рассказывай, как добрался. – В общем, нормально, если не считать того, что едва снова не попал на Лубянку, – не стал вдаваться в подробности Плакс. – Опричники Лаврентия, как всегда, торопятся, – желчно заметил Поскрёбышев. – От него уже звонили, – напомнил Пономарёв. Поскрёбышев нахмурился, но ничего не сказал и позвал хозяйку: – Мария Петровна, будьте добры, чайку! Пока они обменивались впечатлениями о погоде в Москве, она успела выставить на стол батарею разнокалиберных вазочек и чашек. Последним появился надраенный до зеркального блеска пыхтящий самовар. Пономарёв вызвался разливать чай по чашкам, но Поскрёбышев сказал: – Что-то ты, Борис, не с того начинаешь! Разве у нас нет ничего покрепче? – Есть, – кивнул тот, метнулся на кухню и возвратился с бутылкой выдержанного марочного коньяка. – Ну вот, совсем другое дело! – одобрительно отозвался Поскрёбышев. – А то Израиль подумает, что у нас сухой закон. Наливай! – Когда рюмки наполнились до краев, он произнес тост: – За нашу будущую и за твою сегодняшнюю победу, Израиль! – За победу! – дружно поддержали они. У Плакса внезапно запершило в горле, он снова был среди своих, и отупляющее чувство безысходности, совсем недавно владевшее им, на время отпустило. В эти минуты он испытывал искреннюю человеческую симпатию к Поскрёбышеву, который, находясь у вершины власти, остался верен той старой фронтовой дружбе, что родилась больше двадцати лет назад. За эту дружбу он и предложил выпить. Затем были еще тосты: за Родину, за Сталина и еще раз за победу. Плаксу хотелось, чтобы этот вечер никогда не кончался. Поскрёбышев деликатно посмотрел на часы, и Пономарёв, поняв намек, вышел в соседнюю комнату. – Израиль, так что же все-таки произошло с Саном? – прозвучал строгий вопрос. – Несчастный случай, дорожная авария… – Авария? – переспросил Поскрёбышев и пытливо заглянул Израилю в глаза. – Да! Была гололедица, и машина сорвалась в реку. – Надеюсь, Потомак умеет хранить тайны… Но остался еще ты. Фраза Поскрёбышева повисла в воздухе. В голове Плакса вихрем пронеслись мысли: «Что он имеет в виду? Почему я здесь, а не у Берии? Что за всем этим стоит? Новая игра, в которой я стану разменной монетой между Особым сектором ЦК и НКВД? Что же, что?» Лицо Поскрёбышева было непроницаемым. – Да, я остался, – угрюмо сказал Плакс. – Да, я здесь, Александр! Делайте со мной, что хотите! Только не трогайте жену и дочь! Вам что, мало моей крови? Да вы… – Прекрати, Изя! – хлопнул рукой по столу Поскрёбышев, и по его бледному лицу пошли бурые пятна. – Ты что несешь?! Думаешь, я тебя вызвал на твою персону полюбоваться? В комнату заглянул встревоженный Пономарёв, но, натолкнувшись на взгляд шефа, тут же ретировался. Какое-то время они с Поскрёбышевым избегали смотреть друг на друга. Наконец Плакс опустил глаза и с трудом выдавил из себя: – Извини, Саша!.. – За что? Я и сам хорош…